Глинт медленно поднял взгляд на машину.
– Эй… Теперь ты послушай… Я арт-директор, ясно тебе? Ты не можешь менять мою цветовую гамму, вот!
– Но, Мэнни, при всем уважении…
– Нет, нет. Ты не можешь менять мой дизайн! Это просто смешно! – Глинт еще раз поглядел на образец. – Взгляни сюда, взгляни! На этих детей! У некоторых смуглые лица…
– Я посчитал, что не хватает этнического разнообразия, Мэнни.
– Это еврейские дети… В Израиле!
– Знаете ли, Мэнни, существуют чернокожие евреи, – с кажущейся мягкостью пожурил его Бадди.
– Что? Ты всего лишь машина, инструмент! Не надо, не надо переделывать мою работу или, клянусь, я прикажу бросить тебя в утилизатор мусора! Понял меня?
– Что ж, если вы настаиваете, Мэнни. Я всего лишь пытался помочь.
– Заткнись, – прорычал Глинт. – Выбрось это дерьмо, снова возьмись за мой эскиз и никогда больше не вмешивайся в мои цветовые раскладки! – С этими словами он ринулся в сторону кабинетов… но притормозил, чтобы рявкнуть: – И не называй меня Мэнни! Для тебя я мистер Глинт!
Чуть больше получаса спустя Бадди снова вызвал Глинта. Глинт сохранился в программе, в которой работал, и пошагал в цех, полный решимости не мириться с неподчинением со стороны нового «оборудования».
Он чуть не встал как вкопанный, увидев рядом с Бадди Майю Гендрон – ту самую Майю Гендрон, главного арт-директора штаб-квартиры корпорации на Земле.
– Привет, Иммануил, – сказала Майя, изучая два образца приглашений на бар-мицву. – Бадди только что показал мне твое приглашение. Отличная работа. – Глинт придвинулся ближе. Он понял, что Майя сравнивала две разные карточки – его вариант и вариант Бадди. Главный арт-директор продолжала: – Однако должна сказать, что предпочитаю первую цветовую гамму. Сине-зеленый гораздо красивее, а разнообразие детей – приятный штрих.
Глинт не мог поверить ушам. Он впился взглядом в робота, но выражение лица у того было непроницаемым. Глинт почувствовал, как к его собственному лицу приливает кровь.
– Бадди, я ведь приказал тебе выбросить ту первую партию?
– О чем ты говоришь, Иммануил? – произнесла Майя. – Я только что сказала тебе, что предпочитаю…
– Но, Майя! Я дал этому… этому наглому куску хлама конкретные инструкции…
– Мне действительно неприятно жаловаться, мисс Гендрон, – вмешался Бадди своим успокаивающим голосом, – но мистер Глинт был очень груб со мной, в то время как я лишь пытаюсь предложить нашим клиентам наилучший продукт из возможных.
– Хватит! – рявкнул Глинт на устройство. – Заткнись, заткнись!
– Мистер Глинт! – Майя фыркнула.
И вдруг Глинт услышал свой собственный голос… но звучал тот не из его собственного рта. Глинт догадался, что это запись его недавних слов, которую робот каким-то образом сделал, а теперь воспроизводил:
– Майя Гендрон, глава корпорации. Она тоже приехала на этой неделе… дышит мне в затылок. Она тиранка. Уродливая мелкая троллиха-тиранка, которой не помешало бы общество мужчины.
Когда запись закончилась, Бадди добавил:
– Как видите, Майя, работать с мистером Глинтом может быть очень неприятно.
Голова Майи повернулась на шее так плавно, будто главный арт-директор сама была роботом, и взглянула в лицо Глинту.
– Теперь я это вижу, Бадди, – ледяным тоном произнесла она. – Очень ясно вижу.
Иммануил Глинт не мог найти слов. Их украл Бадди. Вместе c его работой, разумеется.
Чертог небытия
Титус остановился пообедать в «Крабовой хижине Джей Джей Редхука». Извивающиеся массы этих «крабов» – на самом деле они больше походили на кузенов чешуйницы размером с лобстеров и с фарфорово-белыми панцирями – ожидали снаружи хижины, полупогруженные в воду в своих сетчатых корзинах. Их водоем представлял собой большой охладительный резервуар, который раньше использовал уже закрытый литейный завод «Пластек». Теперь темные глубины называли домом именно белые крабы, выведенные мистером Редхуком, который помимо них выращивал в бассейне что-то вроде вьющихся водорослей. Приготовленные они напоминали лапшу с солоноватым вкусом. Титус прикончил миску этих водорослей и бокал светлого эля. Затем вышел из «Крабьей хижины» с большим стаканом кофе на вынос.
Титус стоял у огороженного прямоугольника бывшего бассейна-охладителя, потягивая кофе, от которого в холодном воздухе поднимался пар. Он любил хороший кофе, но поймал себя на том, что даже настолько плохой обладает определенным шармом вредной еды – недопустимой в хорошем ресторане, но прекрасно подходящей для карнавалов, киосков в парках, забегаловок с крабами и тому подобного. От холодной мечтательно плескавшейся воды тоже поднимался пар, образуя облака вокруг ног Джей Джей Редхука, который наполовину возвышался над резервуаром. Белые, похожие на лапшу водоросли росли в основном на дне, но кое-где их спутанные пряди расстилались по поверхности волосами утопленниц. Красная краска и светящиеся окна «Крабьей хижины» приветливо согревали в туманной серости окружавшего Панктауна.
Из-за профессии Титуса «Крабовая хижина» казалась ему интересной. Еще более его внимание привлекал нависавший над ним литейный завод «Пластек», в тени которого Джей Джей Редхук обитал, будто пожирающий останки маленький красный паразит. Титус был специалистом по недвижимости в одной из ведущих риэлтерских компаний Пакстона. Пространства в Панктауне было в избытке, и его можно было застраивать вверх, вширь и вглубь. Титус выискивал, изучал и инициировал покупку проблемной или заброшенной недвижимости, которую можно было превратить в новый жилой комплекс на месте сгоревшего, в новый торговый центр на месте обанкротившегося, в крытую парковку для спартанского, сдержанного офисного здания на месте завода, где когда-то кипела потная, промасленная жизнь.
Он окинул взглядом городской пейзаж, который почти полностью заслонял небо, такой же размытый, как далекий горный хребет. Его реакция на разрушенное или разоренное здание казалась любопытной даже для него самого. Титус любил архитектуру. Ему больно было видеть, как прекрасный театр чум, существовавший еще до колонизации Земли, сто пятьдесят лет спустя закрылся. Но другая часть Титуса воспрянула духом при виде представившейся возможности. Темная школа, в которой больше не будут резвиться дети; опустевший и ободранный, как освежеванный кит, завод, чьи механические рабочие утилизированы, а живые тщетно ищут новое место, – эти образы наполняли Титуса меланхолией. Нет ничего более одинокого, чем заброшенное строение… разве только заброшенное жилище.
И все же эти здания обеспечивали его средствами к существованию. Когда Титус сталкивался с ними, его сердце начинало биться чаще, а внутри пробуждалось что-то вроде яростного желания овладеть ими раньше, чем это сделает другой. Он был охотником, который оплакивал свою добычу, но оказался весьма хорош в ее выслеживании.
Однако сегодня Титус был здесь не ради литейного завода «Пластек» – с его забитыми окнами, похожими на мириады ослепших глаз (будущее этого места было связано со сложными судебными разбирательствами; он уже проверил)… а ради другого сооружения в том же районе, и теперь Титус двинулся в нужном направлении.
Он обнаружил это здание, когда через домашний компьютер арендовал на час коммерческий спутник, чтобы прочесать вторичный промышленный сектор Панктауна, занятый сейчас в основном офисными и складскими помещениями. Он накладывал на спутниковый снимок района разные схемы города, пытаясь определить, кому принадлежало заинтересовавшее его строение. На одной карте оно, судя по всему, находилась в пределах границ старой текстильной фабрики чум, но на другой это была пристройка комплекса сталелитейного завода, принадлежавшего первым колонистам с Земли. Третья схема утверждала, что на этом месте вообще ничего нет, из-за чего Титус запросил более ранние спутниковые снимки района. На каждом виднелось построенное десятилетия назад здание, и в каждом оно оставалось таким же загадочным. Это была забитая парковка на одном из фото или парковка литейного завода? Компьютер не смог сопоставить ни название, ни вывеску со зданием, которое, несмотря на внушительные размеры, пребывало, казалось, в некой безмятежной анонимности долгие годы расцвета и упадка.
Наконец Титус внимательно изучил самые первые обзорные снимки города чум, позже поглощенного Панктауном, сделанные во время самых ранних колонизаторов. И здание там, как будто, тоже присутствовало, а возможно, и нет. Оно выглядело знакомо, но иначе. Когда Титус снова просмотрел фотографии, ему показалось, что за прошедшие годы дом неуловимо или даже кардинально менялся. Разные владельцы переделывали его под свои нужды, или это все-таки череда разных зданий, построенных на одном и том же месте?
На самом раннем снимке из этой то ли фабрики, то ли завода торчали с полдюжины огромных кирпичных дымоходов. Возможно, именно густой дым придал строению неясный, размытый вид, будто его сфотографировали на стремительном вираже.
Однако теперь оно было перед глазами, и хотя Титус видел цель своих поисков лишь сверху на экране компьютера, и за десятилетия она претерпела изменения, теперь он узнал ее мгновенно. Строение возвышалось над отдаленными ангарами и генераторными подстанциями литейного завода, на стене мозаика из красного кирпича, которая в затуманенном воздухе казалась влажной. Окон, по крайней мере, с этой стороны, оказалось мало; одни были закрыты, другие – просто темны. Однако Титус отметил, что разбитого – ни одного; наверное их сделали из прозрачной керамики, иначе невозможно представить, как соседи не оставили от них одни осколки. Несколько дымоходов все еще сохранилось, хотя выглядели они менее величественно, чем башни прошлого. Сохранился и покрытый прожилками ржавчины металлический купол над одной из секций – там могли хранить газ или какую-то жидкость, а может, сделали его просто для красоты. Или там по-прежнему что-то хранится? Может, это действующее здание? С чего он решил, будто оно заброшенно? Ну, разумеется, большинство заводов в этом секторе последние двадцать лет только и делали, что закрывались. А подойдя ближе, Титус не заметил ничего, что противоречило бы первому впечатлению. Здание больше всего напоминало корабль-призрак – пусть и прекрасно сохранившийся, – который внезапно и необъяснимо всплыл со дна моря. Затонувший корабль с давно стертым названием.