Степан ушел в свою комнату. Лиза нерешительно двигалась следом за ним.
— Степа… У меня есть к тебе одна просьба…
— Пожалуйста, сестренка.
— Понимаешь, папы нет дома… А мне нужны деньги.
— Пожалуйста! — с готовностью сказал он. — Сколько тебе?
— Я хотела купить пирожных…
Степан вынул из кармана бумажку и протянул ей. Она замахала руками.
— Пять рублей? Зачем же так много, Степа!
— Останется на карманные расходы…
— Спасибо, Степа! Большое-большое спасибо!
— Не стоит благодарить за такую чепуху, сестренка Ты куда-нибудь собираешься?
— Нет… Ко мне подруги придут.
— Небось танцевать будете?
— Ага…
Степан улыбнулся, качнул головой.
— Удивительно, как вы не похожи с Катей! Она совсем ребенок, бегает по станице с облупленным носом. А ты… ты уже совсем барышня.
— А бабушка меня еще маленькой считает.
— Ну, для бабушки ты и в тридцать лет будешь маленькой. Ну прости, тороплюсь.
У калитки Степан задержался, увидев в соседнем дворе Петушкова, и поманил его пальцем.
Петушков торопливо вышел на улицу.
— Здравствуй, Гриша.
— Салют, Степан Петрович.
— Итак, услуга за услугу: я в станице познакомился, Гриша, с одним пьянчужкой, который может быть тебе, как работнику базарного комитета, весьма полезным.
— Что за человек, Степан Петрович?
— Колхозный завхоз, по фамилии Галушка. Учти, колхоз очень богатый.
— Понятно…
— Я Галушке твой адрес дал.
— Спасибо, Степан Петрович.
— А мое поручение можешь выполнить?
— К вашим услугам, Степан Петрович.
— Можешь сейчас со мной поехать?
— Сегодня не могу… Извините, Степан Петрович. Сегодня у меня танцевальный вечер.
— Уж не здесь ли? — нахмурился Степан.
— Здесь… А разве нельзя? Вы недовольны, Степан Петрович?
— Лучше тебе быть подальше от этого дома. Смотри, Константин Сергеевич голову оторвет.
Петушков прижал руку к груди.
— Я ж интеллигентный человек, Степан Петрович!
— Ладно, интеллигент, заходи ко мне завтра на склад.
— Слушаюсь.
Степан приветственно поднял руку и ушел.
…Отец и Сережа вернулись в Ростов из станицы в одиннадцать часов вечера. Накрапывал теплый летний дождь. Когда они подходили к дому, слепящая молния осветила улицу волшебным фиолетовым светом, и ливень захлестал по акациям и кустам сирени.
Отец и Сережа сразу промокли до нитки. Смеясь и задыхаясь, они взбежали на веранду и, ошеломленные, остановились.
На подоконнике рядом с телефоном медленно вертелась черная пластинка патефона, рассыпая мяукающие звуки джаза. Петушков с Лизой и две яркие девицы танцевали на веранде. Сережа увидел на столе открытую коробку шоколадного набора, пирожные на блюде, расставленные фарфоровые чашки чайного сервиза. Того сервиза, который был куплен еще мамой и никогда не вынимался из буфета, потому что папа берег его, как память о своей молодости и маме. Но больше всего Сережу потрясла бутылка вина, которая стояла в центре стола. Сережа посмотрел на отца. Лицо Константина Сергеевича было бледным. Капельки дождя сверкали на его черных мохнатых бровях.
— Прекратить! — крикнул отец,
Лиза отшатнулась от Петушкова. Девицы замерли посреди веранды.
Отец подошел к столу, взял бутылку за горлышко и вышвырнул в темноту. Было слышно, как она ударилась о камень и разбилась.
— Прошу вас… — сказал отец, указывая на дверь.
Первой опомнилась Мирандолина.
— В такой дождь?… Гарри, что же вы молчите?
— Константин Сергеевич, — глуповато посмеиваясь, начал Петушков, — тут… так сказать, недоразумение…
— Папа, дождь… — робко вставила Лиза.
— Прошу вас! — повышая голос, повторил отец.
— Потрясно! — усмехнулась Клара.
— У меня новые туфли! — взвизгнула Мирандолина. — Вы не имеете права!
— Вот именно, — заикаясь, сказал Петушков. — Вы не имеете права…
Отец вдруг с силой ударил кулаком по столу. Запрыгали и зазвенели фарфоровые чашки. Первым, смешно подтянув узенькие брюки, на крыльцо выскочил Петушков. Следом за ним, повизгивая от страха, ринулись Мирандолина и Клара. Из кухни высунула голову бабушка.
— Елизавета, — тихо сказал отец, — теперь объясни мне, как все это понимать. Молчишь! Вот тебе, бабушка, модное платье! На свою голову сшила!
— Виновата, милый, — сказала бабушка, покачивая головой. — Сама вижу, что виновата…
— Сейчас же сними это платье! — яростно крикнул отец и снова ударил кулаком по столу. — Порвать в клочки! Сжечь!
— Зачем же жечь, милый? — бормотала бабушка. — Его можно перекроить, перешить…
— Перекроить! Перешить! — кричал отец. — Елизавета, сейчас же переоденься! Марш!
Испуганная Лиза исчезла за дверью. Отец сел на диван и опустил голову на руки. Никогда еще Сережа не видел отца таким расстроенным.
Глава ШЕСТНАДЦАТАЯ
Поздним осенним вечером Иван Гаврилович Сердечное вернулся в станицу из дальней поездки и сейчас же послал сынишку за колхозным завхозом Галушкой. Своего болезненного председателя (он страдал язвой желудка) колхозники любили, а иные и побаивались. Рачительный хозяин, он сам был безупречно честен и трудолюбив и строжайше требовал этого от других. Поэтому маленький коренастый завхоз Галушка очень забеспокоился, услышав, что его вызывает в такой поздний час председатель.
«Не приведи бог, ежели узнал, что в кладовой кое-какие документы не оформлены! — натягивая сапоги, думал завхоз со смешанным чувством страха и злобы. — Засадит тогда, чертяка, в каталажку! Как пить дать, засадит! Вот вернулся, анафема, не в срок!»
Он уже двинулся было к двери, но, мельком взглянув в зеркало, вдруг застыл на месте и поморщился, словно у него заныл зуб. Смотрела на Галушку из зеркала небритая, одутловатая физиономия с темными мешками под узкими, мутными и заплывшими глазками, с синими жилками на толстом, красном, словно отполированном, носу.
— Мммм… — глухо простонал завхоз. — И как это меня разукрасило! Не надо было нонче пить с кумом… Слухай, мать, — нерешительно обратился он к жене, — ты того, пойди-ка сюда, понюхай, дюже ли от меня пахнет или нет? А то не любит этого Сердечное, нехай ему грец!
Он старательно дохнул в лицо жене. Она отшатнулась и только покрутила головой, страдальчески скривившись.
— Пахнет, стало быть… — горестно вздохнул Галушка. — Дай-ка мне, мать, сухого чаю пожевать. Может, отобьет запах…
В соседней комнате заливчато рассмеялась Анюта.
— Вы, батя, сухого сена пожуйте! -
— Чего? — не сразу понял Галушка.
— Сена пожуйте… — давясь от смеха, с трудом выговорила Анюта. Она уже легла спать, было слышно, как под ней весело поскрипывает кровать.
— Вот я тебя, негодница, ремнем! — сердито закричал Галушка. — Не иначе, вас в школе учат над родителем зубы скалить!
Он в сердцах лягнул сапогом дверь и вышел на крыльцо.
Теплый октябрьский вечер был тих и черен. В небе бескрайно дымился великий звездный путь. Из-за дома, от окутанного тьмою садочка, тянуло прелым вишневым листом. Где-то далеко, на краю станицы, басовито брехала собака.
Галушка рассеянно взглянул на звезды и, морщась, пожевал губами, ощущая во рту невообразимую гадость от обильного хмельного возлияния. Он шумно сплюнул и, завернув к бочке с дождевой водой, пополоскал рот. Мохнатый щенок Жучок потерся в темноте о его сапог.
— Пшел! — недовольно сказал завхоз и слегка пнул Жучка носком. — Тебе бы, дураку, в мою шкуру! Тогда бы не терся! Господи боже мой! И кто эту растреклятую водку выдумал?!
У дома председателя Галушка задержался, не сразу решаясь переступить порог. «Ежели на этот раз пронесет, — подумал он и перекрестился, — в жизнь ее, растреклятую, больше в рот — не возьму!» С этой мыслью он прошел на цыпочках через темные сени и осторожненько открыл дверь.
Председатель лежал в горнице на диване, исхудавший, с пепельным лицом, прикусив обескровленную губу и прикрыв ладонью глаза. Его испуганная жена сидела рядом и что-то шептала горячо и озабоченно. Он молча качал в ответ головой, не отнимая от глаз руки.
— Ах ты, горе какое! — зашептал с порога Галушка и помял в руках шапку. — Опять приступ?… С приездом, Иван Гаврилович!
— Здравствуй, Федор Трофимович, — слабым голосом проговорил председатель, открывая глаза. — Садись рядом… Зина, уступи ему место, пожалуйста…
«Кажись, все в порядке. Иначе бы не предложил сесть», — подумал ободренный Галушка и громко сказал:
— Это ж немыслимое дело, как ты мучаешься, Иван Гаврилович! А ежели резануть эту самую язву на операции? А? Теперь доктора все могут!
— Придется, Федор Трофимович, — улыбнулся председатель. — Мне мой дружок Назаров, машинист из Ростова, говорил, что у него есть знакомый хирург, крупный специалист по язвам.
— Опять же люди балакают, язву желудка можно спиртом лечить. Ей-богу, Иван Гаврилыч, не брешу! Стакан-другой хватишь — и будь ласка, хоть лезгинку танцуй! — бодро продолжал Галушка.
— А ты сегодня не хватил стакан-другой? — подозрительно спросил председатель.
Завхоз попытался улыбнуться обидчиво и укоризненно, но улыбка на его припухшем лице получилась испуганной и виноватой.
— Иван Гаврилыч! — заговорил он, прикрывая ладонью рот и стараясь дышать в сторону. — Как же можно такую обиду человеку наносить?
— Ну ладно уж… Прости, брат, если понапрасну обидел. Я вот тебя по какому делу потревожил, Федор Трофимович… В станице Кущевской договорил я четыре десятка ульев с роями. Редкий случай подвернулся…
— Великое дело, Иван Гаврилович! Заведем пасеку, медок будет.
— Деньги я обещал внести в понедельник, а в наличности у нас нужной суммы нет. Вот что я надумал, Федор Трофимович. Зайди ты за шофером, нагрузите три тонны муки… Ну, ту, которую мы для продажи спланировали. И быстренько на базар в Азов. Завтра как раз воскресенье, базар будет хороший.
— Великое дело, Иван Гаврилович! Только я так рассуждаю. Муку надо везти не в Азов, а подале — в Ростов. Там и базар получше и цены повыше.