Джонс колебался. Заранее отрепетированные реплики путались в голове, слова разлетелись осколками от бесшумного выстрела, которым он убил блондина. Убил человека… в третий раз. Все вышло у него естественно, будто навык был заложен в мозгу. Это походило на первобытный животный инстинкт – инстинкт выживания. Так почему же после он почувствовал такое… замешательство?
Его глаза забегали по комнате. Он никогда не бывал в подобном месте. Столы, выточенные из какого-то гладкого зеленого камня. Диваны и кресла белого цвета с серебристой кружевной вышивкой. Бар, голотанк. На стенах – скромная коллекция произведений искусства. На нескольких столах, полках и подставках – маленькие рамонские фигурки, вырезанные из переливающегося белого хрусталя. Животные и рамонский воин, выполненный с удивительной для такого материала детализацией – от его львиной головы до то ли копья, то ли алебарды, поднятой в ожидании нападения. Каждая вещица стоила, должно быть, целое состояние. А возле Завода стояли лагерем мужчины и женщины, умиравшие от голодовки протеста. А еще были те, кто голодал не по своей воле. И Джонсу вспомнилась женщина в огненном саване.
Его замешательство рассеялось. Пылающий взгляд снова уставился на перепуганного рожденца. Гнев в голосе не был какой-то там актерской фальшью, пусть даже слова сочинил кто-то другой.
– Я здесь, мистер Майда, чтобы заснять начало восстания и первый удар в войне, которая не прекратится, пока нам, клонам, не будут предоставлены те же права, что и вам, рожденным.
Немного раньше он пришел к выводу, что это умно – Завод избавился бы от шипа в своей львиной лапе, но ни закон, ни синдикат не смогли бы предъявить никаких обвинений. Нет, Эфраима Майду убил бы опасный беглец из взращенных, фанатик с грандиозными иллюзиями. И все же, размышлял Джонс, не вызовет ли это недоверие работников Завода, безработных за его пределами и подавляющего большинства населения ко всем взращенным подряд? Недоверие, которое приведет к протестам против их использования? Не повредит ли убийство самому существованию Завода? И все же заказчики больше него понимали в этом деле. В конце концов, он был всего лишь взращенным… которому дали знания капельница, разговоры работников-людей и радиопередачи, которые они слушали. Позже его воспитывала улица. А те люди сидели за огромными глянцевыми столами и принимали важные решения. Такое ему не по зубам. Самое большее, о чем он мог думать, – вознаграждение в пять тысяч мунитов… и Парр выдал половину этой суммы, когда Джонс забирался в его ховеркар сегодня вечером.
– Эй, – всхлипнул Майда, – о чем ты говоришь… Послушай… Пожалуйста! Послушай…
– Мы хотим жить так, как живете вы, – продолжал Джонс, импровизируя, поскольку нужные слова перемешались в его голове. Он подумал о своем собственном адском закутке и о крошечном черном сарае Эдгара. – Мы хотим…
– Эй! Стоять! – раздался окрик Парра.
Джонс резко повернул голову. Что происходит? Неужели из какой-то другой комнаты появился еще один телохранитель? Надо было сначала проверить все помещения… они должны были это сделать…
Парр направлял полицейский пистолет не на какого-то нового игрока, а на самого Джонса, и прежде чем тот успел вскинуть собственное оружие, Парр быстро выстрелил пять раз подряд. Из дула вырвались облачка газа и раскаленные молнии без грома, но они сбили Джонса с ног. Он почувствовал, как его сбоку по горлу полоснул огненный шар, несколько притушенный намотанным шарфом. В ключицу лягнула лошадь, а еще три пули кучно вошли в верхнюю часть груди слева. Джонс перевернулся на живот и увидел, что его кровь блестит на белом ковре поразительно крупными каплями росы. Красивые красные бусины, похожие на крошечные рубины, цеплялись за белый ворс. В таком месте даже насилие выглядело гламурно.
Майда подбежал и выбил у него из рук маленький серебристый пистолет. Внутренности Джонса свело судорогой, но тело даже не вздрогнуло. Он чуть приоткрыл веки и сквозь ресницы увидел, что Парр тоже придвинулся ближе. На мгновение показалось, что это совсем другой человек. После выстрелов из-за камеры, которая стояла вне поля зрения Джонса, Парр успел сбросить фальшивую форму полицейского и облачиться в уличную одежду.
– Мне показалось, я услышал здесь странный голос, мистер Майда! – выпалил Парр, тяжело дыша. – Я задремал в другой комнате… Мне так жаль! С вами все в порядке?
– Да, слава Богу. Он убил Бретта!
– Как же он сюда попал?
– Не знаю… Бретт пошел открывать дверь, и следующее, что я помню…
Теперь Джонс сообразил, что Парр работал не на Завод. Бедный тупой взращенный. Он проклинал себя. Улица ничему его не научила. Он остался ребенком. Пятилетним ребенком.
Парр работал на Эфраима Майду, профсоюзного лидера, друга синдиката. Майду, чьи доверчивые последователи убивали других и самих себя, борясь за работу, за хлеб и кров, пока сам он пользовался их голодом, гневом и страхом.
И видеозапись. Видеозапись нападения на народного героя клона-убийцы, вовремя остановленного верным телохранителем (в то время как другого верного телохранителя, беднягу Бретта, принесли в жертву). Один смертоносный предвестник гораздо большей угрозы, о чем сам Джонс и заявлял. Видеозапись, которая объединила бы общественность против взращенных, привела бы к протестам и требованиям отказаться от клонированных работников… к их массовому сожжению.
Он уже почти видел это. Он позволил деньгам ослепить себя. А пули заставили его окончательно очнуться.
– Вызывай форсеров! – произнес Майда перед камерой потрясенным голосом, хотя все это время знал, что ему ничего не грозит.
Сквозь ресницы Джонс увидел, как Парр наклонился, чтобы поднять его серебристый пистолет.
Левая рука Джонса лежала под ним. Он сунул ладонь под пальто и, перекатившись на бок, вытащил второй пистолет, на этот раз глянцево-черный, о котором Парр не знал, и когда тот удивленно вскинул голову, Джонс принялся стрелять в него с такой скоростью, с какой только мог нажимать на спусковой крючок. Парр комично шлепнулся на задницу и при каждом попадании подпрыгивал, будто ребенок на коленях у отца. Когда, наконец, Джонс перестал стрелять, лицо Парра было почти черным от крови и дыр, и мертвец рухнул вперед.
Джонс сел, ощутив в груди новую вспышку боли, а перед его глазами словно газ взорвался при виде того, как Майда бросился к двери. Пуля попала рожденцу в правую ягодицу, и он растянулся ничком, визжа, как истеричный ребенок, напуганный ночным кошмаром.
Пока Джонс с трудом поднимался на ноги, пошатывался и восстанавливал равновесие, Майда на животе полз к двери. Почти небрежно Джонс приблизился, встал над ним и направил вниз маленький черный пистолет. Майда перевернулся, собираясь закричать, но пули загнали крик обратно ему в глотку. Джонс прострелил оба его глаза, пробил нос и выбил зубы. То, что осталось от лица, напоминало Эдгара с его черными дырами вместо черт.
Пистолет щелкнул пустой обоймой. Джонс опустил его, перешагнул через тело Майды, затем через тело Бретта, а после остановился перед дверью и прикрыл лыжной шапкой пламя на своем черепе. Но прежде чем открыть дверь, он передумал и всего на секунду вернулся в роскошную просторную гостиную.
До рассвета оставался час, когда Магниевый Джонс добрался до дома Эдгара Алана Джонса на эстакаде Обсидиановой улицы.
Увидев его, Эдгар квакнул от восторга, но затем иссохшее существо увидело выражение лица высокого приятеля. Тогда он взял Джонса за руку и помог, наклонившись, войти в крошечную, выкрашенную в черный цвет лачугу.
– Ты ранен! – воскликнул Эдгар, поддерживая Джонса, пока тот опускался на маленький шаткий стул за столом в центре комнаты. Кроме полок, вокруг ничего не было. Даже кровати. По радио играла музыка, похожая на прокрученные задом наперед крики китов, а на работавшей от батареек электроплитке стоял кипящий чайник.
– У меня есть для тебя кое-что, – сказал Джонс хриплым голосом, одно из его легких сдулось в колыбели ребер. – Рождественский подарок.
– Я должен позвать на помощь. Я схожу… остановлю машину на улице, – продолжал Эдгар.
Прежде чем он успел добежать до двери, Джонс поймал его за руку. Затем улыбнулся.
– Я бы выпил чашечку чая.
Несколько секунд Эдгар с непроницаемым лицом пристально смотрел на мужчину. Затем развернулся и, тряся головой, направился к чайнику на горячей плите.
Пока Эдгар стоял к нему спиной, Джонс сунул руку в карман своего длинного черного пальто, теперь уже насквозь пропитавшегося кровью, и из тайника в подкладке достал фигурку, вырезанную из переливчатого кристалла. Это был свирепый рамонский воин, заносящий копье. Джонс тихо поставил его на стол, чтобы удивить низкорослого клона, когда тот обернется.
Ожидая Эдгара с чаем, Джонс снял лыжную шапочку и опустил свой «огненный» лоб на лежавшую на столе руку. Закрыл глаза, чтобы отдохнуть.
Да, он просто немного отдохнет… пока его друг наконец не обернется.
Безграничный солнечный свет
Взгляд, изменяясь, меняет все.
Анушка не любила виртуальные книжные. Хотя и проводила в них время, если не могла найти нужную книгу в другом месте, признавая, что они обладают своей ценностью… но поскольку многие отдавали им предпочтение, восхищались их удобством, она была склонна пренебрежительно отзываться об этих заведениях, защищая многочисленные реальные книжные магазины Пакстона. Частым аргументом в пользу виртуального магазина было то, что человеку не нужно было покидать комфортный (и безопасный; в конце концов, это был Пакстон, более известный как Панктаун) дом. Но в том-то ведь и дело. Анушке хотелось отважно выходить в город… занимать физическое пространство вне своей квартиры. Пить кофе в тех магазинчиках, где имелись кофейни, слушать живых музыкантов, а не записи джаза, фолка и этники, представленные во многих заведениях виртуальной реальности. В некоторых из них даже были кафе, и если у вас стояла не обычная, а ультрасеть, то вы могли почувствовать аромат варящегося кофе и представить, что пробуете его. Анушка считала это оскорбительным. С таким же успехом можно замариновать свой мозг в ба