Было горько и стыдно. Особенно стыдно оттого, что отец вел переговоры с Петей, не стесняясь ее, словно она была его соучастницей.
К машине подошел худощавый человек в брезентовом плаще, с помятым портфелем под мышкой. Отец пригласил его в кабину, и они о чем-то тихо и недолго посовещались.
— Анна! — позвал отец, высовываясь из кабины.
Она спустилась на тротуар.
— Положь гроши в чемоданчик, — сказал отец. — Где он у тебя? И седай сюда, в кабину. С Данькой будешь ехать…
Худощавый переложил из портфеля в чемоданчик пачку денег и справку о том, что мука продана по двадцать копеек за килограмм.
— А вы бы посчитали, барышня, — сказал он. — Деньги счет любят.
Анюта молча пересчитала деньги — было ровно девятьсот рублей.
Они приехали на какой-то склад. На камнях, на воротах, словно пыль, белела мука. И в воздухе пахло пшеничной мукой и еще почему-то соленой рыбой. Где-то недалеко шумел базар.
Отец, Даня и худощавый, кряхтя и посапывая, таскали в складское помещение мешки с мукой, а она сидела в кабине и печально смотрела, как в щелях ворот беспрестанно мелькают люди, идущие на базар и с базара.
— Побыстрей, братцы, побыстрей! — услышала Анюта задыхающийся голос худощавого. — Я литровку ставлю…
Анюта вздрогнула. Она представила, как через четверть часа к ней подойдет отец, откроет чемоданчик и заберет триста рублей. А затем будет пить… Нет! Батя не будете вором! Не будет!
Ей вдруг стало очень жарко, и она почувствовала, как у нее начинает гореть лицо. Надо нажать ручку дверцы, выйти из кабины, сделать три шага до ворот — и все. Ее никто не увидит, потому что она будет закрыта кузовом машины… Только надо торопиться, пока батя таскает муку.
Через десять минут будет поздно…
Она подняла руку и открыла дверцу…
Глава ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В то воскресное утро Сережа собирался покататься на отцовском паровозе. Константин Сергеевич должен был перегнать из Ростова в Батайск пустой товарный состав и обещал взять с собою сына.
Наскоро позавтракав, Сережа выбежал на улицу и совсем неожиданно на углу встретился с Валеркой Котовым.
— Здоров, Сережка.
— Здоров…
— Пошли на пристань.
— Зачем?
— А ты разве не знаешь? Сегодня наша улица против Береговой играет. Набьем им за милую душу! Идем! Сережка! У нас как раз вратаря не хватает.
— Не могу, Валерка.
— Пойдем. Ты же классный вратарь!
— Чтоб мне провалиться, не могу! — искренне воскликнул Сережа.
На круглолицем и толстощеком лице Валерки обозначилось любопытство.
— А что так, Сережка?
— Не могу, — уклончиво ответил Сережа, все более распаляя любопытство приятеля.
— Секрет? — допытывался Валерка.
— Секрет.
Валерка обиделся.
— Значит, от друзей тайны завел?
Собственно, секрета никакого не было, но Сережа очень хотел поразить воображение Валерки.
— Понимаешь, Валерка, какое дело?
— Какое? — любопытство мешало стоять Валерке на месте, он чуть-чуть подергивался, словно пританцовывая.
— Я с папой сейчас на паровозе в Батайск поеду! — наконец торжественно сообщил Сережа.
Валерка застыл на месте.
— Ух ты! Вот это здорово, Сережка! — Однако, подумав, он сказал: — Да… но паровоз не электровоз!
— Дурак ты, Валерка, — сказал Сережа беззлобно.
— От дурака слышу, — так же беззлобно ответил Валерка. — В Батайск можно и на автобусе поехать.
— Вот и езжай на автобусе… А я-то хотел тебя на паровоз позвать!
Валерка снова затанцевал.
— А можно, Сережка? — в его голосе послышалась мольба.
— Ну ясно, можно! Да ведь ты автобус любишь.
— Сережка, возьми! — от волнения Валерка начал заикаться.
— А футбол?
— Вместо меня Алик сыграет.
— Побежали, — сказал Сережа, — только скорее, а то опоздаем…
…Паровоз СУ 253-94 тяжело вздыхал возле депо на въездных путях. Он был могуч и черен. Молодой кочегар в замасленной спецовке ходил возле неподвижных колес, то и дело наклоняясь к начищенным до блеска спицам. В правой руке он держал большую масленку с длинным узким носом. Темное от копоти лицо кочегара казалось суровым и сосредоточенным.
Ребята робко остановились неподалеку от паровоза. Отца нигде не было видно, и Сережа с опаской подумал, что суровый кочегар, чего доброго, не разрешит ему и Валерке ехать на паровозе…
Кочегар кончил осматривать колеса, посмотрел на наручные часы и крикнул:
— Константин Сергеевич! Время!
Впереди на стрелке запел рожок. В окне паровозного — тамбура мелькнуло лицо отца. Он подмигнул Сереже.
— Толя, — крикнул отец кочегару, — возьмем до Батайска двух безбилетных пассажиров?
Кочегар повернул к мальчикам лицо и улыбнулся. Две подковки белых как снег, крепких зубов блеснули на его черном лице.
— Айда! — кивнул он приятелям.
Посапывая от возбуждения и подталкивая друг друга, мальчики поднялись в тамбур. Здесь все казалось волшебным — и какие-то непонятные приборы с подрагивающими стрелками, и отполированные рычаги, и пышущая жаром топка. В топку невозможно было смотреть, можно было подумать, что в ней ворочается живое, слепящее солнце, прикованное волшебником к паровозу. Солнце гудело, рвалось из топки, и от его усилий содрогался весь паровоз.
Отец поднял руку, и мальчики вздрогнули от внезапного паровозного вопля. Именно вопля, а не свистка! Кто бы мог подумать, что обыкновенный паровозный свисток может так оглушить.
— Садитесь, ребята, — сказал отец, указывая им на низкое металлическое сиденье.
Депо, вагоны, виадук неторопливо поползли назад. Потом паровоз остановился на несколько секунд, дал задний ход, и, словно перекликаясь друг с другом, где-то звонко залязгали буфера. Сережа понял, что паровоз прицеплен к товарному составу.
Снова раздался вопль. Тяжело и все чаще вздыхая, паровоз начал набирать скорость. Глухо постукивали под колесами стрелки. Мимо окон паровозного тамбура, справа и слева, замелькали переплеты железнодорожного моста. Глубоко внизу под солнцем поблескивал Дон. По реке шел маленький катер, от его носа разбегались косые волны. Казалось, катер, будто парусину, вспарывает гладь воды.
Шум идущего состава — резкий лязг буферов, стук колес, шипение паровоза — повторяло в пролетах моста странное, торопливое эхо. Звуки эха набегали друг на друга, и, не успев заглохнуть, накрывались другими звуками. И вдруг сразу стало тихо — паровоз миновал мост. Впрочем, тишины не было, это только показалось в первую секунду.
«Пффф, иффф, пфф, — непрестанно вздыхал паровоз, — трак-тарарак, трак-тарарарак, трак-тарарарак», — все бойчее и бойчее стучали колеса.
Отец сидел у окна и, чуть высунув наружу голову, внимательно смотрел вперед. В тамбур ворвался прохладный ветер заречья, даже жар топки и горьковатый привкус горящего угля не смогли заглушить необыкновенно приятных запахов травы и сырости.
Промелькнула мимо окна маленькая станция Заречная. На секунду в окне тамбура возникла одинокая фигура дежурного в красной фуражке с желтым флажком в руке. «Трак-тарарак», — стукнули колеса, и красная фуражка исчезла.
За станцией Заречная потянулась бескрайняя пойма Дона. По рассказам отца Сережа знал, что когда-то, до того как на Дону, у станицы Цимлянской, была построена плотина гидроэлектростанции, все пространство от Ростова до Батайска покрывалось в половодье водой. Дон тогда походил на море, волны бились в железнодорожную насыпь, и в сильный ветер на шпалы летели брызги. Теперь вода в половодье уходит в Цимлянское море, а на пути от Ростова до Батайска остались только частые озера.
Паровоз летел над этими озерами по длинным каменным мостам. Вода в озерах была неподвижной и просвечивала до самого дна. Сверху, из окна тамбура, были видны поросшие мохом валуны и густые изумрудные водоросли, устилавшие дно.
Это была восхитительная поездка! Но далеко ли от Ростова до Батайска? Всего каких-нибудь двенадцать километров… Не успели ребята насладиться путешествием, как зазвенели буфера и паровоз, недовольно шипя, словно нехотя, остановился. Можно было подумать, что паровозу тоже хотелось мчаться все вперед и вперед по задонским степям.
— Сережа, — сказал отец, — через тридцать пять минут мы поведем из Батайска в Ростов другой состав. Если хочешь, погуляй пока с товарищем где-нибудь недалеко от станции. А через полчаса приходите к этой водокачке. А чтобы не опоздать, возьми часы.
Он отстегнул часы и протянул сыну.
Мальчики вышли на привокзальную площадь. На ней было пустынно и тихо. Нежились в лучах осеннего солнца желтеющие акации. Пожилая мороженщица дремала на углу подле своей тележки. Приятели, не сговариваясь, посмотрели друг на друга.
— Купим? — спросил толстощекий Валерка и облизнулся.
— Купим! — решительно сказал Сережа.
Они порылись в карманах, посчитали свои медяки и купили по брикетику шоколадного мороженого.
У площади начинался прямой, как стрела, бульвар с молодыми деревцами. Низенькие беленые дома теснились справа и слева от бульвара. Ребята молча и неторопливо шли по бульвару, занятые мороженым.
— Валерка, — сказал вдруг Сережа, — а кем ты будешь, когда вырастешь?
— Машинистом! — не задумываясь, ответил Валерка и лизнул мороженое.
— И я! — сказал Сережа и тоже лизнул мороженое.
— А я раньше хотел быть космонавтом.
— Космонавтом тоже ничего.
— Но машинистом все-таки лучше.
— Ага.
— В космосе все-таки невесомость… Плаваешь по кабине, как рыба.
— Ага.
— А на паровозе сиди и смотри в окно.
— Ага… Но невесомость, Валерка, — это тоже здорово.
— Чудак! На паровозе тоже можно невесомость устроить, — подумав, сказал Валерка.
— Как?
— Ну, я не знаю как, но, если захочешь, наверно, можно… Если тебе, например, нужно свисток дать — поплыви по тамбуру и дерни за сигнал.
— Вот загнул! Зачем же на паровозе невесомость?
— Ну, просто так, — нерешительно сказал Валерка. — Чтоб облегчить труд машиниста.