Анна Павловна работала в школе всего один год, после того как окончила педагогический техникум. Сережа знал: она учительница второго класса, а старшей вожатой райком комсомола утвердил ее недавно — месяца три назад.
У входа в кино Анна Павловна сказала:
— Ребята, постойте здесь на тротуаре, пока я буду покупать билеты. А ты, Сережа, последи, чтобы никто не выбегал на дорогу.
Старшая вожатая скрылась. В эту минуту и произошло то, что до основания потрясло все существо Сережи.
Через улицу переходил старик. Никто не обратил бы на него внимания: мало ли стариков ходит по городу? Но он, поскользнувшись на обледенелой мостовой, остановился посреди улицы. Тут-то Сережа и увидел, что он очень стар, что его выцветшие, как тусклое осеннее небо, глаза видят плохо, а палочка, на которую он опирался, не может найти опоры, потому что скользит на камнях.
Вылетевший из-за угла грузовик заскрежетал тормозами и осторожно объехал старика. Высунувшийся из кабины шофер крикнул:
— Дед, завяжи шнурки!
Только теперь Сережа и толпившиеся вокруг него октябрята разглядели, что шнурки на ботинках старика развязались. Старик наступил на них и поэтому не мог двигаться.
— Дедушка, шнурки! — озабоченно крикнул Сережа. — Завяжите шнурки!
— Дедушка, завяжите шнурки! — разноголосо закричали октябрята.
Старик попытался согнуться, но покачнулся и, слабо застонав, схватился за поясницу.
На пороге кинотеатра показалась старшая вожатая,
— Что случилось, ребята? — спросила Анна Павловна. Девочки и мальчики наперебой объяснили: старик не может завязать шнурки.
Анна Павловна ничего не сказала. Она только как-то странно взглянула на Сережу.
Потом она подошла к старику, опустилась на колени, и притихшие ребята увидели, что она старательно завязывает шнурки на его ботинках.
Анна Павловна поднялась и отряхнула голубую шубку. Она взяла старика под руку и осторожно довела до тротуара.
— Спасибо, доченька, — глухо сказал старик.
Никогда в жизни Сереже не было так стыдно!
…Вечером, когда семья Назаровых ложилась спать и когда наступил час откровенных разговоров, взволнованный Сережа поведал отцу о своем позоре. Он так и сказал:
— Пап, ведь это позор, что я не догадался сам помочь дедушке?
— Ну, я бы не говорил так резко — позор, — улыбнулся в сумраке отец. — Но вообще-то получилось, брат, прямо скажем, некрасиво.
— Как же мне теперь?…
— А ты подойди к Анне Павловне и скажи, что я, мол, виноват, не сообразил сразу, как поступать надо.
— Стыдно…
— Ничего, — усмехнулся отец, — иногда и постыдиться полезно.
— А знаешь, пап, почему мне еще стыдно?
— Почему?
— Потому что все это видели октябрята! Шляпа я, а не октябрятский вожатый! Я же говорил на совете дружины, что не могу воспитывать детей!
— Гм… Ну, знаешь, Сережа, думается мне, что ты больше, чем надо, казнишь свою совесть. Важно, что ты понял свою ошибку и теперь всегда будешь помогать старикам. Ведь правда?
— Ага, — вздохнул Сережа.
— А вожатая, видно, у вас хорошая.
— Очень! Я раньше не думал, что она такая хорошая!
— Просто молодец у вас вожатая! — помолчав, проговорил отец. — Ни слова тебе не сказала, а душу перевернула! Это, брат, искусство! Ну, спи, сынок, утро вечера мудренее…
Глава ПЯТАЯ
Улетел, развеялся в бескрайних задонских степях северный ветер, и опять засияло над Ростовом весеннее солнце.
После уроков Лиза долго и упорно звенела во дворе колокольчиком, пытаясь приучить Тимошу пить молоко по звонку. «Условные, рефлексы» не вырабатывались: ежик все время норовил убежать под веранду.
— Ну куда же ты? — кричала Лиза. — Вот чудак! Это же не молоко, а настоящие сливки!
За ее спиной стукнула калитка. Она оглянулась, продолжая сидеть на корточках у крыльца. Во двор вошли трое — отец и следом за ним молодой, аккуратно выбритый мужчина, в ладно сшитом пальто мышиного цвета и темноглазая девочка лет четырнадцати-пятнадцати.
— Лизок! — громко сказал отец, увидев дочь, которой в эту минуту удалось вытащить ежа из-под крыльца. — Поди-ка сюда. Это же твоя двоюродная сестра! Катя! И двоюродный брат! Степа! Ну, целуйтесь, сестры! Что же вы?
— Очень милая у нас сестренка, дядя Костя, — снисходительно сказал мужчина, с улыбкой разглядывая Лизу и ежика. — Очень милая!
— Понимаешь, что случилось, Лизок? — продолжал отец возбужденно. — Выбежал я сегодня из депо папирос купить и вдруг вижу — идут по вокзальной площади вот эти двое! | Ты понимаешь, Лизок? Степа, оказывается, уже целый, год живет в Ростове вместе с Катей! Снимают полутемную комнату возле базара… Ах, Степан, Степан! И молчал, нахал эдакий! Нет, ты, братец, лучше не оправдывайся!
Мужчина развел руками.
— Да я и не знал, дядя Костя, что вы здесь живете. Честное слово! — У него был мягкий приятный баритон. — Вообще должен сказать, что в последние годы меня судьба по всей стране бросала.
— Чего это судьба так невзлюбила тебя?
— Да как сказать… Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше! А после смерти дедушки и Катюшу с собой вожу. Пришлось ее забрать из Тобольска.
— Да, да, — сказал отец. — Года три назад я писал в Тобольск. Мне ответили, что Катя выбыла в неизвестном направлении.
— Вот так и растеряли друг друга… Я почему-то думал, что вы в Таганроге живете.
— А я говорила, что в Ростове, — робко сказала Катя, — только я адреса не помнила.
— Ну, ничего, ничего, важно, что встретились наконец! — сказал отец и обнял Катю. — Значит, ты в магазине я работаешь, Степа?
— Да, в магазине стройматериалов. По строительным материалам я ведь специалистом считаюсь, дядя Костя.
На крыльцо выскользнула бабушка и застыла, не сводя глаз с Кати.
— Да неужто… неужто… — забормотала она срывающимся голосом. — Степа? Господи! И Катюша?
— И Катюша, бабуся! Меня-то вы помните, а вот как вы Катюшу узнали? Ведь никогда не видали!
— Да как же мне не узнать ее! Как две капельки на покойную мать похожа! Кровинушка моя сердечная! Дай я тебя обниму, сиротиночку!
Бабушка долго обнимала гостей, всхлипывала и вытирала глаза. Наконец взрослые ушли в дом; у крыльца остались Лиза и Катя.
— Это у тебя… ежик? — спросила после неловкого молчания Катя.
— Ежик, — сказала Лиза, — Тимоша…
Катя снова помолчала. Обе они не знали, о чем вести разговор.
— Я тоже люблю ежиков. Можно мне его подержать?
— Ну, конечно, — торопливо согласилась Лиза. — Бери, пожалуйста. Он уже совсем ручной.
За кустами сирени стукнула отодвигаемая доска в заборе. Лиза поморщилась и крикнула:
— Когда же вы, Петушков, перестанете через наш двор ходить?
Из-за кустов ответили:
— Детский… — по-видимому, Петушков хотел прибавить «сад», но вдруг запнулся и притаился за кустами, потому что на крыльцо' вышли Степан и отец Лизы.
— Уютная квартирка, но маленькая, — говорил Степан, продолжая начатый в доме разговор.
— Маленькая? Разместимся, Степа! — сказал отец и, взглянув на девочек, неожиданно прибавил: — Лизок, а ведь ты из своего платья выросла… Степа, ты посмотри, на Кате платье как платье, а у Лизы все коленки наружу.
— Это теперь модно, дядя Костя, — улыбнулся Степан.
— Не признаю я такой моды, — покачал головой отец. — Напомни, пожалуйста, бабушке, Лизок, чтобы она тебе новое платье справила.
— Знаю, знаю! — раздался на веранде голос бабушки. — Она, Костик, уже из всех платьев выросла! Вот пошью ей скоро новое… Идите обедать, милые!
Все пошли в дом. Последним двинулся Степан — он докуривал сигарету.
— Степан Петрович! — негромко окликнули его из-за кустов.
Степан повернулся на голос и удивленно приподнял брови.
— Петушков? Ты что здесь делаешь?
— Живу… тут рядом… — Он вышел на дорожку — руки в карманах — и остановился, картинно покачиваясь на носках.
— Значит, я, браток, буду твоим соседом, раз ты здесь живешь.
— Неужели родственники обнаружились? Или старые знакомые?
— Родственники… Ты почему ко мне в магазин не заходишь?
— А у меня, Степан Петрович, теперь есть работенка подоходнее.
— Какая же?
— На базаре работаю. В базаркоме! Контрамарки продаю колхозникам на право торговли.
— Устроился! То-то, я вижу, новый костюм на тебе. Пижоном стал!
— Люблю, Степан Петрович, красивые вещи!
— А ты все-таки старых друзей не забывай. Заходи.
— А что там у вас? Есть «малинка»?
— Заходи, узнаешь.
— Будет сделано, Степан Петрович! — Петушков козырнул двумя пальцами и скрылся.
Лиза, «случайно оказавшаяся на крыльце и слышавшая весь этот разговор, смысл которого так и остался ей неясен, удивилась лишь тому, что ее двоюродный брат находится в таких дружеских отношениях с Петушковым. Она внимательно посмотрела на возвращающегося в дом Степана, но он не заметил ее пытливого взгляда.
…В доме стало тесно. В комнатке Лизы поставили раскладушку для Кати, а Степан занял проходную комнату бабушки. Сама бабушка переселилась в кухню. Теперь «через бабушку» ходила не одна Лиза, как раньше, а все живущие в доме. Бабушке значительно больше приходилось возиться у печки, но она по-прежнему была неустанной и по-прежнему напевала:
О чем, дева, плачешь?
О чем, дева, плачешь?
О чем, дева, плачешь?
О чем слезы льешь?
Лиза и Катя подружились. Они учились в разных школах (на семейном совете решили, что Кате переводиться в другую школу в конце учебного года не имеет смысла). Обе девочки были восьмиклассницами и часто вместе готовили уроки. Катя великолепно знала физику, которая до сих пор доставляла Лизе массу неприятностей. Совместное приготовление уроков быстро отразилось в Лизином табеле: в нем появились хорошие отметки по физике. Меньше всего теснота жилья беспокоила Сережу. После школы он наскоро обедал, потом быстро приготовлял уроки и исчезал до вечера. Шел апрель — время весенних посадок. Дружина высаживала на улицах города вокруг школы саженцы акации. Пионерам помогали октябрята, и среди них, разумеется, была Сережина звездочка.