Пусть хотя бы одна из них хорошо спит, пока они в Инсмуте.
Наконец, в один день в начале февраля Керри увидела в свой бинокль что-то новое, помимо спокойного бассейна гавани, снега и льда, покрывшего коркой внешнее оградительное сооружение порта, и угрюмой зыби на зимнем море. На фоне синевато-серой воды они казались маленькими движущимися пятнами цвета водорослей. Они переворачивались, как тюлени, и вертелись, как выдры. Они заползли на неровный темный камень рифа Дьявола, где они как будто исследовали королевство, которое когда-то знали. Они смотрели, что в нем изменилось, а что осталось неизменным.
А затем они сделали кое-что похуже.
Керри подумала, что даже естественное иногда может быть порочным.
Нравилось ли им это место? Или они просто праздновали возвращение? Или это было слепое потакание инстинкту, который они не могли даже ставить под сомнение? Впрочем, это было неважно. Наконец, они добрались сюда. Теперь, вернувшись в свое верховье, чтобы размножаться, поддавшись желанию длиной в восемьдесят с лишним лет, они мало чем отличались от лосося.
До бухты было всего шесть кварталов пешком. Первые два Керри миновала за пятнадцать минут. С этой стороны Водной улицы причалы и склады пустовали и были покрыты инеем, скрипя от каждого порыва ветра, который дул с океана.
Керри рывком открыла широкую деревянную дверь, ведущую в одно из самых маленьких зданий, – это же она делала каждый день все время, что они были здесь, – вначале, чтобы найти брошенную лодку, а затем, чтобы убедиться, что она все еще там. Она потащила ее вниз, к кромке воды, рассекая борозду в корке старого снега. Добравшись до мелководья, Керри усадила в лодку Тэбби, а затем запрыгнула туда сама. Она просунула весла в ржавые уключины, и они отплыли от берега.
– Мама?.. – позвала Табита, когда они проплыли мимо оградительного сооружения порта и вышли из устья гавани в открытое море. – Ты плачешь?
Лодка тяжело шла по бурной воде. Снег, падающий из небесных глубин, кружился над головой и прилипал к щекам, ресницам и волосам, не собираясь таять. Ей было очень холодно. Ей всегда было так холодно.
– Ну, может, немного, – ответила Керри.
– Почему?
– Это из-за ветра. Он дует прямо в глаза.
Керри потянула за весла, направляясь к черной линии рифа. Даже если там больше никого не было, даже если она их больше не видела – они прятались в волнах, – она слышала, как они поют песнь ликования, песнь гнева и голода. Их голоса – как звуки тысячи кошмаров наяву.
Чтобы скоротать время, она рассказала Тэбби историю, объединив в нее все остальные сказки о подводных королевствах, где люди жили вечно, катались на китах и танцевали с дельфинами. Она рассказала о том, что они выглядели не очень приятно, но именно поэтому полюбили красивую маленькую девочку, которая жила над волнами, и приветствовали ее как свою принцессу.
Похоже, Тэбби это понравилось.
Впереди, на рифе, они начали подниматься из воды и снова взбираться на скалу. Шипастые и в чешуйках, бесстрашные создания с плавниками. Другие поплыли, чтобы встретить лодку. Разумеется, они ее узнали. А она узнала их. Она села бы там, где была примерно треть всех этих чудищ, пытаясь, пытаясь, пытаясь прорваться из залива.
Тем временем они наверняка строили дьявольский план, чтобы утащить ее в глубину.
– Я приношу вам этот дар, – сказала бы она, если бы только могла перекричать их насмешки у себя в голове. – Теперь освободите меня, пожалуйста.
Без четверти триКим Ньюман
Иногда ночи достают тебя, ведь так? Когда нет никого, кто мог бы закинуть монетку в музыкальный автомат, и он снова и снова играет Пегги Ли. «Лихорадка». Одно нажатие кнопки – и запись проникает в твою голову. Как сердцебиение. И ты не можешь выбросить ее оттуда до конца своей жизни. И в мертвый сезон в Инсмуте – то есть круглый год, давай уж смотреть правде в глаза, – порой с полуночи до рассвета у тебя нет ни одного покупателя. Но разве их можно винить? Мы предлагаем раствор для удаления краски с молоком и утолщенное бетонное печенье. Когда я впервые вышел в ночную смену в круглосуточной закусочной «Капитан Треска», мне и вправду понравилось, что мне будут платить лишь за то, чтобы я всю ночь не спал и не создавал неприятностей. Может, я смогу дочитать «Моби Дика», пока профессор Уиппл не завалил меня на экзамене. Но все пошло не так.
Два часа ночи, а на горизонте ни одного человеческого лица. В конце ноября панорамное окно на побережье грохочет от самого легкого бриза. Волны вдребезги разбивались о чертовски бесполезные валуны. Инсмут – не место для туристов. Это морг размером с город, где воняет рыбой. Компанию мне составляла только гигантская картонная вырезка Капитана, машущего чешуйчатой рукой и злобно улыбающегося. От его лица мало что осталось, потому что он стоял снаружи и во время прибоя на него плескала вода. Я не знаю, кем он был раньше (потому что нынешний хозяин заведения – пучеглазый жирдяй по имени Мюррей какой-то там, который платит вонючими наличными), но теперь он просто картонный призрак. Я бы заговорил с ним, если бы не боялся, что однажды ночью он мне ответит.
Это была тематическая закусочная. Как и все остальные на побережье. На потолке висят сети, на стенах – дохлые рыбы в рамке, на столах – муравьи, а на полу – больше песка, чем на берегу моря. И здесь есть булькающая кофемашина, которая выплевывает самый гнусный напиток, который ты когда-либо пробовал. На витрине под стеклом лежит куча еды, которая не меняется из месяца в месяц. Я снова застревал на ритмах вроде Пегги, если забывал слегка ударить музыкальный автомат посреди стихотворения о Покахонтас. Это дурацкая глава, «Белизна кита». Я всегда сбиваюсь на ней, а она как раз в середине книги.
Я не замечал девушку, пока не сменилась музыка. Дебби Рейнольдс пела «Это был лунный свет». Господи. Видимо, она вошла во время одного из моих двадцатиминутных «морганий». Она сидела у стены рядом с музыкальным автоматом и изучала прилавок. Молодая, может, даже симпатичная. Несколько прядей светлых волос выбивалось из-под шарфа. Она была одета в пальто, которое не предназначалось для беременных. На нем был пояс, который она вряд ли могла застегнуть. Я изучаю английскую литературу в медицинском университете, и хоть я не стану медиком, я рассудил, что она вот-вот разродится. Возможно, сразу пятерней.
– Чем я могу вам помочь, мэм? – спросил я. Мюррей сказал, чтобы я называл этих болванов «сэр» или «мэм», а не «парниша» или «куколка» и «осел» или «кобыла». Это единственное наставление, которое он мне дал.
Она взглянула на меня своими большими карими глазами, в которых было слишком много красного, но ничего не сказала. Она казалась уставшей, что не удивительно, учитывая, что была середина ночи, а она собиралась родить невероятное количество детей.
– Кофе? – предложил я. – Если вы ищете способ, чтобы покончить со всем этим, то есть кое-что похуже. Дешевле, чем стрихнин. Может, вы хотите мороженого и соленых огурцов?
– Чушь, – ответила она, и я понял, что она и правда молода. Если бы она не была беременна, я бы обвинил ее в том, что она все еще не в кровати, хотя детское время уже закончилось. Я думаю, ей было шестнадцать или семнадцать. Красавица болельщица. Но ее морщинки говорят о том, что она больше переживала о том, с кем встречается футбольный защитник Боб, или о том, как она сдаст тест по домоводству в следующую пятницу. – Насчет странных пристрастий – это чушь. Не хочется есть ничего странного. Я вот, например, вообще не хочу есть. Но приходится. Иначе начнешь разлагаться изнутри. Это как жить с ленточным червем – сколько бы ни съел, все равно чувствуешь себя голодным. Пло-о-од получает все лакомства.
«Пло-о-од», – так она произнесла это слово. Мне даже понравилось, как оно звучит.
– Так чего же хочет сейчас ваш пло-о-од?
– Чизбургер.
– Мы специализируемся на рыбе, мэм. Здесь нет бургеров. Я могу положить немного расплавленного сыра на рыбный пирог и завернуть его в булочку.
– Звучит ужасно. Но я возьму один, для мутанта…
Теперь пела Джули Лондон. «Лей по мне слезы».
– Ле-е-ей по мне сле-е-езы, ле-е-ей по мне сле-е-езы, ведь я по тебе их столько пролила-а-а-а… – в этой песне очень хорошая рифма.
Я кинул замороженный пирог на горячую тарелку и нашел немного не слишком старого сыра. Мы не храним такой сыр, у которого плесень считается достоинством.
– У вас есть алкоголь?
– А у вас есть паспорт?
– Черт. Как получается, что ты можешь залететь на пять лет раньше, чем тебе будет разрешено покупать алкоголь в этом штате?
Лед в пироге трескался и шипел. На заднем фоне пела подавленная Джули. Тяжелая у нее, по-видимому, была жизнь.
– Не я устанавливаю правила.
– Я не напьюсь. А вот пло-о-од – да.
– Он тоже не достиг совершеннолетнего возраста, мэм.
– Он среднего рода. Мне делали узи.
– Простите?
– Имбирный эль…
– Хорошо.
– …и добавьте туда стопку чего-нибудь крепкого.
Я сдался и нашел ей скотч. Его не так часто заказывают. Шотландский горец на этикетке уже поблек, а из-за желтых капель, стекающих по его щекам, казалось, что он болел проказой. Я налил виски на дно стакана, а затем добавил туда эль. Она быстро выпила его и заказала еще одну порцию. Я налил еще и перевернул пирог. Мне бы хотелось сказать, что он пах аппетитно.
– Я не замужем, – сказала она. – Мне пришлось бросить школу. И в колледж я уже не пойду. Возможно, это был мой единственный шанс выбраться из Инсмута. Теперь придется жить впроголодь. Вы, должно быть, частенько слышите подобное.
– Не особенно. Сюда нечасто кто-нибудь заходит. Я думаю, в следующем году это место уже не будет работать круглосуточно. Все старые посетители утонули или еще чего. Это энтропия. Все постепенно сходит на нет. Этого следовало ожидать.
Я расплавил сыр и передал ей эту рыбно-сырную булочку. Казалось, она ее не сильно интересует. Я заметил, что она сложила кучу четвертаков в небольшую башню на барной стойке. Она регулярно скармливала их музыкальному автомату.