мягкие под детскими поцелуями – увяли и впали. Глаза – которые вбирали все ее фильмы – полуоткрыты. Маленькая деталь, что, казалось, издевалась над МакДиазом. Это была неопределенность. Незавершенность. Глаза должны быть закрыты. Она должна упокоиться, полностью.
– Закройте ячейку, пожалуйста, – хрипло сказал он служащему, отворачиваясь. По его щекам потекли слезы. Он увидел достаточно. Должен был посетить ее в последний раз, но больше не хотел ничего вбирать в себя… Не хотел помнить ее такой.
– Знаете, – сообщила врач после завершения сканирования чипа, – сейчас есть чипы, которые позволяют пользователю выбирать и стирать любые воспоминания, от которых он хочет избавиться. У вас будет полный контроль, и вы даже сможете полностью отключать чип в те моменты, когда не желаете им пользоваться… одним лишь мысленным приказом.
– Я хочу не новый чип, – повторил он, – а только убрать этот.
Она вздохнула.
– Ну, конечно, это ваш выбор. Мне просто хотелось, чтобы вы знали обо всех возможностях… особенно в том, что может повлиять на вашу работу.
– Я прекрасно все осознаю, – сказал ей МакДиаз.
Чип вынули в тот же день. Пока МакДиаз отдыхал в ожидании приезда жены, он подумал, что будь у его матери чип памяти, она никогда бы не забыла сына. В своей маленькой тюрьме она могла бы счастливо проводить время, заново переживая лучшие моменты жизни, освобождаясь благодаря этим воспоминаниям и теряясь в них… даже в их вкусах и запахах, ощущении прохладного вечернего ветерка на лице. В бреду она, возможно, даже поверила бы, что это реальность. Но тогда ее заточение могло стать еще глубже… Могло стать осознанием того, что, несмотря на ощущения, это всего лишь воспоминания, какими бы прекрасными они ни были… Минувшее, а не настоящее. К тому же вместе с ней внутри маленького пузыря оказались бы заперты и плохие воспоминания… Неизбежные разочарования, тревоги и страхи долгой жизни. Смерть любимой собаки, которая остро переживалась бы снова и снова, каждый раз как первый…
Он лежал и, приходя в себя, размышлял: действительно ли исчез чип? Уставившись в темный потолок, МакДиаз все еще мог представить там лицо своей матери… ее полуприкрытые глаза. Но когда заглянул дальше, отыскивая ту комнату с висящими безголовыми трупами, обнаружил, что ее картинка смазалась, стала абстрактнее. Он закрыл глаза и прерывисто выдохнул. На него снизошло некое умиротворение, будто после изгнания нечистой силы. МакДиаз не осмеливался искать в памяти лицо молодой матери. Знал, что его там не будет. Настолько отчетливого, как раньше, не будет. Это жертва, с которой можно примириться. В любом случае, он обнаружил бы, что чувства сохраняются, а образы – нет.
Приехала жена, чтобы отвезти его домой. Проходили дни, недели, месяцы, и лица мертвых – изрешеченные пулями, загадочно ухмыляющиеся собственной судьбе, раздутые, как у пластиковых пупсов, и сморщенные, как покрытые коростой черепа, – начали исчезать, превращаться в дым и тени. Серые и трудноразличимые. Именно такие неуловимые и неясные, какими и должны быть призраки. И воспоминания.
Псевдоним
В «подводном» освещении бара восемь мужчин за двумя сдвинутыми столиками светились схожим неясным сине-зеленым светом. Это был обман зрения, видимость: никакого сходства между ними не существовало. Кроме, конечно, того факта, что все они были убийцами.
Самое очевидное отличие заключалось в том, что половина компании не была людьми. За одним из двух маленьких столиков сидели четверо влесси, их неповоротливые тела плотно прижимались друг к другу, что могло бы стать проблемой, если бы влесси напились. Но они не пили, и это, а вовсе не их устрашающая внешность, заставляло Джаспера Конча относиться к ним с большей настороженностью. По крайней мере, существа проявили достаточно радушия и уважения, чтобы встретиться здесь с его командой… но из-за этого Джаспер не торопился пить собственное пиво, будто боялся, что, как только достаточно опьянеет, влесси просто убьют и его, и его друзей, на том все и закончится.
Вернемся к их устрашающему виду: каждый из пришельцев был выше самого высокого из людей-убийц, а из одежды они носили только прозрачные оранжевые шарфы (за исключением лидера, на котором был лимонно-зеленый). Конч однажды слышал о человеке, который, шутя, дернул влесси за шарф. Влесси, шутя, вырвал у озорника адамово яблоко.
У каждого влесси была гладкая белая шерсть, напоминавшая собачий живот, обритый перед операцией. Грудные клетки были длинными, узкими и костлявыми, руки и ноги – тонкими, как у оленей, а ступни на самом деле более или менее походили на копыта (из-за чего их и прозвали Белыми Дьяволами). Их ладони были большими и напоминали человеческие, но только с черными, как и копыта, ногтями. Огромные головы на тонких телах походили на эскимо и кренились вперед, словно от тяжести собственного веса. Больше всего они напоминали таз человека, усеянный полостями и покрытый тонкой кожей с коротким мехом. Ни заметного рта, ни места, где можно было бы хоть предположить расположение мозга. В полостях этого черепа-таза располагались шесть крошечных, как у кукол, глаз без век. И эти кукольные глаза казались приклеенными настолько бессистемно, что их нахождение варьировалось от одного влесси к другому, и ни у одного не располагались с хоть каким-то ощущением симметрии. Конч знал, что природа не терпит асимметрии, но, возможно, у влесси была собственная природа.
Нет одежды – негде спрятать оружие. Выходит, они оружием не пользовались? Это должно было обнадежить, но Джаспер не стал торопиться. На самом деле отсутствие оружия беспокоило его даже сильнее, чем их трезвость. В конце концов, он слышал, будто Белые Дьяволы пили кровь, но отмахнулся от этого как от городской легенды (к тому же, хоть он и слышал их переведенную речь, но вот ртов не видел). С другой стороны, возможно, они действительно пили кровь… просто для поддержания репутации.
Брасс, один из парней Джаспера, прислонил к его скрипучему пальто из клонированной кожи свое собственное и с усмешкой прошептал на ухо:
– Думаю, тот, что справа, – женщина. У нее соски торчат сильнее. Видишь? Смотри, чувак, смотри. Видишь? Либо так, либо этот придурок простудился. Видишь? У меня встает от такого. Шесть упругих розовых сосков, чувак. Один в зубах, по одному в каждой руке… между пальцами ног…
Джаспер улыбнулся и затушил травяную сигарету.
– Заткнись, чувак, – пробормотал он в ответ, вполуха слушая, как другой его приятель, Ганс, рассказывает влесси о воинском кодексе похожих на кошек рамонов и о том, что их мечи выгодно отличаются от мечей древних самураев Земли. Конч надеялся, что Ганс не заведет о самураях. «Это же такое клише», – подумал он. Достаточно ронинов и бусидо, а еще сексисткого аниме и манги Ганса. У этого придурка даже на спине кожаной куртки вышит рычащий дракон, будто всех его татуировок в стиле якудзы было мало. Правда, иногда Ганс надевал китайский костюм для кун-фу. Как предполагал Конч, просто для легкого разнообразия. Но при всей любви приятеля к воинам древности, он не стеснялся носить с собой хороший пистолет.
Третьим человеком Конча был Индиго, который просто потягивал из шота по молекуле за раз и слабо улыбался болтовне людей и водянистому, искаженному переводу речи дьяволов, но не присоединялся к разговору. Индиго носил короткую стрижку и козлиную бородку, был худощав, как борзая, с глазами одновременно яркими и мрачными под низкими бровями. Если по его настроению дьяволы не могли понять, что это самый смертоносный из команды, то они были тупее, чем казались. Индиго было тридцать, на несколько лет меньше, чем Джасперу, самому старшему из компании.
Они не были прожженными, седыми и пузатыми убийцами из синдиката. И вообще не принадлежали к нему, хотя подростками брались за кое-какие второстепенные дела и поручения, прежде чем заняли свою маленькую нишу фрилансеров. Парни Порко однажды попытались разделаться с ними, но они живьем содрали кожу с одного из его наемников в подвале, после чего жирный придурок оставил их в покое. В общем, Конч и его пацаны не особенно конфликтовали с синдикатом. Вот уже добрых пять лет они не заключали никаких контрактов, кроме корпоративных вроде этого.
– О, да, – произнес Брасс, когда обнаженная танцовщица подползла к ним по одному из ответвлений забранных решеткой подиумов, пересекавших весь зал. Танцовщица растянулась на животе так, чтобы Брасс, стоя, мог ущипнуть ее за соски через сетку пола. Он провел пальцами по металлическим полоскам, пересекавшим ее мягкий живот и бедра, разделяя те на множество сочных маленьких квадратиков. Затем поднял к ней лицо, чтобы она – тиккихотто – могла погладить его щеки и горло десятками полупрозрачных нитей, которые колыхались в ее глазницах.
– О, да, – повторил Брасс. – Прикоснись ко мне, малышка, оближи меня.
Пучки глазных нитей ласкали широкую черную полосу модной боевой раскраски, которую он наносил по центру лба, заканчивая на полпути к носу. Казалось, девчонке нравилось видеть/осязать его высокие, четко очерченные скулы – хотя Конч считал их слишком очерченными, а губы бантиком слишком уж сексуальными и пластиковыми – Брассу отстрелили нижнюю часть лица, а потом восстановили в соответствии с его гламурными требованиями.
Конч снова включился в разговор.
– Как долго вы четверо вместе? – спросил лидер влесси.
– О, примерно с тех пор, как были детьми, – трещал Ганс. – Тогда нас было девять… но мы потеряли одного парня четыре года назад, другого – три года назад, а в прошлом году – сразу двоих из-за одного убийцы. На самом деле это был рамон – самый подлый ублюдок, с которым мы когда-нибудь сталкивались. Команда из одного человека. Поначалу выглядело не слишком спортивно, пока он не прикончил двух наших парней. Одного убил мечом. Разрезал почти пополам. Самый страшный ублюдок, с которым я когда-нибудь сталкивался. Весь такой деловой. На нем был консервативный костюм – не традиционная одежда рамон, – но он был воином до мозга костей.