— Ясно-то оно ясно…
— Понадобятся деньги, обращайся.
— Понял.
— Вот и замечательно.
И я отправился в гостиницу — дожидаться, пока спадет жара.
Но, как ни странно, особой прохлады вечер не принес. Да — солнце перестало палить, но вместо долгожданной свежести на город опустилась невыносимая духота. В низину меж холмов не проникало ни единого дуновения с моря, и дышать там было просто нечем. Еще и вонь от помойных канав…
Первым делом я заскочил на базар. Потолкался меж постепенно редеющей толпы, прошелся вдоль рядов с разделочными ножами, мясницкими топориками и прочим совсем уж замысловатым инструментом. К чему-то пригляделся, что-то повертел в руках. В итоге прикупил нож с хищным, но недлинным — чуть короче ладони — клинком и удобной рукоятью с упорами, не дающими при колющем ударе соскользнуть пальцам на лезвие.
И только потом, покружившись по соседним улочкам, зашагал к «Святому копью». Постоял у исцарапанных дверей кабака, над которыми висело самое настоящее копье, оглядел пустой переулок, прислушался к доносившимся изнутри голосам.
— «Из морского огня соткан клетчатый флаг…» — заунывно выводил неофициальный гимн драгарнского военного флота нестройный хор голосов.
И пусть это не поминальный «Зелено-черный», но появление человека в наряде стильгского жулика неминуемо привлечет внимание подвыпивших морячков. А там и до смертоубийства недалеко…
Я стянул жакет и помахал рукой наблюдавшему за мной Валентину. Убедился, что тот заметил условный знак, сложил одежду прямо на мостовую и, уверенно распахнув двери, ввалился в кабак.
И без того звучавшие вразнобой голоса при моем появлении на миг осеклись, но занимавшие несколько дальних столов крепкие парни тут же затянули песню с новой силой. Я спокойно прошествовал к стойке, оглядел полупустой зал — завсегдатаи явно позже собираются, а морячки точно залетные, — и с силой прихлопнул к липким доскам серебряный реал:
— Чего покрепче.
— Ракия?
Кабатчик наполнил рюмку прозрачным напитком и передвинул ее ко мне. Я выпил, будто жидкого огня заглотнул, и кивнул:
— Наливай!
Хозяин забрал серебряную монету, без спешки рассмотрел и выставил на стойку вытянутый графинчик мутного стекла. Прихватив ракию, я зашагал к столу, за которым в полном одиночестве заливал горе Трехпалый.
Был капитан, по словам моих подельников, невысоким, смуглым и лысоватым с узкой щеточкой седых волос над верхней губой. Таким он и оказался. Разве что лицо не смуглое, а скорее желтушно-нездоровое. Ну да попробуй целую декаду крепкое пойло глушить, еще не таким станешь.
— Не припомню, чтобы приглашал кого-то за стол! — с вызовом уставился на меня Иоанн Ксис, когда я плюхнулся на скамью рядом с ним.
— Разве нет? — хмыкнул я, отметив, что графин капитана едва-едва начат. Вовремя подошел.
— Да, бес тебя дери! — рявкнул капитан, но его возглас потерялся в шуме затянувших новую песню моряков.
— Господин Ксис, разве мы не договаривались с вами о встрече?
— О чем ты еще толкуешь?
Трехпалый попытался отодвинуться, но я левой рукой ухватил его за брючный ремень и легонько кольнул в бок ножом.
— Ты чего? — обмер капитан и по лицу его покатились крупные капли пота. — Нет денег, нет! В долг наливают…
— Мне не деньги нужны, мне поговорить надо.
— Поговорить? — Иоанн обвел мутным взглядом помещение кабака, облизнул пересохшие губы и неожиданно зло просипел: — Да стоит мне только крикнуть — и тебя на куски порвут!
— В самом деле? — Я ткнул ножом сильнее, и острие рассекло кожу. — И кто тебя здесь услышит? Только пикни — загоню перо в бок и спокойно уйду, а ты сдохнешь. И никто не подойдет даже, так и так решат, будто опять до полусмерти упился.
— Чего тебе надо? — побледнел капитан, сообразив, что компании морячков и в самом деле сейчас не до него.
— Поговорить.
— Говори. — Трехпалый замахнул рюмку ракии, скривился и дрожащей рукой налил по новой.
— Притормози. — Я отодвинул графин на другой край стола и спросил: — Кто тебя подрядил бочонки в море вылавливать?
— А тебе зачем? — Лицо капитана враз осунулось и явственно побледнело. Даже желтизна куда-то пропала. — И какие еще бочонки?
— Известно, какие. Сам нешто не знаешь?
— Пошел ты! — выругался Ксис и дохнул на меня застарелым перегаром: — Ничего не знаю!
— Раньше срока в Бездну собрался? Сейчас зарежу и уйду, а подумают не на меня, на твоих подельников подумают.
— А если собрался? Может, ты мне услугу окажешь?
— Ты выпить хочешь. А я тебе мешаю. Ответь, кто тебя нанял, и пей сколько влезет.
Капитан с тоской посмотрел на графинчик, тяжело вздохнул и покачал головой:
— Ничего я тебе не скажу.
— Да ну?
— Ты не знаешь, с кем связываешься. Это страшные люди.
— Я в любом случае их найду. С твоей помощью или без — не имеет значения.
— Зачем тебе?
— Хочу войти в дело.
— Перережь сам себе глотку, меньше мучиться будешь! — хрипло рассмеялся Трехпалый, и его начала бить крупная дрожь.
— За меня не переживай, о себе побеспокойся лучше. Подумай, каково это — когда тебе в бок нож загоняют. Ты ведь не сразу помрешь, для начала помучаешься пару деньков. Глотку — это легко, а вот так, чтоб кишки загнили…
— Мне в любом случае конец…
— Не имею привычки выдавать своих осведомителей.
— Они выпытают…
Я перехватил жадный взгляд, брошенный капитаном на графинчик с ракией, и понял, что пора ставить вопрос ребром:
— Выбирай — помрешь прямо сейчас или получишь возможность выпить. А там, глядишь, и обойдется. Но сразу предупреждаю — обманешь, найду и на лоскуты порежу.
Встреться мы позже, успей Трехпалый как следует принять на грудь да прогнать похмельную маету, он бы полез в драку. Но сейчас — с больной головой, трясущимися руками и пересохшей глоткой Иоанн Ксис мог думать лишь о выпивке. Замахнуть рюмашку и ощутить, как вновь начинает оживать измученное многодневной пьянкой тело, — вот и все, чего он хотел.
Жить с похмелья страшно, но умирать с похмелья и вовсе невыносимо. Особенно когда на столе стоит почти не начатый графин…
И Трехпалый сдался, он как-то весь обмяк и будто против воли прохрипел:
— Поговори с Костасом Хидисом. Это законник с Устричного переулка, что на Полуночном холме. — И ухватив рюмку, капитан опрокинул в себя ракию.
Посидел с закрытыми глазами, блаженно перевел дух, и я тут же налил ему еще одну. А потом, не давая передышки, следующую.
Когда уходил, выкушавший без закуски оба графинчика Трехпалый мирно посапывал на столе, подложив под голову руки. До утра капитан в себя точно не придет, а к этому времени я успею проверить, не навешал ли он мне лапши на уши. Не получится законника в конторе застать, домой к нему заглянем, мы не гордые.
Спрятав нож, я убрался из «Святого копья», вдохнул полной грудью теплый воздух и почувствовал, как задергался левый мизинец.
Бесы, опять!
Раздраженно махнув рукой, я забрал у подскочившего Валентина жакет с кепкой и, свернув их, сунул под мышку.
— Ну? — выдохнул усач.
— Полуночный холм, Устричный переулок, некий законник Костас Хидис.
— Не слышал о таком. — Дрозд потер шрам на шее. — Что делать будем?
— Проводите меня туда.
— А дальше?
— Подстрахуете, пока беседовать буду.
— Хорошо, — кивнул Валентин. — Я иду первым, вы за мной. Гуго присмотрит, чтобы хвоста не было.
— Так и сделаем.
Я подождал, пока фигура Дрозда почти растворится в опустившихся на город сумерках, и зашагал следом. На ходу выудил из кошеля пару медных шаров и начал, превозмогая боль, перекатывать их меж пальцев.
Вот ведь! Вроде и ранение пустяковое было, а чуть что, и начинает руку дергать. На такой работе — хуже не придумаешь.
К ночи прохладней в городе так и не стало. Наоборот — будто пуховой периной обмотали. Промокшая от пота рубаха липла к спине, дышать было нечем, а только начинавший дуть с моря вечерний бриз ощущался разве что на холмах, но никак не в лабиринте скучившихся в низине домов.
Да и нес ли он свежесть, этот бриз? Очень сомневаюсь.
Вечерний Ораж-на-Рее произвел странное впечатление. Город словно очнулся, и теперь бульвары заполонили переставшие прятаться от дневного зноя обыватели. На верандах многочисленных харчевен горели фонари, оттуда доносились обрывки веселых мелодий, звонкий женский смех и гомон подвыпивших гуляк. Многие танцевали прямо посреди улицы; изредка такие хороводы рассыпались на отдельных людей, вновь бросавшихся друг на друга уже с кулаками.
Время от времени навстречу попадались стражники. Расползавшиеся от казарм дюжие парни с алебардами наперевес шагали в сторону портовых районов, их обремененные пивными животами коллеги постарше направлялись в более спокойные районы с одними лишь дубинками.
Но веселились не все: обитатели некоторых кварталов уже отправились спать, и там стояла кромешная темень — ни единого лучика света не выбивалось из щелей плотно сбитых ставен.
Где-то нас провожали равнодушными взглядами частные охранники, где-то настороженно глядела вслед прятавшаяся по подворотням шпана. Пару раз меня пытались затащить в хороводы, один — и это было удивительнее всего, — обратились с просьбой рассудить спор устроившие философский диспут монахи. Танцевать я наотрез отказывался, ссылаясь на врожденную хромоту; подвыпивших братьев вполне устроила мелкая монетка, и мы расстались вполне довольные друг другом.
Вообще, обитатели Оража-на-Рее оказались весьма милыми и добродушными людьми; вот уж чего от Драгарна не ожидал, того не ожидал.
Единственный и неповторимый, да?
Меж тем дорога начала подниматься в гору, и расспросивший случайного встречного Валентин вскоре указал на один из домов в тенистом переулке:
— Здесь!
Я кивнул и с тяжелым вздохом натянул жакет. Поколебавшись, надел и шляпу и поднялся по выщербленным ступеням конторы, на вывеске которой без затей вывели: