В прекрасной системе воспитания обучают прежде всего добродетели, а не наукам. Красота и развитие тела, воздержание, доблесть. Если душа наша не улучшается от занятий, если мы не приобретаем более здравых суждений, то лучше проводить время за игрой в мяч. «Однако не достаточно того, чтобы воспитание нас не портило; оно должно изменять нас к лучшему».
«Мы стараемся только о наполнении нашей памяти и оставляем разум и совесть праздными». Однако «учёными, думается мне, нас может сделать только наука настоящего, но не наука прошлого, – не более, чем наука будущего», надеясь на лучший исход, чем влачить свою жизнь в постоянной тревоге и беспокойстве.
Итак – эта глава подчёркивает тщетность рационалистического хитроумия и призывает оставить место для непосредственных побуждений души, для великодушия, пренебрежения расчётом и т. д. То же самое в применении к государству: самый большой деспотизм приводит только к одиночеству. Слабая сторона абсолютного правления. Нужна рыцарственность в отношениях между властью и народом (коллизия Годунова и Самозванца у Пушкина).
Глава XXVО педантизме
В юности кажется, что чернь и лица, исключительные по знаниям и уму, всегда должны быть различны во всём. На самом же деле насмешки над «педантами» в комедиях не лишены основания – «самые изысканные умы питали к педантизму наибольшее презрение». Непостижимо – как ум грубый и вульгарный может накоплять, не улучшаясь. Насмешки над педантизмом учёных.
Монтень приводит целый отрывок из «Теэтета» Платона, в котором последний издевается над философами, рассматривающими «мир в целом», так что для них не существует ни почтения власти, ни уважения к богатству и благородству происхождения. Монтень придаёт этой аристократической критике неожиданный оборот, заступаясь за древних философов и противопоставляя им современных. Те презирали мир с высоты своего величия, «этих презирают как стоящих ниже общего уровня, как не способных к общественным делам, как ведущих пошлую жизнь и отличающихся низменными и неблагородными нравами черни».
Старые же философы были велики не только на словах, но и на деле. Они презирали власть и могущество. Они были мудры, а потому странно обвинять их в неблагоразумии. Современные же учёные и не мудры, и не благоразумны. Между излишней учёностью и естественной высотой души существует определённое противоречие.
«Природа, чтобы показать, что нет места дикости там, где она властвует, порождает часто в среде мало просвещённых народов проявления такого остроумия, какое может соперничать с продуктами самого высокого просвещения». Менее учёные и изнеженные народы более доблестны на войне.
Вообще доблесть, государственный ум, практические, деятельные качества души Монтень ставит много выше памяти и холодной страсти к накоплению знаний – этой психологической параллели обычного материального стяжательства.
Глава XXVIОб обучении детей (мадам Диане де Фуа, графине де Гюрзой)
По содержанию – продолжение предшествующей главы.
«Мадам, наука – это великое украшение и чудесное орудие, особенно в руках лиц, возведённых судьбою на столь высокую ступень, как Вы. Ибо, по правде говоря, людьми низкого и неблагородного звания оно не может быть использовано в надлежащей мере: гордость науки в гораздо большей степени в том, чтобы предлагать средства ведения войны и управления народами, поддержания дружбы с государями и иностранными нациями, нежели в том, чтобы выкраивать диалектические доказательства, защищать судебные жалобы или давать рецепты для изготовления бесчисленных пилюль».
Монтень признаёт за собой лишь весьма общие представления о медицине, юриспруденции, математике. Он никогда не грыз себе ногтей, ломая голову над Аристотелем.
«Всякий ребёнок средних классов может назвать себя более учёным, чем я».
«История – вот дичь, за которой я гоняюсь в моих книгах; а также к поэзии чувствую я особенную любовь; Клеанф говорил, что голос, сжатый в узком канале трубы, выходит оттуда более звонким и сильным; точно так же, на мой взгляд, и мысль, сжатая в стопах поэзии, исторгается более бурно и сильнее потрясает нас».
Ряд замечаний против подражательного отношения к текстам древних:
Мы ничтожны рядом с ними, и всё же не следует подправлять отрывками из древних авторов собственные писания. Но следуя современной фантазии, зачастую можно прийти к тем же самым мыслям, какие были у древних.
«Порицать в других мои собственные недостатки кажется мне не более неуместным, чем порицать, как это я часто делаю, чужие недостатки во мне самом: их надо преследовать всюду, не давая им укрыться ни в каком убежище». «Путём заимствований можно добыть уважение “невежественной черни”, но это плутовство может уронить нас во мнении “понимающих людей”. А ведь только их одобрение имеет вес». «Я говорю словами других только для того, чтобы усилить то, что я сам хочу сказать».
Любопытная подробность:
«Сказанное не касается составителей сборников, которые так и публикуют свои произведения как сборники; среди них мне в наше время довелось встречать очень искусных, не говоря уже о древних».
Не следует скрывать своих недостатков литературными украшениями, как нельзя требовать, чтобы художник изображал нас обязательно красавцами. «Я не преследую здесь другой цели, как раскрыть себя самого».
Каков бы я ни был – я таков. Внутренний реализм.
Теория воспитания:
В основе её – истина «трудно насильственно преобразовать заложенное природой». Природу легко лишь маскировать. Платон преувеличивает возможность рационального воспитания на основании догадок о способностях детей.
«Ребёнок из хорошего дома изучает науки не для выгоды (ибо такая низменная цель не достойна милости и благоволения муз и сверх того заставляет оглядываться на других и зависеть от них) и не столько для приобретения внешних преимуществ, сколько для усовершенствования себя самого, для того, чтобы обогатить и украсить себя изнутри, стремясь скорее сделаться образованным человеком, чем учёным; следовало бы поэтому и при выборе ему наставника позаботиться более о том, чтобы голова его была хорошо устроена, нежели о том, чтобы она была плотно набита; требуя как воспитания, так и обучения, надлежит, однако, больше внимания обратить на нравственность и умственную одарённость, чем на учёность».
Воспитатель не должен только требовать повторения; нужно учить ребёнка различать и выбирать самостоятельно. Учитель, в свою очередь, должен слушать то, что говорит ученик. Так поступал Сократ. Главное – найти нужную пропорцию. «Лишь возвышенным и сильным умам свойственно это умение снизойти до детской поступи и руководить ею». Преподавание должно носить индивидуальный характер. Нельзя внушать слепое доверие к авторитетам. Против исключительного подчинения Аристотелю. Пользуясь старыми источниками, нужно извлечь из них живое содержание. «Истина и доводы разума общи всем людям; они не в большей мере принадлежат тому, кто их высказал впервые, нежели тому, кто высказал их позднее… Пчёлы обворовывают цветки, похищая свою добычу то у того, то у другого; но затем они делают из неё мёд, который весь целиком принадлежит им; это уже более не тимьян и не маеран». «Знать наизусть – не значит знать». «Чисто книжная учёность – докучливая учёность». Прежде всего нужно развивать мысль.
Роль общения с другими людьми и посещения чужих стран. Не следует воспитывать детей под крылышком родителей. Естественная любовь мешает выработке доблестных качеств (мешает, так сказать, «объективному» воспитанию). «Недостаточно закалить душу, надо закалить также и мускулы». Надо приучать себя к мучениям посредством труда. «Привычка переносить труд есть привычка переносить боль». Тюрьма и пытка могут стать участью каждого. «Мы все можем подвергнуться этому испытанию; кто ниспровергает законы, угрожает благомыслящим людям кнутом и виселицей».
Нужно прежде всего знакомиться с людьми, а не знакомить их с собой. Не следует перечить, даже сталкиваясь с глупостью. Приучайте ребёнка не становиться на дыбы по поводу всего, что ему не по вкусу. «Пусть он заботится о собственном исправлении, но не упрекает других за то, чего они не хотят для него сделать, и не нарушает усвоенных обществом нравов. “Следует быть мудрым без пышности, без гордости”28. Избегайте этих претенциозных и неучтивых образцов, этой ребяческой заносчивости, побуждающей держать себя иначе, чем все, чтобы казаться более тонкими и стяжать себе славу новшествами и теми упрёками, которые они вызывают. Подобно тому, как одним только великим поэтам пристало разрешать себе говорить языком искусства, точно так же можно мириться лишь с тем, чтобы великие и славные умы имели привилегию ставить себя выше обычая».
Человек свободен по отношению к истине, он не обязан защищать никакого предвзятого мнения. Он вправе сохранять свободу мысли и по отношению к власть имущим.
«Воспитатель, разделяющий моё умонастроение, направит волю своего ученика так, чтобы он стал верным, преданным и храбрым слугой своего государя; но следовало бы охладить его пыл, если бы он вздумал питать к государю какую-либо иную привязанность, кроме той, которой требует общественный долг. Помимо многих других затруднений, в которые впадает наша свобода вследствие таких личных и частных пристрастий, суждение человека, связанного и подкупленного ими, является не вполне искренним и свободным; или же он навлекает на себя обвинение в безрассудстве и неблагодарности. Настоящий придворный не может иметь ни права, ни воли думать иначе, чем это угодно его господину, который среди тысяч других своих подданных избрал его, чтобы приблизить к себе и угощать со своего стола. Эти милости и выгоды естественно ослепляют его, портят и лишают искренности. И мы видим, что язык этих людей обычно отличается от языка всех прочих граждан государства,