А вот при появлении из-за кулис Валентина зрители радостно загомонили, и усач их не разочаровал — сегодня он явно был в ударе. Для начала Дрозд подбросил в воздух пятерку ножей и, ловя по одному, без каких-либо заминок зашвырнул их в деревянный щит. Да так ловко, что прибил просторное одеяние ассистентки к доскам, засадив клинки вплотную к девичьему телу.
Не в силах отвести взгляда от замершей со вскинутыми руками циркачки, я вытер выступившую на лбу испарину и до боли стиснул кулаки. Подстрекаемые безумной жаждой промаха бесы бились в безудержном припадке, и сдерживать их яростный натиск с каждой минутой становилось все сложнее и сложнее.
А Валентин тем временем свернул отрез плотной материи, наложил его себе на глаза и узлом затянул на затылке. Усач вслепую нашарил заранее очередную пятерку ножей, и гул зрителей окончательно смолк.
Дрозд крутнулся на пятке, замахнулся и в следующий миг раздался глухой стук воткнувшегося в доску клинка. Глухой стук — и негромкий гомон голосов.
С каждым попаданием зрители шумели все громче, а когда Валентин засадил в щит последний нож, шатер просто взорвался аплодисментами. Зрители кричали, вопили, свистели, топали ногами и колотили в ладоши. Они были в восторге и имели на это полное право.
Усач сорвал с глаз повязку, небрежно помахал всем рукой и убежал за кулисы. Ведущий набрал в грудь побольше воздуха и на одном дыхании проорал:
— Дамы и господа! Только сейчас и только для вас с зажигательным танцем выступит знаменитая пахартская танцовщица, еще недавно услаждавшая своими выступлениями взгляды туземных князей!
И Берта шагнула от щита. Пришпиленная к доскам хламида сползла с нее, подобно змеиной шкуре, и девушка осталась в шароварах и ниспадавшей до колен полупрозрачной накидке. Просвечивавшее через невесомую ткань тело сразу приковало к себе взгляды зрителей, а когда циркачка начала грациозно изгибаться в такт медленной мелодии, притихли даже клоуны.
Замерли все — и мужчины, и женщины. Очень уж непривычным и волнующим оказалось действо. Непривычная, почти незаметно убыстряющаяся музыка, плавные движения гибкого тела…
Я стряхнул с себя оцепенение и ушел за кулисы. Ну его, не стоит лишний раз бесов доводить. И так, болезные, никак успокоиться не могут.
А что лучше всего способно отвлечь от всяческих соблазнов? Правильно — дележка денег. И я отправился на розыски циркового старшины.
Заявился к нему как раз вовремя — прохиндей только-только сел пересчитывать дневную кассу и, не ожидая моего визита, львиную долю выручки припрятать не успел. О чем сожалел столь откровенно, что сразу полегчало на душе.
Выбив причитающуюся труппе долю, я решил обрадовать подельников нежданной прибавкой к жалованью, но, когда вывернул из-за соседнего шатра к фургону, приподнятое настроение как рукой сняло.
На миг я просто опешил от изумления — к импровизированной гримерке Берты ломился какой-то разряженный франт, а бестолково брыкавшегося Марка уже оттаскивали в сторону двое не столь богато одетых горожан.
— Стесняюсь спросить, но что тут происходит? — выйдя из тени, поинтересовался я.
— Проваливай, бродяга, — фыркнул щеголь, оправляя помятый экзорцистом жакет.
— Он к Берте рвется! — крикнул Марк, под глазом которого наливался синевой знатный синяк.
— Можно поинтересоваться, с какой целью?
— А ты кто таков будешь? — Франт дыхнул свежим перегаром и прищелкнул пальцами. — Проваливай, не то велю палками отходить!
— Очень невежливо.
Я шагнул к наглецу, и наперерез мне тотчас бросился один из слуг. Он с ходу неудачно наткнулся на выставленную руку и скорчился на земле, прижав руки к животу.
— Но-но! — поспешил отступить франт. — Сейчас стражников кликну!
— И что им скажешь?
— Ладно, послушай! — зазвенел кошелем прощелыга. — Я просто хочу побыть с девушкой наедине. Сколько это будет стоить?
— Вы понимаете, что подталкиваете меня к совершению наказуемого законом деяния, именуемого сутенерством? Или просто не заметили отсутствия на фургоне красного фонаря?
— Нет, нет… — залепетал франт, тут только обративший внимание, что со всех сторон подтягиваются хмурые парни с откровенно бандитскими физиономиями.
Явившийся вместе с ними Дрозд начал демонстративно подрезать ногти устрашающих размеров навахой, и хлыщу окончательно стало не по себе.
— Так я пойду? — срывающимся голосом спросил он.
— Проваливай, — разрешил я, подошел к Валентину и усмехнулся: — Ты ус опалил.
— Ерунда, — усмехнулся тот и кивнул вслед франту: — Проводить?
— Лучше Марку что-нибудь холодное к синяку приложи.
— Да нормально все со мной, — начал отмахиваться парень.
— Идем, идем, — потянул Валентин брата-экзорциста. — А то глаз к утру заплывет и не откроется.
Они ушли; я забрался в фургон к вертевшейся перед зеркалом Берте, так и не сменившей свою сценическую накидку на приличную одежду.
— Твои штучки?
— Вот еще! — возмутилась девушка. — За кого ты меня принимаешь?
— Просто спросил.
— Ты ничего не спрашиваешь просто так, — возразила циркачка и, позволив соскользнуть с плеч невесомой материи, осталась лишь в полупрозрачных шароварах. — Скажи, почему ты вечно ко мне придираешься?
— Никто к тебе не придирается.
— Придираешься! — Берта подалась через туалетный столик к зеркалу, соблазнительно прогнув при этом спину, и с лукавым видом оглянулась: — Неужели я тебе ни капельки не нравлюсь?
— Какая разница? — Я отвернулся и пожал плечами: — У тебя и так от ухажеров отбоя нет.
Циркачка в ответ лишь раздраженно фыркнула и протянула руку.
— Дай халат, — потребовала она.
Я снял с вешалки шелковое одеяние, скомкал и швырнул им в девушку. Не из вредности — просто к зеркалу подходить не хотел. Очень уж беспокойно ворочались в глубине души бесы. Ни к чему это.
— Как погляжу, ты не в духе, — накинув халат и затянув пояс, развернулась ко мне Берта. В ее зеленых глазищах мелькали злые огонечки, но голос просто-таки сочился медом: — И почему я впала в немилость на сей раз, о мой господин?
— А сама как думаешь?
— Ты мне скажи.
— Я просил тебя держаться подальше от Марка. Просил или нет?
— Вот так номер! — рассмеялась Берта. — Неужто Себастьян Март ревнует?
— Себастьян Март беспокоится о том, как бы паренек на себя руки не наложил, после того как тебе надоест. Кое-кому он нужен живым и в здравом уме. И этот кое-кто оторвет за пацана головы и тебе, и мне.
— Фи, — поморщилась девушка, — как это меркантильно!
— В первую очередь это здраво.
— Да не волнуйся ты, все с ним будет хорошо.
— Позволю себе в этом усомниться, — покачал я головой. — Оставь парня в покое.
— Скажи, у тебя был дом? — Берта подступила почти вплотную, и до меня донесся легкий запах ее тела. — Нормальный дом, куда ты возвращался по вечерам?
— Был, — кивнул я.
И в самом деле был. Хоть я и старался о нем не вспоминать. Не вспоминать, чтобы не сожалеть о поступках, последствий которых уже, увы, не исправить.
— А у меня не было, — заявила Берта. — Никогда. С самого детства в дороге, с самого детства одни переезды, фургоны и шатры. И почему ты не можешь поверить, что мне просто хочется пожить, как живут нормальные люди? Неужели так плохо — этого хотеть?
— И при чем здесь Марк?
— Он хороший и добрый. С ним легко, очень легко.
— И поэтому ты решила вскружить голову мальчишке? Не вижу логики.
— Мальчишке? — рассмеялась циркачка. — Где твои глаза? Да он на пять лет старше меня! Мне девятнадцать, а ему двадцать четыре!
Двадцать четыре? В двадцать четыре мои руки были уже по локоть в крови. В двадцать четыре я впервые совладал с бесом и заточил его в своей душе. В двадцать четыре года от роду Себастьян Март стал другим человеком. Да и человеком ли он стал?
Надеюсь, с Марком судьба обойдется мягче.
— О чем задумался? — прищурилась девушка.
— Чего ты добиваешься?
— Марк не такой, как мы. Он не проведет всю жизнь по пути из одной дыры в другую. У него есть цель. Цель, понимаешь? И когда он добьется успеха, я хочу оказаться рядом.
— Смотри, не окажись ненужным балластом.
— Осуждаешь?
— Вовсе нет, — пожал я плечами. — С чего бы? Просто, когда у человека есть цель в жизни, ему обычно не до чувств окружающих.
И прежде чем девушка нашлась с ответом, я выскользнул из фургона. Тихонько рассмеялся себе под нос и зашагал прочь.
Оказаться рядом, когда золотой мальчик добьется успеха, ну надо же!
Горькая истина заключается в том, что мальчики из хороших семей не приводят в дом невест с улицы.
А впрочем, рассчитывает ли Берта на замужество? Вовсе не уверен. И, поскольку хватка у нее просто железная, быть может, из этой ее авантюры и выйдет толк.
Двадцать четыре, ну надо же! Сроду бы не подумал…
— Дядь! А, дядь! Вам передали! — заверещал вдруг дернувший меня за рукав рубахи мальчонка.
Я разгладил смятый листок бумаги с тремя начертанными ровным почерком словами и схватил сорванца за плечо.
— Стой! Кто передал?
— Не знаю, чужак какой-то. Дядь, отпустите, а?
— Выглядел он как?
— Да обычно выглядел. Только пальцы толстенные. Разбухли, будто утопленник. Я раз видел…
— Беги.
Я отпустил мальчонку и уселся на первый попавшийся чурбак. Сердце глухо бухало и пропускало удары; в груди ныло, а по спине бегали колючие мурашки.
«Себастьян Март. „Кошки“»
И все. Больше в записке не было ни слова, но и этого хватило, чтобы меня до костей пробрало могильным ознобом.
Себастьян Март!
Лишь пятеро знали, что я нахожусь в Лиране. Трое циркачей, брат-экзорцист и Малькольм Паре. Только они.
И между тем — «Себастьян Март»!
И господин с толстыми, распухшими, будто у лежалого покойника, пальцами!
Как они меня нашли? Как? Неужто и в самом деле кто-то из труппы работает на разведку Ланса?
Скрипнув зубами, я поднялся с чурбака и заглянул в шатер. Там махнул рукой Валентину и, вызвав его на улицу, тихонько прошептал: