И Брайн в наряде из кожи
и грусти ныряет в бездонную ночь.
А Дейзи – пройдоха, каким был всегда,
Глаза – динамиты, в улыбке беда.
Он Брайна радостно бьет по спине:
«Давай-ка, дружище, заскочим ко мне».
Пристанищем старый служил самолет,
дырявый от пуль и ракет,
Жил Дейзи один там —
сбежала жена (и это совсем не секрет).
По лесу туманному позже отвел он Брайна
в свой тайный схрон,
Где прятал товар, что казался чудным
с любой из возможных сторон.
Креветки с людскими ногами, представь!
Однако, что и говорить,
Паста из них заставляла любого
о всякой печали забыть.
У Дейзи на роже довольный оскал.
«Я в деле», – подумав, Брайн сказал.
Апельсиновая девка,
Вихрь оранжевого цвета,
Праздник на излете лета
В апельсиновом трико.
Волосы чернее ночи,
Но всего важнее очи —
Апельсиновые очень,
Словно солнце их зажгло.
От недуга мать скончалась, а отца убила пуля.
Да и собственное тело заболело, обмануло.
Больше места нет мечтаньям, закрывает кожу платьем
И уходит на работу к чашкам, ложкам и оладьям.
А под вечер ей едва хватает силы
Из кафе домой вернуться, на Конец Лосиный.
Брайн к приятелю переселился в самый первый из дней.
Спал в самолете, будто ракета, забытая среди теней.
Дейзи его разбудил со словами: «Впереди путь длинный
Кое-кого повидать нам нужно на Конце Лосином».
Брайн взял сорок пятый калибр
и носом клевал по пути,
Дейзи уверено тачку вел, вперед и вперед катил.
Подъехав, обойму он зарядил:
«Давай-ка вперед, боец.
Мы прибыли, это вот он и есть —
веселый Лосиный Конец.
Живет тут девчонка —
слегка молода, но мне такие по вкусу.
Стволы же с нами лишь для того,
чтоб не создавать искуса.
И ты не гляди, что девчонка хворает,
К другим та болячка не прилипает».
Брайн только плечами пожал,
Ему было все равно.
Взяли товар и пешком взобрались
На холм, где жилище одно
Казалось живым, хоть свет не горел.
Дейзи в дверь постучал,
Девчонка открыла
И внутрь упорхнула,
Кружась, как огненный вал.
Ее окликнули, смутив за танцы в темноте.
Товар ей Дейзи показал,
А Брайн все взглядом девчонку искал
В чернильной пустоте.
Оранжевая девчонка
По жизни вертится волчком,
Зрачки, как черный жемчуг,
Дурман под ноготком.
Дейзи тишком отлучился в сортир,
а Брайн на месте сидит,
Девчонка ему варит кофе, однако в лицо не глядит
И сыпет словами нервно и часто, будто дождя перестук.
Брайну нравится эта девчонка, ее покой и испуг.
Гриву волос ее он представляет на беспокойном ветру,
Тело в трико ее так и манит, словно костер на снегу.
Он на свидание взять ее хочет,
Только приятель зовет:
«Пора, собирайся», и темною ночью
Брайна прочь он ведет.
Оранжевая девчонка,
Оранжевый огонек.
Брайн уже не рядом,
Его провожает взглядом,
Карающей ночью сжатым,
Девчонка через порог.
Товар весь распродан, ушла нищета,
И Брайн себе угол снял,
А рядом кафешка, девчонка в ней та,
Что он на холме повстречал.
Брайн не верит удаче своей, в душе его переполох,
Девчонка ему улыбнулась смущенно —
у Брайна рот пересох.
Они говорили о том и о сем, затем он сказал ей: «Пока».
Назавтра опять появился в кафе с уверенностью игрока.
Вот смены конец и свободна она,
поужинать вместе пошли,
А вечером в комнате теплой его
друг с другом поближе сошлись.
Она перебралась с холма в новый мир,
Бросила тьму, погрузилась в эфир,
Только ндурман все еще с ней,
И после вала мучительных дней —
Нескольких месяцев в доме чужом —
Девушка снова вернулась на холм.
Брайн опять облачился во мрак,
Волю и горечь собрал он в кулак
И, распрямив гордо спину,
Город Панктаун покинул.
Оранжевая девчонка,
Оранжевая тоска,
Пляшет как рыжее пламя
Досок касаясь слегка.
Кругом темнота, по крыше бьет дождь,
Никто не придет, никому не помочь.
Мамин портрет в осколки,
Работы больше нет,
Душа застыла надолго,
А слез пропал и след.
Парень в потертой кожаной куртке
в бар полутемный зашел —
Несколько лет не являлся он в город
и снова был беден и зол.
Удар по плечу, и у столика Дейзи —
старый приятель хорош,
А Брайн горбатится вновь на заводе.
«Ну, ты, дружище, даешь!
Давай-ка ко мне, есть товар и клиенты».
Тот скуку изобразил:
«Лучше скажи, как живет Апельсинка?» —
Дейзи он попросил.
Дейзи плечами пожал:
«Что ж послушай, телом торгует она,
Крутой сутенер у нее окопался,
так что живет не одна,
Наша Апельсинка
На Конце Лосином».
Брайн кивнул и стакан свой отставил,
вмиг как стекло протрезвел.
«Надо бы мне заглянуть, повидаться»,—
голос его прозвенел.
Дейзи с улыбкой ответил:
«Приятель, смелый ты, я погляжу,
Но не один Реддрим в хижине трется,
я тебе там пригожусь».
Дождик утих, лишь срывались в ночь
капли с козырька на крыльце
Домика, что одиноко приткнулся на Лосином Конце.
Дверь им открыл мутант рыболицый,
и сразу он пулю поймал.
Дейзи со смехом велел ему сдохнуть
и дальше в дом зашагал.
Брайн же молча стрелял по «мишеням»,
что шевелились во тьме,
Гнев его жег. Пусть прекрасное солнце
погаснет на этом дне.
Вдруг из дверного проема дважды взревел дробовик
Дейзи упал. Брайн бросился в сторону
и к полу мгновенно приник.
Тут появился, рыча и ругаясь, дородный Реддрим-сутенер.
Вскинув проворно оружие, Брайн выстрелил в гада в упор.
А после приблизился медленно к другу,
но тот лежал, не шевелясь,
В луже крови. Дейзи весело жил, и умер он тоже смеясь.
Брайн, шатаясь, прокрался на кухню.
Там, как пугливый зверек,
Полуживая сидела девчонка, яркий ночной огонек.
Оранжевая девчонка,
Чье лицо опустело,
Испуг олененка
Трясет ее тело.
Ласково, чтоб пробудить ее разум, Брайн с ней заговорил:
«Милая, мне бы раньше вернуться, но не хватало сил.
Нас же дурман так упорно толкал и заставлял сбежать,
Но станет пускай этот день первой битвой,
С которой начнем побеждать».
Апельсиновая девка,
Чья душа в ночи пропала.
Раньше пламенем плясала
А теперь как будто спит,
Словно ей и нет надежды.
Но улыбка вдруг как прежде
По губам ее скользит.
И вот, впервые за долгие годы
Люди и нелюди разной породы —
С радостью, гневом иль болью в лице,
Тверже камней или хрупче, чем стекла,
Даже незрячие видели теплый
Свет, что сиял на Лосином Конце.
Лицо
– Счастливого Рождества! – воскликнул пятилетний Йен Деклан. Хотя стояло позднее лето.
– Скорее уж Веселого Хэллоуина, – заметил своему другу молодой человек, проходя мимо Декланов по торговому центру.
– Что он сказал? – переспросила Ребекка мужа.
– Ничего, – тихо ответил Деклан, но через плечо оглянулся. В этот же момент с улыбкой оглянулся и молодой человек. Он был высоким, с темными волосами до плеч, косой пробор удерживала красная заколка, а черты его лица были настолько привлекательными, что он мог считаться красавчиком. Его полные губы широко раскрылись, обнажая зубы, яркие на фоне бронзового лица. Деклану нравилось думать, что в его собственном выражении имелось нечто, заставившее юношу торопливо отвернуться.
Йен беззаботно катился между родителями в своей тележке, которая больше походила на робота, чем на инвалидное кресло, и делала малыша чем-то вроде полумеханического кентавра. От резервуаров под сиденьем змеились трубки к катетерам в плоти. Тут и там на теле Йена виднелись пластиковые кольца от прежних портов, которыми больше не пользовались. Сын с рождения был подключен к разным системам жизнеобеспечения, хотя тележка для передвижения понадобилась ему лишь недавно – его ноги невероятно высохли и атрофировались, трудно было поверить, что малыш когда-то бегал по квартире. Даже Деклану, который сам и носился за ним, и убегал от него.
Деклан рассеянно огляделся, стараясь понять, не могло ли что-то в витринах вызвать у Йена тот возглас, но, кажется, дело было всего лишь в свежей привязанности сына к диску с рождественскими песнями. Йен начал слушать его несколько недель назад по совершенно необъяснимым причинам. Прошлой зимой эти песенки его не слишком интересовали, а в последнее время ему нужно было слушать диск по крайней мере раз в день. В иные же дни и по нескольку раз. Хотя Йен пользовался лишь несколькими простыми предложениями, усвоенными из специальной программы для дошкольников, которые он при необходимости твердил как попугай, песни он умудрялся перепевать слово в слово. Деклан, и сам любивший их в детстве, часто подпевал сыну. Голос Йена казался ему прекрасным, ангельским.