Церковь бога-идиотаТомас Лиготти
Первобытный хаос, повелитель всего… слепой бог-идиот – Азатот.
Необыкновенность – это место одинокой души. Она теряется в ту самую секунду, когда в поле зрения попадает толпа. Она остается в пустотах снов, в бесконечно уединенном месте, которое готовится к твоему и моему прибытию. Необыкновенная радость, необыкновенная боль – это страшные полюса мира, которые несут угрозу и превосходят саму необыкновенность. Это чудесный ад, к которому люди идут, сами того не зная. А его врата в моем случае представляли собой старый город, чья преданность нереальному вдохновила меня на святое безумие задолго до того, как мое тело отправилось жить в это превосходное место.
Вскоре после прибытия в город, чье название, как и мое имя, лучше не разглашать, я поселился в номере на верхнем этаже. Оттуда алмазные окна открывали вид на идеал моих снов. Сколько раз я останавливался перед ними и бродил в раздумьях по улицам, на которые теперь смотрел сверху вниз!
Я обрел бесконечное спокойствие туманного утра, чудесной тишины ленивых дней и странно мерцающей картины нескончаемых ночей. Все в городе было наполнено чувством безмятежной отстраненности. Балконы, огражденные крылечки, выступающие верхние этажи магазинов и дома, образующие перемежающиеся сводчатые галереи над тротуарами. Огромные крыши нависали над улицами, превращая их в коридоры единого строения, в которых было странное множество комнат. И эти удивительные линии повторялись ниже крышами поменьше, которые сползали на окна, напоминая полуприкрытые веки, отчего каждый узкий дверной проход казался кабинетом мага, приютившего обманчивые глубины полумрака.
Сложно объяснить, каким образом старый город производил впечатление бесконечности и протяженности на невидимые измерения, будучи при этом иллюстрацией ночного кошмара человека, страдающего клаустрофобией. Даже ночи под огромными крышами города будто бы проходили на самом верхнем этаже земного здания, напоминая старый чердак, где звезды были ненужными фамильными реликвиями, а луна – пыльным сундуком с мечтами. И именно в этом парадоксе заключался секрет очарования города. Я даже небеса представил как часть неотъемлемого внутреннего декора. Днем – кучи облаков, которые, словно комья пыли, плывут по пустому пространству неба. Ночью – флуоресцентная карта вселенной, нарисованная на большом черном потолке. Как же мне хотелось прожить всю жизнь в этом местечке средневековой осени и безмолвной зимы, отбывая пожизненный срок среди этих видимых и невидимых чудес, о которых я мог только мечтать, находясь от них далеко-далеко.
Но не бывает жизни, даже в вымышленном мире, без испытаний и ловушек.
Уже спустя несколько дней уединенность и отшельническая жизнь этого города сделали меня крайне чувствительным. Однажды днем я отдыхал в кресле рядом с этими калейдоскопическими окнами, когда в дверь постучали. Стук был очень тихий, но это простое событие случилось очень неожиданно, если учесть мою высокую чувствительность. Этот стук показался мне непривычным потрясением атмосферных сил, своего рода катаклизмом в пустом пространстве, невидимым землетрясением. Я неуверенно прошел по комнате и встал перед дверью, которая представляла собой простую коричневую пластину без лепных украшений вокруг рамы. Я открыл ее.
– О, – произнес невысокий человек из коридора. У него были аккуратно зачесанные седые волосы и удивительно ясные глаза. – Как неудобно. Мне, по-видимому, дали не тот адрес. Почерк на той записке просто ужасен, – он взглянул на мятый листочек бумаги, который держал в руке. – Ха! Извините. Я вернусь и уточню.
Тем не менее он не сразу поторопился выйти из этой неловкой ситуации, а встал на носочки своих туфель и заглянул в номер через мое плечо. Все его небольшое тело, казалось, пребывало в состоянии сосредоточенного возбуждения. Наконец он сказал:
– У вас очень красивый вид из окна.
Он натянуто улыбнулся.
– Да, это точно, – ответил я, оглядываясь назад в номер и не зная, что думать. Когда я повернулся, человек уже исчез.
В следующие несколько тревожных мгновений я не двигался. Затем вышел в тусклый коридор и посмотрел в обе стороны. Он был не очень широк, и поворот за угол был недалеко. Все двери в другие номера были закрыты, и из-за них не было слышно ни малейшего шороха. Наконец я будто услышал звук шагов по лестнице этажом ниже. Он слабым эхом раздавался в тишине, говоря на тихом языке старых гостиничных номеров. Я почувствовал облегчение и вернулся в свою комнату.
Остаток дня прошел без происшествий, хотя в нем было полно самых различных грез. Венцом того дня стал очень странный сон, объединяющий мою жизнь в мечтаниях со сказочным пребыванием в этом старом городе. Разумеется, мое видение города было существенно изменено. И тем не менее, несмотря на природу этого сна, это изменение необязательно было к худшему.
Мне снилось, будто я жил в маленьком темном номере с высоким потолком, а из окна открывался вид на лабиринт улиц, которые распутывались под бездной звезд. Но, несмотря на то что звезды были рассыпаны по огромной всеохватывающей темноте, улицы внизу были залиты серым полумраком, который не был присущ ни ночи, ни дню, ни какой бы то ни было естественной фазе между ними. Глядя из окна, я знал, что в уединенных уголках этого местечка происходили таинственные дела – туманные обряды, противоречащие принятой реальности. Кроме того, я чувствовал, что неспроста беспокоился о некоторых вещах, происходивших в одном из верхних номеров этого города. Это происходило в определенном номере, чье местоположение я не мог знать. Что-то подсказывало мне, что все это было придумано специально, чтобы глубоко повлиять на мое существование. В то же время я не чувствовал в себе значимости ни для этой, ни для какой бы то ни было другой вселенной. Я был не более чем невидимым пятнышком, затерявшимся в изгибах странных схем. И именно это несовпадение с вымышленной мною вселенной, это глубокое чувство бесприютности среди чужого порядка вещей и было источником волнения, которое я раньше никогда не испытывал. Я был не более чем неуместным клочком живой ткани, схваченным там, где его не должно было быть, и который грозились поймать в огромную сеть фатума. Случайным клочком плоти, вырванным из своей стихии света и отправленным в ледяную тьму. В этом сне ничто не поддерживало мою жизнь, которая, как мне казалось, могла быть ужасно изменена или просто завершена. Проще говоря, моя жизнь ничего не значила.
Но я все равно не мог не зайти в ту, другую комнату, чувствуя, что там этот продуманный сюжет получит свое развитие и это отразится на моем существовании. Мне казалось, будто я вижу нечеткие фигуры, которые заняли эту просторную комнату, где стояло лишь несколько странных стульев и головокружительный вид звездной темноты. От большой круглой луны исходило достаточно света – она придала стенам загадочной комнаты насыщенный морской цвет. А звезды, ненужные и служащие лишь украшением, служили меньшими источниками света над этим собранием и ночными кабинетами.
Наблюдая за этой сценой – пусть и не присутствуя там физически, как это бывает во сне, – я убедился, что некоторые номера предлагали чудесное уединение для таких торжеств и празднеств. Их атмосфера – эта неуловимая черта, существовавшая отдельно от составляющих элементов разных форм и оттенков, была сказочно выдержанна, – представляя собой состояние, в котором перепутались время и пространство. За несколько секунд в этих номерах казалось, что минуют целые века или тысячелетия, а крохотное местечко будто могло вобрать в себя всю вселенную. Одновременно с этим их атмосфера словно и не отличалась от той, что царила в старых номерах – высоких и одиноких, которые я знал наяву, – даже если они будто бы граничили с пустотами астрономии, а их окна открывались в бесконечный внешний мир. Затем я начал размышлять – а что, если сам по себе номер не был уникален, а именно жильцы делали его особенным.
Они были полностью завернуты в объемные мантии, однако в местах, где их ткань выступала вперед и сминалась, спускаясь на пол, этих созданий выдавало не только то, что они неестественно располагались на стульях, но и дивные очертания, приведшие меня в состояние парализующего ужаса и ошеломляющего любопытства. Что это были за существа, если их мантии принимали такие непонятные очертания? Из-за высоких угловатых стульев, расставленных в круг, казалось, что они сгибаются во все стороны, словно неустойчивые монолиты. Они будто бы принимали позы, имеющие какой-то тайный смысл, запирая себя в телах, чуждых для земного понимания. Над телами у них располагались головы или, по крайней мере, их верхние части, которые совершенно перекашивались, когда они наклонялись друг к другу, странно кивая в рамках земной анатомии. И именно из этой части их тел исходил приглушенный жужжащий шум, по-видимому, служивший им речью.
Но во сне возникла другая деталь, которая, возможно, была связана со способом коммуникации этих шепчущихся фигур, сидевших в неподвижном свете луны. Из объемных рукавов по бокам каждой из них выступали тонкие отростки, которые будто бы высыхали, и слабые лапы со множеством когтей, сужавшиеся в опущенные щупальца. Все эти жилистые пальцы словно общались, что-то живо и безостановочно обсуждая.
Взглянув на эти отвратительные жесты, я почувствовал, что вот-вот проснусь и вернусь в мир с ощущением ужасного просвещения без точного понимания смысла, без возможности выражения этого знания на каком-либо языке, кроме шепота клятв этой жуткой секты. Но я оставался во сне гораздо дольше, чем обычно. Я и дальше видел, как они перебирали свои сморщенные пальцы, их чрезмерную жестикуляцию, которая, казалось, передавала невыносимое знание, какое-то величайшее прояснение порядка вещей. Эти движения вызывали множество отвратительных аналогий – вращающиеся лапы пауков, жадное потирание усиков мухи, быстрые змеиные языки. Но мое совокупное ощущение в этом сне лишь отчасти походило на то, что я назвал бы