34.
Глава LIО суетности слов
Красноречие обманчиво, риторика – орудие увлечения черни. «Помпей, Цезарь, Красс, Лукулл, Лентул, Метелл находили в красноречии большую опору, помогавшую им подняться до тех вершин власти, которых они, в конце концов, достигли, и оно больше, чем оружие, поддерживало их, когда они шли против воззрений прежнего, лучшего времени». Ссылка на Спарту, где ораторское искусство отнюдь не ценилось.
Итак – спартанский республиканизм и презрение к тирании, ей противопоставляется доброе старое время. И этот республиканизм совмещается с признанием монархии:
«Красноречие всего более процветало в Риме тогда, когда дела его были в самом худшем состоянии и когда в нём бушевали грозы гражданских войн; так запущенное и невозделанное поле всего гуще зарастает травами. И, по-видимому, те государства, в которых всё зависит от монарха, менее нуждаются в красноречии, чем прочие! Ибо толпе свойственны глупость и легкомыслие, вследствие чего она позволяет направлять себя и руководить собой при помощи красивых и благозвучных оборотов речи, не будучи в состоянии силою разума взвесить и познать истину вещей; но такое легкомыслие не так часто встречается у единодержавных правителей, и их легче обезопасить от восприимчивости к этому яду путём хорошего воспитания и добрых советов. Ни из Македонии, ни из Персии не вышло ни одного выдающегося оратора».
Красноречие – надувательство, применённое к самым мелким предметам для превращения их в великие. Архитекторы, препирающиеся о пилястрах, архитравах и т. д., по поводу кухонной двери. «Когда вы слышите “метонимия”, “метафора”, “аллегория” и другие названия, употребляемые грамматиками, не кажется ли вам, что они должны означать какие-либо формы необычной и изысканной речи? Между тем эти термины применимы к болтовне вашей служанки».
Новое время охотно раздаёт гордые титулы римлян, мы стараемся с ними сравниваться на словах. Итальянцы присудили имя «божественного» Аретино, у которого нет ничего, кроме риторики. «И прозвание “великий” мы даём государям, которые величием своим ничуть не превышают средних людей из народа».
Глава LIIО бережливости древних
Ряд примеров, подтверждающих название этой главы.
Глава LIIIОб одном изречении Цезаря
Вместо того, чтобы обращать внимание на других и на вещи, находящиеся вне нас, было бы лучше «покопаться в нас самих». Наше недовольство настоящим и стремление поглотить всё большее количество вещей внешнего мира: наш вкус неустойчив и ненадёжен; ничего не умеет он удержать, ничем не даёт он нам насладиться по-настоящему. Человек, полагая, что это зависит от пороков, присущих самим вещам, вкушает и поглощает всё новые и новые вещи, которых он не знал до сих пор, с которыми он не знаком, и с ними связывает все свои надежды и упования, им воздаёт почёт и уважение, как говорит Цезарь: Communi fit vitio naturae ut invisis, latitantibus atque incognitis rebus magis confidamus, vehementiusque exterreamur35.
Корень зла – в нас, а не в отсутствии каких-нибудь вещей. Без этой мысли не было бы и социализма. Монтень опирается в этой главе преимущественно на Лукреция.
Глава LIVО пустых ухищрениях
Ложные виды искусства и ухищрений. Человек, бросавший просяное зерно в игольное ушко. «Я вижу поразительное доказательство слабости нашего рассудка в том, что он оценивает вещи по их редкости и новизне, а также по трудности их достижения, как будто бы с этим была связана их добротность и полезность».
Видимо, Монтеня затрудняет проблема общественно необходимого труда. Ср<авните> ранее высказанные им идеи о трудности достижения как меры ценности.
От этого выпада против ложных ухищрений искусства Монтень переходит к идее единства противоположностей. Масса примеров. Обычаи двора и трактиров сходятся.
«Крайний страх и крайний пыл храбрости одинаково расстраивают желудок и вызывают понос». Слабость от холодности и сильного вожделения, крайности сходятся, но при этом быть в середине далеко не во всех отношениях лучше. «Демокрит говорил, что боги и животные имеют более острые чувства, чем люди, занимающие середину». Глупость и мудрость сходятся в одинаковом чувстве и отношении к напастям. Хуже всего средним людям – они чувствуют несчастья и не в состоянии их переносить.
Наконец, основная формула философии Монтеня – формула хорошей и дурной середины, если можно так выразиться. Соединение крайностей и блуждание между ними, сочетание достоинств и сочетание недостатков. У Монтеня эта формула носит в себе все характерные черты дворянского демократизма.
«Можно, очевидно, сказать, что существует два невежества: безграмотное – до науки, и докторальное – после науки; наука создаёт и порождает второе совершенно так же, как уничтожает и разрушает первое.
Умы простые, мало любознательные и мало просвещённые, становятся добрыми христианами, веруют в простоте души, с уважением и покорностью подчиняются законам. В умах средней силы и средних способностей зарождается ошибочность мнений; они следуют видимости первых впечатлений и считают себя вправе приписывать нашей глупости и тупости то, что мы остаёмся на старой проторённой дороге, – я разумею тех из нас, которые не просвещены наукой. Крупные умы, наиболее основательные и ясновидящие, делаются добрыми верующими иного рода; путём продолжительного и пристального изучения они глубоко проникают в истины священного писания и, озарённые их светом, начинают постигать мистическую и божественную тайну учения нашей церкви. Мы видим поэтому, что те, которым удалось подняться на эту высшую ступень со второй, испытывают величайшую радость и удовлетворение, достигнув как бы последней грани христианского просвещения, и пользуются одержанной ими победой, утешаясь душой, совершая дела милосердия, улучшая свои права и проявляя большую скромность. В этот ранг я не хотел бы возвести людей иного склада, которые, чтобы очиститься от всякого подозрения в своих былых грехах и убедить нас в своей твёрдости, становятся нетерпимыми, нескромными и несправедливыми в оценке нашего образа жизни, клеймят его и осыпают жестокими упрёками.
Простые крестьяне – порядочные люди; порядочные люди также философы, или, как мы их теперь называем, личности сильные и светлые по природе, обогащённые широким просвещением и полезными знаниями; ублюдки, пренебрёгшие первым выходом, который даёт безграмотность, и не смогшие достигнуть второго (сидящие между двух стульев, как я и столь многие другие), опасны, бестолковы, докучливы; это они вносят смуту в мир. Поэтому я, со своей стороны, стараюсь, насколько могу, вернуться к первоначальному и естественному состоянию, которое я так напрасно попытался покинуть.
Народная и чисто природная поэзия обладает первобытной свежестью и очарованием, которые ставят её на один уровень, по степени искусства, с высшими красотами совершенной поэзии, как мы это видим на примере гасконских песенок и тех песен, которые, как нам сообщают, сочинены народами, не знающими никаких наук, лишёнными даже письменности; напротив, посредственная поэзия, останавливавшаяся между этими двумя крайностями, вызывает пренебрежительное к себе отношение, не пользуется почётом и не имеет цены».
Но каков же тот слой людей, к которым, в конце концов, обращается Монтень и его «Опыты»?
«Может случиться, думается мне, что они ничего не скажут ни умам грубым и вульгарным, ни умам исключительным и выдающимся; первым – потому что они их не поймут, вторым – потому что они их поймут слишком хорошо; придётся им пробавляться читателями, принадлежащими к средней области».
Так и случилось в истории. И это положение фатально повторялось впоследствии. Как ни презирал Пушкин «мелкое общество», стоящее между высшим светом и крестьянством, а всё же непосредственно он был воспринят, прочитан, одобрен и осуждён именно этими людьми середины.
Глава LVО запахах
«Лучше всего пахнет женщина, когда она ничем не пахнет» (Плавт). Впрочем, благовония могут быть использованы медициной.
Глава LVIО молитвах
Следует чаще употреблять простую молитву «Отче наш», она лучше сложных. Плохи люди, которые поминутно молятся богу, но не исправляются в своих поступках. «И поведение человека, соединяющего гнусную жизнь с благочестием, в некоторых отношениях ещё более заслуживает порицания, чем поведение человека, во всём верного себе и всегда одинаково развратного». О людях, которые благочестивы из соображений выгоды. О нежелании менять католицизм на реформированную веру. Католическая церковь права, запрещая слишком большое переплетение религии с обыденной жизнью, напр<имер>, распевание псалмов Давида.
Монтень выступает против людей, которые священное писание желают перевести на народный язык. Лучше неведение, чем самонадеянность и заносчивость. Вообще религиозное учение нужно держать подальше от страстей, от людей грубых и невежественных, от философии и риторики.
«Божественные основания можно рассматривать более достойно и с большим уважением в отдельности, в их собственной связи, а не в смеси с человеческими рассуждениями».
Обоснование светской философии:
«Я выдаю человеческие фантазии, и мои в том числе, просто за человеческие фантазии и рассматриваю их отдельно, как таковые: я не утверждаю, что они установлены и упорядочены указаниями свыше, а потому не подлежат сомнению и изменению; это предмет мнения, а не предмет веры; что-то, что я мыслю, как сам умею, а не то, во что я верю согласно откровению божию; это светская, а не церковная манера говорить, но неизменно полная уважения к религии; так опыты, производимые детьми, не наставительны, а наоборот, нуждаются в наставлении».