Нимбус сложила руки на груди и невольно вздрогнула. Она мысленно представила прошлую зиму, как строила укрытия в переулках, картонные палатки и навесы из поддонов. Но сильнее мысли о возвращении к прежней жизни ее пугало то, что Тил, чувствительная творческая душа, отправится в наполненную убийцами и насильниками тюрьму. Ее шансы выжить на улице казались выше.
Когда дядя ушел, Нимбус сказал Тилу:
– Я прямо сейчас спущусь в «Пар» и узнаю, возьмут ли меня официанткой.
– Нет, не спустишься! Нам нужно работать. Мы художники… ими и останемся! Если ты потратишь энергию на то, чтобы разливать кофе, как это может делать человек, не имеющий ни капли таланта, то у тебя ничего не останется для искусства.
– Нам нужны деньги, Тил! В идеальном мире художники подавали бы кофе только на приемах, но…
– Дождись, по крайней мере, этой выставки… Дождись и посмотри, какой интерес я смогу вызвать к своей работе. Официантка! С тем же успехом ты могла бы вернуться на панель.
Нимбус отвела глаза и мрачно пробормотала:
– Может, так и стоит поступить.
Тил невольно шагнул вперед, наставил на нее палец.
– Даже не говори такое!
– Я просто хочу помочь тебе.
– Не причиняй мне боль, пытаясь помочь! Я серьезно, Ним… даже не думай снова возвращаться к этому, особенно ради меня!
– Господи, ты же приравниваешь честную работу официантки к проституции. Мы не можем сейчас грезить… Станем мечтателями и идеалистами, как только оплатим наши гребаные счета! Нам нужно смотреть в лицо реальности.
– А то, что я смогу продать свою работу – это не реальность? Ты это имеешь в виду? Ты не веришь, что если бы тебя заметили, ты стала бы уважаемой артисткой? Бог с тобой, Нимбус. Даже не знаю, на что я больше злюсь… на то, что ты не веришь в меня, или на то, что ты не веришь в себя.
Он всегда такой страстный, такой убедительный. «Если бы только Тил смог использовать свой острый язык, ум и руки, чтобы предотвратить все это», – подумала Нимбус. Но ведь… и у нее были ум и руки. Они с Тилом слишком долго спали в своей слишком уютной постели. И вот – стук в дверь… и робот-уборщик гонит прочь мечтателей.
Две недели спустя специальная выставка «Уличное искусство» в галереях «Хилл Вэй» отвлекла Тила от того, что он успел собрать всего сто восемьдесят мунитов для оплаты долга. Несмотря на несерьезное название выставки, Тил месяцами трудился над подготовкой своего проекта, последние недели ему явно не хватало вдохновения, но Нимбус с облегчением заметила, что былой энтузиазм и напористость вернулись к нему. Он нервничал, раздражался, но лишь потому, что был взволнован. И она тоже переживала, поскольку сегодня ей предстояло быть не только артисткой перформанса, но и частью самого произведения искусства.
Тил до самого конца возился со скрытой системой управления, снимал панели, открывая сложное переплетение кабелей и шлангов, клапанов и печатных плат. Одетая в купальный халат, Нимбус поддразнила его:
– Эй, а это что делает? – Она взялась за клапан и сделала вид, что собирается его повернуть.
– Ничего не трогай! Все под большим давлением, ты же знаешь! Если эти шланги вырвутся на волю, то превратят музей в одну большую уродливую картину Джексона Поллока!
– Кого?
Их амбициозный вклад в недельную выставку назывался «Крестные пути, или Все станут мучениками». По сути, это был огромный аквариум из листов легкой прозрачной керамики, которые Тил нашел возле утилизатора мусора соседнего завода. Их забраковали из-за нескольких небольших мутных пятен. Аквариум – или террариум – был разделен на несколько небольших комнат, или ячеек. А Нимбус находилась внутри этого крошечного прозрачного домика и выполняла свои отрепетированные движения. Картина в стиле ню или ожившая скульптура.
Из-за размера, необычности и восхитительного содержания работа быстро стала центром внимания, и Тил беззастенчиво улыбался людям, столпившимся вокруг причудливой клетки, чтобы взглянуть на ее экзотическую обитательницу. Да, он чувствовал себя слегка виноватым за то, что доминировал в шоу, но эй, все пойдут смотреть другие работы, как только насытятся его творением. И Тил не хотел, чтобы чувство вины помешало ему наслаждаться своим величайшим триумфом как художника. Здесь были настоящие критики. Владельцы небольших галерей. Арт-брокеры. И коллекционеры.
На Нимбус была лишь реалистичная жесткая маска, которую Тил сделал с ее собственного лица. Она походила на маску смерти, с прозрачными линзами для защиты глаз и спрятанным внутри пакетом фильтров от краски. Было совершенно очевидно, зачем нужна такая защита. В первом отсеке Нимбус плавала как зародыш в красной воде, словно в утробе, наполненной кровью ее матери. Нечто вроде пуповины нагнетало воздух прямо в рот маски. Нимбус плавала, как мячик, а потом начала биться из стороны в сторону. Наконец она добралась до панели, ведущей в следующий отсек, и открыла ее. Жидкость из «утробы» хлынула в эту камеру, а скрытые шланги обдали девушку фальшивой кровью. Люди невольно отпрянули. Нимбус отсоединила свою «пуповину». Дверь за ней закрылась, чтобы перекрыть поток, и теперь шланги перестали работать. Залитая кровью, Нимбус «родилась».
Из форсунок брызнула очищающая вода, и мужчины заулыбались, наблюдая, как Нимбус очищает себя – свежая душа, готовая к встрече с миром. Капли крови смыло с ее лобковых волос. Вода была чуть прохладной, и соски затвердели, как ластики для карандашей. Подул теплый воздух, и девушка подставила свои длинные волосы под одну из струй. Она встала так, чтобы воздух достиг ее лобка. Даже Тил, который уже видел представление, ощутил эрекцию.
Затем он слегка нахмурился. Без сомнения, в этом зале у многих эрекция сейчас… будто в темноте порнотеатра. Тил увидел, как быстрее затрепетали скользкие жабры зрителя-нечеловека, и ощутил не то чтобы ревность – ведь обнажиться было его идеей, а Нимбус поначалу чувствовала себя неловко и шла на это неохотно. Ему же хотелось, чтобы зрелище было не только эротичным, но и заставляло задуматься. Тил чувствовал вину. Неужели он использовал Нимбус? «Не больше, чем Ренуар использовал пышноволосых красавиц, которых писал», – возразил Тил сам себе. Но с другой стороны, разглядывая обнаженные фигуры Ренуара, он испытывал столько же желания мастурбировать, сколько восхищения творчеством их создателя. Неужели он продавал тело Нимбус… как она сама когда-то? Стал ли он ее сутенером? Было ли это тем пристанищем, которое он предложил ей когда-то? Была ли эта камера ее убежищем?
Посмотрите на нее, она делала все ради него. И делала с гордостью. Но не чувствовала ли она втайне, что ее эксплуатируют, унижают? Ради чего это – ради любви к нему или ради ее собственного художественного самовыражения? Он так гордился Нимбус в этот момент – и в то же время чувствовал странную боль за нее. Было ли это искусством, или он подсознательно хотел возбудиться, волнуя других видом своей возлюбленной? Было ли это его величайшим достижением как художника или его деградацией как человека?
Он никогда не умел выражать свои мысли словами, но при первой же возможности должен был сказать ей, что с ним все было иначе, чем с предыдущими любовниками. Тилу отчаянно хотелось дать понять Нимбус, что он любит ее.
Новорожденное человеческое дитя перешло в соседнее отделение. Это был внешний мир, и он бомбардировал девушку красками и раздражителями. Ветры хлестали ее. Краски всех цветов взрывались на ней, смешивались в новые оттенки на палитре тела, превращая плоть в постоянно меняющийся холст. Нимбус кружилась, вертелась, танцевала в этой камере. Встряхивала мокрой сине-желтой гривой. Волосы на лобке стали зелеными. Затем оранжевыми. Она наклонилась, чтобы струя фиолетовой краски брызнула на подставленный зад. Мужчины и даже женщины улыбались – было это принятием или жаждой плоти?
Керамические листы предназначались для окон многоквартирного дома, их специально обработали от граффити вандалов, поэтому ураган разноцветных брызг не заслонял обзор. На этом листе потертостей было больше всего, но ничего страшного: Тил вырезал участки и прикрепил длинные черные резиновые перчатки, которые свисали вялыми пенисами. Теперь люди толпились вокруг, толкая друг друга локтями, чтобы получить возможность натянуть эти перчатки и дотронуться до Нимбус… погладить ее, приласкать. Один мужчина в сшитом на заказ костюме сжал ее грудь, словно пытаясь удержать, но она была вся в краске и выскользнула из его объятий, протанцевав к противоположной стене, чтобы и там дать людям к себе прикоснуться. Какая-то женщина просунула руку Нимбус между ног и несколько секунд мяла. Нимбус позволяла это, затем соскользнула на пол, чтобы покататься в краске туда и обратно. Мир эксплуатировал невинную душу, использовал ее. Пачкал. Недовольство в сердце Тила росло вместе с эрекцией. Они ставили всю хореографию в мансарде… но тогда были только вдвоем.
Посмотрите, сколько там краски. Конечно, она будет переработана, компьютер отфильтрует цвета и соберет по резервуарам, но краска все равно была дорогой. И установка компьютера обошлась очень дорого по меркам Тила. Но он не оплачивал электроэнергию, и теперь взгляните на их проблемы. Не купить ни кофе, ни нормальной еды. Он почти ничего не купил Нимбус на Рождество. А она не жаловалась. Поначалу даже недолго проработала на керамическом заводе, прежде чем ее уволили, но не возражала против того, чтобы он пользовался ее деньгами. Все эти жертвы ради его видения… в котором теперь Тил сомневался.
Посмотрите на этих респектабельных горожан, лапающих Нимбус, которая дразнила их, приближаясь и отстраняясь, а затем возвращалась, чтобы позволить прикоснуться к себе. Разве они не понимали, что таким образом тоже становятся частью искусства, играют отрицательную роль? Превращаются в тех, кто оскверняет? Нет, они ничего не понимали или не хотели понимать. Это был карнавал, пустячок. Стриптиз-шоу. Но чего он ожидал, добавляя все эти перчатки? Что зрители начнут ласкать ее и одновременно отмечать значение символики?