лся взять складной стул из ячеек, расположенных вдоль стен между группами ящиков, поскольку редко мог заставить себя остаться надолго. Впрочем, ему не стоило беспокоиться о том, что другим придется нетерпеливо ждать, пока он уберется с дороги и позволит приблизиться к нужному им боксу. Он никому не мешал, поскольку был один в этом пустынном коридоре.
Наконец МакДиаз нажал на клавиатуру и произнес:
– Привет, мама, это я. – Затем поднял защелку, плавно выдвинул бокс из ниши в стене и опустил на креплениях примерно до своей талии.
Он улыбнулся ей сверху, и она слабо улыбнулась ему сквозь свой пузырь. Гарнитура, по которой она созванивалась с сыном и благодаря которой, как и другие постояльцы, коротала дни за просмотром фильмов, сериалов, ток-шоу и игровых программ, отодвинулась в сторону, чтобы мисс МакДиаз могла увидеть его напрямую. Ей пришлось прищуриться, чтобы приспособиться. Она походила на скелет, который вряд ли способен сделать хотя бы два шага, если высвободится из своего стеклянного саркофага. Ее лицо напоминало едва обтянутый кожей череп. МакДиаз подумал о черепах в квартире, которую только что покинул. От седых волос матери остались лишь несколько прядей, похожих на дымчатые завитки ее духа, который пытался освободиться от тела, но оказался пойман в ловушку внутри этого пузыря.
– Что ты смотрела? – спросил МакДиаз, зная ее любовь к фильмам, страсть, которую они всегда разделяли.
– Передачу про садоводство, – раздался из динамика ее скрипучий голос.
– Ты больше не выходишь в Интернет, мама? Это было бы полезно для тебя. Поговорить с людьми…
– Наврать какому-нибудь юноше, что я сексуальная рыжая красотка с пышными формами? – пошутила она. – Я слишком устала, чтобы разговаривать. Предпочту смотреть свои фильмы… смотреть, как разговаривают другие. Я попробовала несколько каналов виртуальной реальности, но даже быть призраком в машине слишком устала. Хочу просто наблюдать, а не действовать. Я так устала… бесконечно устала…
МакДиаз часто представлял, каково его матери быть встроенной в стену, одной в своем цилиндре жизнеобеспечения, в этой утробе, быть погруженной в видео-сны. Неспособной сбежать. Он думал, что понимает ее заключение. Ведь в каком-то смысле она же навязала ему его собственное. Она и отец захотели, чтобы в детстве ему вживили чип. Так он мог получить шанс в жизни, лучшую работу, больше возможностей в мире, полном конкуренции, где такие технологии были одинаково доступны каждому человеку… кто мог себе их позволить. Ему не дали выбора – решение принимали родители, как это было в древности с обрезанием. Но он не из мести оставил ее живой в этой тюрьме. Ее нынешнее состояние им обоим навязывал закон, которому МакДиаз служил. Если бы мог, он бы прямо сейчас вскрыл ее пузырь и перерезал змеящиеся кабели жизнеобеспечения, чтобы мать могла наконец погрузиться в истинный покой.
– Как поживают девочки? – перешла она к своей любимой теме, и он принялся рассказывать. Иногда МакДиаз приносил видеозаписи с их игр или каникул, чтобы мама могла посмотреть. К счастью, она не спрашивала, как у него с работой. Родители, на самом деле, не одобряли его выбор профессии, а ему сейчас не хотелось говорить ей о той боли, которую причиняет служба. Говорить о том, что не уверен, сколько еще на ней выдержит… что со временем становилось не лучше, а хуже – он видел все больше и больше ужасов, и его разум, казалось, был готов лопнуть от их бремени, от всех тех картин, которые никогда не рассеивались, а только боролись за главенствующее положение. Что внутри его черепа одно бескрайнее, простирающееся во всех направлениях до кровавой бесконечности место преступления.
Он сидел за кухонным столом, перед ним стоял стакан апельсинового сока. Несколько минут назад, шаркая ногами, из спальни вышла жена, чтобы посмотреть, все ли с ним в порядке; он мягко отправил ее обратно в постель. Сегодня ночью они занимались любовью. Как он мог сказать ей, что занимаясь любовью сейчас, чаще вспоминал другую ночь любви, десятилетней давности, когда жена была более стройной, более красивой, более цветущей? Он будто изменял ей с ее же более ранней версией. А потом случались моменты, когда он вспоминал ночь, проведенную со своей давней подружкой по колледжу. Или вспоминал – как будто она здесь и сейчас стояла перед ним – какую-то безымянную девочку-подростка, которая заняла место в очереди прямо перед ним, тринадцатилетним… Ждала, когда попадет на аттракцион… А он пялился на ее длинные, гладкие, как у пластмассовой куклы, ноги и узкие шорты, которые обтягивали ягодицы.
Это было приятное воспоминание, не просто плотское – он помнил солнечные блики на ее длинных, тонких светлых волосах так же хорошо, как и кожу ног и золотистый пушок на них, – но оно казалось слишком настоящим, слишком близким, чтобы соперничать с реальностью, в которой он жил сейчас, с тем временем, в котором он пребывал. Заставляло чувствовать себя отвергнутым. Погруженным в себя. Он должен был уже привыкнуть к своим воспоминаниям, ведь носил чип более тридцати лет. Но в детстве его мозг был просторным. Места хватало, чтобы передвигаться, держать воспоминания под рукой и относиться к ним должным образом. Но теперь дом был переполнен: кладовая, склад, окна завалены грудами мусора, а картины стали ужаснее тех, что он представлял в детстве или даже в начале службы в полиции. Чем больше времени проходило, чем больше жизненного опыта накапливалось, тем сильнее собственное жизненное состояние казалось ему чужим.
Даже сейчас образ золотистой девочки всплыл в его сознании просто из-за навалившейся задумчивости. Разозлившись, он отбросил эту картинку и, чтобы заменить ее, мысленно просмотрел файлы дела. Вытащил один и бросил перед внутренним взглядом.
Он подумал, что довольно грустно гнать призрак светловолосой девчонки с гладкой кожей призраком члена банды, которому ритуально выкололи глаза, но все же сидел, потягивая апельсиновый сок и медленно впитывая каждую деталь места преступления, где лежал парень. Даже вновь увидел отражение собственного мрачного лица в луже крови, которая все растекалась и растекалась из-под размозженной головы покойника.
МакДиаз прибыл на место преступления всего через несколько мгновений после патрульных, и следовательно, еще не все тела были обнаружены. Он лишь мельком увидел распростертый на ковре в гостиной ободранный скелет, прежде чем углубиться в старую квартиру с просторными комнатами и высокими потолками, держа наготове пистолет, будто собаку, которая вела его за собой. Он обратил внимание, что все жалюзи опущены, а занавески задернуты, так что в помещении царили могильный дух и могильный запах. Пока патрульные проверяли одну спальню, МакДиаз повернул ручку другой.
Дверь сдвинулась всего на несколько дюймов. Неужели кто-то навалился на нее всем весом или забаррикадировал? МакДиаз отпрянул в сторону, чтобы в него не выстрелили через створку, и попытался заглянуть в щель. Внутри была лишь темнота. Ну… что оставалось делать? В его пальто и жилете было достаточно защитной сетки, чтобы остановить половину возможных пуль и лучей, поэтому МакДиаз немного отступил назад, чтобы набрать скорость, а затем врезал в дверь плечом. Створка поддалась и раскрылась наполовину с громким треском и скрежетом, прежде чем снова застряла, и МакДиаз, превратив себя в движущуюся мишень, вслепую влетел в проем с пистолетом наготове.
Под ногами что-то захрустело, и он едва не потерял равновесие. На полу прямо перед дверью лежало тело, почти такое же костлявое, как и в соседней комнате, но с остатками кожи. Больше никого ни в самой комнате, ни под кроватью, ни в шкафу не оказалось. Включив свет, МакДиаз снова обратил внимание на труп, теперь ему не терпелось выяснить, действительно ли голова у того настолько большая, какой показалась в темноте… поскольку именно ее он раздробил дверью и своими ботинками.
Вспышка света вспугнула рой снующих насекомых. МакДиаз с отвращением вздрогнул и почувствовал иррациональное желание наставить на них пистолет. Но в тот же момент понял, что разбил вовсе не голову трупа, а разбегающиеся существа не были насекомыми.
– Ну, замечательно, – прошипел он, увидев, что непреднамеренно раздавил немало крошечных существ.
Они принадлежали к расе под названием ми’хи и прекрасно знали, что лучше не убивать другие разумные виды ради пропитания и строительства своих гнезд… Их несколько раз предупреждали и угрожали полным изгнанием из этого мира. Голова истощенного человека превратилась в гнездо, вроде песчаного замка, но сделанного из какого-то черного прессованного материала, в миниатюрный город, похожий на уменьшенный Панктаун. Примитивные, но изящные шпили и минареты были теперь по большей части раздавлены и опрокинуты. Лицо трупа было полностью скрыто, за исключением губ, которые изгибались, обнажая ужасную желтую ухмылку.
– Чтоб вас! – прорычал МакДиаз в сторону метавшихся существ. Без сомнения, они поднимут шум из-за тех, кого он растоптал, станут утверждать, что это было сделано нарочно, из мести. Что ж, его глаза зафиксировали все, и при необходимости воспоминания можно будет извлечь и доказать присяжным, что убийства были непреднамеренными. Тем не менее МакДиаз понимал, что за один шаг убил больше существ, чем вместе взятые убийцы из несколько его последних дел.
– Эй, ребята, – крикнул он через дверной проем патрульным, – идите сюда!
Его тревожило то, что ми’хи могли сбежать через щели или трещины в стенах, и МакДиаз огляделся в поисках того, во что их можно было бы поймать.
Чей-то голос заставил его вздрогнуть, взгляд снова метнулся к фигуре на полу. Трудно было сказать, мужчина это или женщина, однако инспектор увидел, как пальцы человека чуть-чуть согнулись, а из-за стиснутых зубов вырвался низкий невнятный звук, похожий на запись, которую проигрывали на очень медленной скорости. Бедолага был все еще жив, из него не успели выжать последние соки. Возможно, с глазами, покрытыми этой черной смолой, он даже считал себя мертвым, пока МакДиаз не ворвался и не разбудил его.