выступает Марат. Дантон выходит из терпенья и бичует жирондистов за их недостойные приемы борьбы против Робеспьера. Начинается естественное, стихийное сближение вождей монтаньяров, причем не на основе общей политики, которой пока нет и в помине, а есть лишь коренные разногласия, но против общих врагов…
Положение у жирондистов сложное. В поисках выхода они принимают меры революционной обороны и проводят в Собрании три декрета: о новых мерах против неприсягнувших священников, о роспуске королевской гвардии, о сформировании под Парижем лагеря федератов. 20 тысяч национальных гвардейцев со всех концов Франции должны собраться здесь, чтобы отразить возможное вторжение врага или предотвратить контрреволюционный переворот в Париже.
Новый конфликт с Двором; король соглашается с роспуском своей гвардии, но налагает вето на два других декрета. 10 июля министр внутренних дел жирондист Ролан направляет королю письмо, в котором резко предупреждает монарха, что вето превращает его в «соучастника заговорщиков» и вызовет «страшный взрыв». В ответ король увольняет в отставку трех министров-жирондистов, а их друга Дюмурье переводит на пост военного министра. Но он сам уходит в отставку и уезжает в армию.
В события вмешивается народ. Санкюлоты Парижа впервые выступают как независимая политическая сила. Руководители и активисты секций народных предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо решают устроить 20 июня (в годовщину знаменитой клятвы в Зале для игры в мяч) массовое шествие для подачи петиции Собранию и королю. Коммуна Парижа во главе с мэром-жирондистом Петионом использует демонстрацию для давления на короля.
В манифестации участвует более 20 тысяч человек. Вместе с народом и Национальная гвардия, многие идут с оружием в руках. Все требуют отмены вето, возвращения министров-патриотов, энергичных военных мер по защите от вторжения врага. Среди вожаков выделяются давно уже популярные пивовар Сантерр и мясник Лежандр.
Толпа окружает королевский дворец, ломает ворота, проникает во дворец. Людовик XVI окружен народом. Лежандр заявляет ему: «Вы человек вероломный, вы всегда нас обманывали, обманываете и теперь». Так оно и было. При этом король успешно разыграл комедию: напялил на себя фригийский колпак, выпил стакан вина за здоровье нации, приветствовал толпу жестами, но никаких уступок не обещал. В конце концов все обошлось миром. Мэр Петион уговорил народ разойтись. Демонстрация все же была грозным предупреждением, хотя практических результатов не дала.
Более того, сразу же начинается роялистская кампания против «оскорбления» короля. Смещен мэр Петион. 28 июня Лафайет, самовольно оставив армию во время войны, приезжает в Париж, является в Собрание и требует наказания виновников «насилий» во время демонстрации 20 июня. Лафайет рассчитывал, что в Париже он получит сильную поддержку. Но когда ночью он подсчитал своих надежных сторонников, их оказалось всего около сотни. «Герой двух миров» вынужден бесславно вернуться в армию.
Обстановка становится все более сложной и запутанной. В начале июля 1792 года на Францию идет, кроме австрийцев, еще и прусская армия под командованием герцога Брауншвейгского. С ней вместе выступает в поход корпус эмигрантов принца Конде. Французы отступают с бельгийской территории. К Австрии и Пруссии присоединяется Сардинское королевство.
Левые в Собрании, чтобы обойти вето короля по поводу создания лагеря федератов, проводят решение о приглашении их на праздник Федерации 14 июля. Против создания этого лагеря решительно выступает Робеспьер. Его позиция совпадает с позицией Двора. В это время он с финансовой помощью Дюпле издает газету «Защитник конституции». Уже само название газеты говорит, что свою главную цель Робеспьер видит в защите монархии. Во всех своих выступлениях и в своей газете он постоянно высказывается против народного восстания, видит в нем растущую угрозу. «Если через месяц ситуация не изменится, то нация погибнет», — мрачно пророчествует он. Робеспьер показывает себя по меньшей мере беспомощным перед лицом надвигавшейся революции, которая его пугает.
Только в конце июля наконец Робеспьер высказывается за выборы и созыв Конвента, забывая упомянуть, что с этим требованием выступил 15 дней ранее Бийо-Варенн. Он высказывает также и некоторые другие предложения, выдвинутые в левых патриотических кругах еще месяц назад. Но нигде и никогда он не выступает за отрешение от власти Людовика XVI и тем более за вооруженное восстание. Он очень искусно отговаривает от конкретного применения революционной силы, провозглашая лишь ее абстрактную, теоретическую допустимость. Так он оставляет для себя на всякий случай возможность без помех примкнуть к новой революции, если она окажется успешной.
Жирондисты при всей своей растерянности, при своей боязни народа оказываются на более революционных позициях. 3 июля с большой речью, разоблачавшей короля и нанесшей смертельный удар его авторитету, выступает Верньо. Он убедительно развеивает остатки мифа о том, что король служит Франции и уважает конституцию. Жан Жорес, сам великий оратор, пишет по поводу ораторского шедевра Верньо: «Эта речь — чудо сочетания правды и искусства, страсти и тактики… Эта речь Верньо обрушивается на короля, как ужасная молния, но, проносясь вокруг него, она не поражает его насмерть; она дает ему некую последнюю передышку. Я не знаю ничего более прекрасного, более волнующего, чем этот удар, прямой, неистовый и в то же время сдерживаемый».
Восхищаясь ораторским искусством знаменитого жирондистского трибуна, Жорес в то же время признает, что в позиции жирондистов содержится какая-то неуверенность, сдержанность, колебания. Действительно, это доведет Бриссо и его соратников в конце концов до нелепых и жалких попыток тайного сговора с королем с целью возвращения министров-жирондистов к власти.
11 июля Законодательное собрание объявило специальным актом «Отечество в опасности». Не было ли это простой фразой и платоническим лозунгом, поскольку само по себе это не увеличило реальных сил? В действительности это означало не только практическое начало формирования батальонов добровольцев, но и создавало новый нравственный и политический климат. Раз «отечество в опасности», то нельзя было оставлять во главе страны ненадежных правителей, не внушавших полного доверия. Не объявлялось ни о каких принудительных мерах. Народ призывали к добровольному проявлению преданности отчизне. Провозглашение «отечества в опасности» имело не только моральное, но и практическое значение. Оно пробудило и усилило невиданную политическую активность граждан.
Но кто возглавит народ? Нельзя было больше надеяться ни на Законодательное собрание, которое, провозгласив «отечество в опасности», не способно было ничего больше предпринять практически, ни на Якобинский клуб, где в бесконечных речах тонула суть дела. А она состояла в том, что надо отразить опасность. На парижских улицах расклеены афиши с призывом к восстанию.
Вот одна из них с огромным заголовком: «Окончательный приговор». В тексте разоблачается бездействие Якобинского клуба, который «давно превратился лишь в арену споров хороших патриотов с софистами». Афиша осуждает нерешительность Робеспьера и призывает народ: «Восстань! Тираны созрели! Они должны пасть!»
Теперь, после долгого опыта несбывшихся надежд на то, что король будет в рамках конституции служить революции, всем стало ясно: опасность в Тюильри, где ждали только вторжения армий Австрии и Пруссии. Бездействие королевских генералов, не желавших серьезно выступать против внешней опасности, раскрыло глаза самым легковерным. Слухи о том, что Лафайет хочет повернуть армию на Париж вместо того, чтобы сражаться с врагом, подтверждались всем его поведением.
Нужен был какой-то новый центр власти и действия патриотов и революционеров. И он родился в стихийном народном порыве. В июле в Париж прибывают несколько тысяч федератов — отряды Национальной гвардии из разных департаментов страны. Особенно сильное впечатление на Париж произвело прибытие батальона из Марселя. Он прошел по улицам Парижа с новой песней, в словах которой отразился смысл и цель народных действий:
Вперед, сыны отчизны милой,
Мгновенье славы настает!
К нам тирания черной силой
С кровавым знаменем идет!
Это была знаменитая «Марсельеза», родившаяся как призыв к новой, народной революции и сразу встретившая отклик в сердцах парижской бедноты и всех патриотов. «Марсельеза» выразила самую жгучую потребность революции.
В середине июля возник Центральный комитет федератов, прибывших в Париж пяти тысяч бойцов, объявивший своей целью борьбу с «вероломным Двором». Затем он создал более узкую тайную Повстанческую директорию.
Другим, гораздо более важным центром действия патриотических сил стали избирательные секции Парижа, которые начали заседать непрерывно. В секциях ликвидируется деление на «активных» и «пассивных» граждан. Официальным выражением этого всеобщего сплочения всего народа с революционной буржуазией явилось знаменитое решение секции Французского театра (дистрикт Кордельеров), принятое 30 июля. В этом решении, под которым стояли подписи председателя секции Дантона, заместителя Шометта, секретаря Моморо, говорилось: «Принимая во внимание, что один класс граждан не может присвоить себе исключительное право на спасение отечества, собрание объявляет, что, поскольку отечество находится в опасности, все мужчины-французы фактически призваны к его защите; что граждане, вульгарно и в духе аристократов именуемые пассивными гражданами, суть повсюду мужчины-французы, что они должны быть призваны и призываются как к оружию на службе в Национальной гвардии, так и к участию в обсуждениях в секциях и в первичных собраниях».
Речь шла о ликвидации главной конституционной несправедливости и о провозглашении демократического равноправия всех граждан. «Я узнаю, — пишет Жорес, — в этом постановлении стиль Дантона. Он был, если можно так выразиться, замечательным юристом революционного дерзания. Он умел превосходно интерпретировать саму конституцию в вольном духе народа и его прав. Он выявлял смысл ее, создавая или преобразовывая ее дух».