— Далековато до Ростова…
— На машине четыре часа туда, четыре обратно. Утречком в понедельник положу денежки на стол.
— Ну, в Ростов так в Ростов… Кого тебе в помощники дать?
Галушка пощурился, прикидывая что-то в уме.
— Дочку возьму. Анютку. Она завтрева как раз от школы свободная. За кассира будет… Она по арифметике дюже сильная, Иван Гаврилыч. Восемь классов кончила!
…Еще не рассвело, когда Галушка и рослый чернобровый шофер Даня нагрузили машину шестипудовыми мешками и присели покурить на приступках амбара.
— Анютка! — хрипловато крикнул Галушка, сверкая огоньком папиросы и вытирая рукавом мокрый лоб. — Сбегай-ка до Ивана Гаврилыча, нехай документацию подпишет. А то мы как раз не на базар, а в милицию приедем.
От забора отделилась стройная тень, метнулась по улице и сейчас же пропала, растворившись во мраке. Было только слышно, как, удаляясь, дробно стучат по дорожке Анютины туфельки.
Анюта давно была готова к поездке. Ехать в Ростов, в большой, красивый и шумный город с нарядными витринами магазинов, с кинотеатрами, всевозможными киосками и мороженщицами, очень похожими на врачей в белых халатах, — это было событием в жизни Анюты.
Она представляла, как забежит к своей ростовской приятельнице Кате, постучит в дверь и, смеясь, скажет: «А вот и я!»
Анюта надела свое лучшее платье, оплела шею раскрашенными монистами из мелких ракушек, которые ей подарил в прошлом году двоюродный брат — черноморский моряк, красиво заплела свои косы и вдела в уши серебряные сережки — два маленьких полумесяца. И теперь Анюта бежала к председателю с единственной мыслью, как бы ее вдруг не оставили в станице, как бы не передумали сделать ее кассиром.
Несмотря на ранний час, окна в доме председателя уже светились. Сам председатель открыл ей дверь.
— Батюшки! Какая ты, Анюта, футы-нуты! — приветливо проговорил он, и его усталые после бессонной ночи глаза засветились улыбкой.
— Товарищ Сердечное! — радостно сказала Анюта, тяжело дыша и щурясь от света. — Подпишите документацию.
— Нет, ты только посмотри, Зина, какая красавица! — говорил он жене, вытаскивая Анюту за руку на свет и отступая, чтобы полюбоваться.
Анюта и в самом деле была очень хороша. С узенькими плечиками, но уже по-девически изящная, с гибкой талией и высокими стройными ногами. На ее разгоревшемся от бега лице счастливо искрились темно-карие глаза, а на тонких крыльях носа бисером сверкали капельки пота. Красные, пухловатые губы Анюты чуть-чуть подрагивали: ей было и смешно, и приятно, и немножко неловко оттого, что председатель и его жена так внимательно смотрят на нее.
— Ты что же, в одном платье ехать собираешься? — спросила ее жена председателя. — Смотри, продует.
— Я жакетку возьму…
— Жакетки мало, Анюта, — серьезно сказал председатель. — Если в кабине поедешь — одно дело. А если в кузове на мешках… В общем передай отцу, чтобы тулуп прихватил… Да напомни ему, чтобы обязательно оформил продажу в базарном комитете. Зина, дай Анюте чемоданчик для денег…
Когда выехали из станицы, было все еще темно. Тяжело нагруженная машина шла быстро: совсем недавно она вышла из капитального ремонта. Мотор гудел чуть натруженно лишь на подъемах, когда асфальтированное шоссе взлетало в качающемся свете фар куда-то в темноту. А когда начинался спуск, у Анюты щемило сердце и захватывало дыхание.
Она лежала на самом верху, между мешками, закутанная в тулуп, словно птица в мягком гнезде. Ветер, тугой и прохладный, с ровным шумом проносился над Анютой, но ей было тепло и удобно. Только одна беспокоила мысль, платье помнется и пропахнет овчиной. «Попрошу батю купить в Ростове духи «Роза», какими душится Таиска из десятого класса», — подумала она.
Мысли летели и клубились в Анютиной голове. Сначала она думала о подругах и учителях. Потом вспомнила, как на прошлой неделе секретарь райкома комсомола вручал ей комсомольский билет и с улыбкой говорил: «Береги его, Анна!» Секретарь — хороший человек, очень хороший! А какой замечательный человек Иван Гаврилович! Ведь больной, а такой душевный! Даже про нее, про Анюту, подумал, как бы она не замерзла. Посоветовал тулуп прихватить. Говорят, что за всю свою жизнь он ни одной копеечки из общественного добра не взял! Выходит, значит, можно всю жизнь честно прожить. А вот батя как выпьет, всегда доказывает: все люди жулики, не обманешь — не проживешь. Язык у него дурной делается от вина…
Сладкая дрема мягко давила на веки. Шумел ветер, однотонно шелестели шины на асфальте. И Анюта заснула.
Она проснулась оттого, что по ее лицу ползла какая-то букашка. Она вздрогнула, испуганно отмахнулась, открыла глаза. И сейчас же зажмурилась от слепящих, хотя еще и не горячих лучей солнца, которое высунулось из-за края чуть-чуть дымившейся степи. Было непривычно тихо, пахло землей и бензином. Машина стояла на обочине шоссе, неподалеку от белого здания дорожной станции. Длинная густая тень тянулась от нее по стерне. Шофер Даня сидел на мешке рядом с Анютой и, посмеиваясь, щекотал ее соломинкой.
— Не дури! — сказала Анюта и рассмеялась.
— Ох, какие у вас, мамзель, ресницы! — шутливо проговорил Даня. — Ну прямо как крылья!
— Не дури, Данька… — Она отбросила полы тулупа и поднялась во весь рост. — А где батя?
— Заправляется, — усмехнулся он, кивая на станцию.
Анюта спрыгнула на землю, расправила на коленях платье и торопливо зашагала к станции. В буфете было пусто, тепло и душновато, как бывает в помещениях, которые еще не проветрили после ночи. На беленых стенах спали мухи. Полная буфетчица с недовольным лицом вытирала на столиках клеенки. Отец, сняв шапку, стоял на пороге и жалобно упрашивал:
— Клавочка, один посошок только!.. Дай ты мне Христа ради, пожалуйста!
— Буфет еще закрыт, гражданин, — сердитым сонным голосом отвечала буфетчица, не глядя на него.
— Так ведь только сто грамм, Клавочка…
— Горе мне с вами! — Она отшвырнула тряпку и пошла за стойку. — Ни днем, ни ночью от вас покоя нет!
Анюте было мучительно стыдно, лицо ее ожег румянец, она вплотную подошла к отцу и горячо зашептала на ухо:
— Батя, да как же вам не совестно!
— Ступай, ступай, — негромко заворчал Галушка. — Мне поправиться надо…
Анюта бесцельно брела по шуршащей под ногами стерне. Две короткохвостые перепелки быстро-быстро побежали впереди, нехотя вспорхнули и низко над землей полетели куда-то за бугор. Набежал свежий ветерок, принес от недалекого хутора горьковатый запах кизячного дыма.
— Э-гей-эй! Анюта, поехали! — услышала она крик шофера и оглянулась.
Отец и Даня махали ей у машины шапками.
Анюта вернулась к машине. У отца поблескивали повлажневшие глазки. Не глядя на нее, он сказал виновато:
— Ты того… не серчай… — и протянул ей пару толстых конфет в красивых обертках.
— Да ну, батя… — покачала она головой. — Одно горе с вами!
— Ты девчонка, и, значит, не понять тебе, какая необходимость бывает человеку поправиться, ежели он с вечера выпил, — миролюбиво поучал дочь Галушка.
— Вы всю жизнь «поправляетесь»!
— А вот и не всю!
— Теперь небось в Ростове «поправляться» будете!
— А вот и не буду! — сказал Галушка и осекся. — Ну, самую что ни на есть малость, может, и выпью…
Утром стало ехать интересней. Мимо мелькали встречные машины, грузовые и легковые. Миновали какое-то селение с низенькими хатами и высоким, словно парящим над степью, элеватором. Пересекли полотно железной дороги и, не сбавляя хода, ворвались в Батайск с такими же приземистыми, аккуратно белеными хатами. Две мохнатые собаки с рычанием погнались за машиной и отстали.
Повсюду подле хат в маленьких палисадниках еще зеленели хвостатые петушки и пестрели какие-то осенние цветы.
Глава СЕМНАДЦАТАЯ
Ростов приближался с каждой минутой, все отчетливей выступая на горе из лиловой дымки. Резко запахло рекой. Шоссе запетляло в камышовых зарослях, и вдруг машину вынесло к самому берегу Дона. Могучая река, мутновато-блеклая, широкая и спокойная, холодно заплескалась под настилом моста. А слева, по другому, очень высокому железнодорожному мосту, тянулся бесконечный товарный состав в металлических ажурных пролетах, звонко лязгали буфера.
Утренний Ростов, залитый осенним солнцем, был удивителен и наряден. Многоэтажные дома взбегали на гору, легкие и стройные. Машина обгоняла их, и они весело подмигивали Анюте солнечными зайчиками в бесчисленных окнах. Дворники в белых фартуках подметали брусчатую мостовую. На горе, на Верхней улице, словно приветствуя приезд Анюты, зазвенел трамвай. Откуда-то вкусно запахло горячими вафлями. За огромной витриной парикмахерской было видно, как две блондинки, готовясь к работе, надевают перед зеркалом халаты.
Машина свернула с широкого проспекта в узенький переулок, проехала ещё по одному мосту над железной дорогой и, наконец, остановилась на маленькой уличке, поросшей запыленными лопухами.
Галушка вылез из кабины, огляделся.
— Кажись, здесь…
Он постучал кулаком в калитку. Но прежде чем ему ответили на стук, Анюта вдруг радостно вскрикнула, торопливо спустилась с мешков и бросилась к соседнему домику…
На веранде этого домика Анюта увидела темноволосую девочку с рыжим котенком на руках. Это была Катя!
— Ты куда, Анютка? — удивился отец.
— Сейчас, батя, сейчас…
— Катюша! Миленькая! — задыхаясь от счастья, кричала Анюта, вытягивая шею и подпрыгивая у штакетного забора. — Здравствуй, Катюша!
А Катя уже бежала ей навстречу с широко открытыми от радостного удивления глазами. Полы ее ситцевого халатика развевались.
— Анюта?! Ты?!
Следом за Катей шла светловолосая девочка в таком же халатике, а из окошка Кате энергично махнул рукой заспанный, улыбающийся Сережа.
— Познакомься, Анюта. Это моя сестра, — сказала Катя. — А это Сережка… Да ведь ты его знаешь… Помнишь, он с нами на сеновале ночевал?
— Заходите на веранду, — приветливо сказала Лиза.