— Руки! — потребовал тюремщик, которого страховал державший наготове дубинку напарник.
Протянул — и запястья немедленно стянула грубая веревка. Глянул на сложный узел и поморщился: зубами такой не развязать. Плохо.
— Шагай.
Толчок в спину направил к видневшейся в конце коридора лестнице, и я захромал в указанном направлении. А кругом — двери, двери, двери. Одни лишь запертые двери.
На обычный околоток не похоже. Совершенно не похоже.
Готовясь к худшему, с кряхтением поднялся по крутым ступеням, и шагавший сзади конвоир приказал:
— Лицом к стене!
Послушно уткнулся лбом в холодную стену, и бугай заглянул в соседний кабинет.
— А где? — удивился он.
— Сейчас подойдет, — отозвался изнутри молодой голос.
— Заходи!
Меня грубо ухватили за плечо, заставили шагнуть через порог и усадили на привинченный к полу табурет. Там захлестнули стянувшую запястья веревку цепью и защелкнули замок. Убедились, что заключенный прикован к неподъемному столу, и отошли к двери.
— Можете идти, — отпустил конвоиров молоденький писарь.
— Подождем, — даже слушать ничего не стал громила.
Парень только пожал плечами и начал подтачивать гусиные перья. Перед ним лежала толстая стопка писчей бумаги, и у меня во рту появился мерзкий кислый привкус.
Приплыл. Это точно не городская стража.
Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых дум, я начал пялиться в забранное решеткой окно, выходившее во внутренний дворик, но уже через пару минут к нам присоединился моложавый господин в поношенном зеленом камзоле с пуговицами, из-под стершегося серебрения которых проглядывала медь. Но одежда одеждой, а взгляд у дознавателя оказался цепким и внимательным.
— Это что еще такое? — указал он на меня и раздраженно бухнул на стол толстенную кожаную папку.
— Приказали на допрос доставить, ваша милость! — вытянулись во фрунт конвоиры.
— С лицом у него что, спрашиваю! — нахмурился дознаватель.
— Не можем знать, ваша милость, таким привезли! — отрапортовал бугай посмелее.
— Медик смотрел?
— Так точно!
— Свободны!
Охранники выскочили в коридор и прикрыли за собой дверь; писарь макнул перо в чернильницу и выжидающе склонился над чистым листом бумаги, а дознаватель с интересом уставился на меня:
— Ну что, давайте знакомиться?
Знакомиться? Не проблема. Фальшивых имен у меня, как блох у бездомной дворняги, и пара-тройка из них способны выдержать самую тщательную проверку. Только вот не стоит торопиться. А то может так статься, сам петлю на шее затяну.
— А, собственно, где я нахожусь? — сварливо поинтересовался я.
— Вы находитесь в отделении ночной гвардии, — улыбнулся дознаватель.
— Это по поводу ограбления? — Прикинуться удивленным недотепой помешало припухшее лицо, но попытаться все же стоило. — А разве этим не городская стража занимается?
— Нет, это не по поводу ограбления. Нас интересует ваше имя и чем вы занимались сегодняшним утром.
Меня враз холодный пот прошиб. Сегодняшнее утро? Какого беса? Неужели где-то засветился?!
— Спал я утром, как все нормальные люди — спал.
— В самом деле? — поджал губы следователь. — А согласно имеющимся показаниям, сегодняшним утром вас видели выезжающим со двора особняка, где в это самое время было совершено тройное убийство.
Я только глаза в ответ округлил. И поправлять следователя, что отправил в Бездну четверых, разумеется, не стал. Не на того напали.
— Ошибка вышла, ваша милость, — ответил я, выбрав наконец линию поведения. — Как пить дать, с кем-то другим спутали.
Выходит, чужой взгляд утром не почудился. Получается, за особняком было установлено наружное наблюдение, и стряхнуть с хвоста топтунов, несмотря на все ухищрения, у меня не получилось. Но есть в этом и положительные моменты.
Они не знают, кто я.
Они не в курсе остальных моих грешков.
Они упустили из виду Берту. Точнее — ее никто даже не видел. Лица по крайней мере точно.
— Спутали? — покачал головой дознаватель. — Да бросьте! Тот дом плотно обложили. Да и потом вас из виду не упускали. И даже от смерти спасли, не так ли?
— На меня напали, ваша милость! — возразил я. — А кто там кого порешил, не знаю!
Странное благодушие следователя пугало почище прямого обвинения в убийстве. По идее, сейчас надо подозреваемого в оборот брать, а не лясы с ним точить. Не бродягу ведь безродного зарезал, а заместителя статс-секретаря третьего стола военной коллегии!
Или дело в межведомственной вражде?
— Не стоит запираться, — вздохнул следователь. — Если начистоту, после того, что я увидел в подвале, вас прекрасно понимаю и нисколько не осуждаю. На самом деле, вскрыв этот гнойник, вы нам серьезную услугу оказали. Иначе бы мы к этому чудовищу еще до-о-олго подбирались. И кто знает, скольких людей он успел бы за это время погубить?
А глаза добрые-добрые. Все понимающие. Ты только скажи, и сразу легче станет. Не держи на душе. Поделись. Все ж мы люди, у всех свои недостатки.
— Вы меня точно с кем-то спутали, ваша милость.
— Принеси воды нашему гостю, — попросил следователь, и писарь беспрекословно покинул кабинет. — Гаспар ди Абалья был мерзким чернокнижником, и вам не следует стыдиться совершенного. Просто расскажите, что о нем знаете, и мы передадим вас братьям ордена Святого Фредерика. Это лучше, чем казнь, не так ли?
— Не понимаю, о чем вы…
— Да ну? — Дознаватель щелкнул застежкой папки и передвинул ко мне лист, лежавший сверху. — Никого не узнаете?
Я опустил взгляд и вздрогнул. С листа на меня смотрело собственное отражение.
И хоть незаконченный рисунок распался на отдельные карандашные штрихи, юлить было бесполезно: сходство просто поражало. И что хуже всего — ниже уже не столь уверенной рукой кто-то приписал:
«Неизвестный экзорцист. Лем, седьмой день месяца Святого Себастьяна Косаря, год 974 В. С.»
Тот слепой художник и в самом деле был гениален. Имея в своем распоряжении лишь несколько минут, он успел нарисовать портрет человека, которого видел первый раз в жизни, да и то мельком. И если контур лица оказался набросан лишь несколькими скупыми штрихами, то глубоко запавшие глаза, резкие скулы и слегка искривленный нос просто поражали своей проработанностью. Силуэт узких губ, изгиб бровей, форма ушей — не ошибешься, Себастьян Март собственной персоной.
Но, памятуя о своей опухшей физиономии, я спокойно пожал плечами:
— Первый раз вижу.
Без толку — дознаватель только рассмеялся.
— Давайте поговорим о маркизе Гаспаре ди Абалье, — предложил он и потянулся за рисунком.
И тогда я ударил. Ударил не руками, но овеществленной скверной, превращенной в смертоносное подобие привычного шила. Беспрестанно менявший форму клинок на миг превратился в странно искривленный стилет и легко вонзился в тело. Вонзился в тело — и развеялся без следа.
Сознание пронзила безумная вспышка чужой боли; следователь распахнул в безмолвном крике рот, уперся руками в край столешницы, попытался встать… и обессиленно откинулся на спинку стула. Пару раз вздрогнул и умер. В груди у него сияла сквозная дыра, но из страшной раны не выступило ни капли крови.
Не теряя времени, я улегся на стол и ногой подгреб к себе оставленный писарем перочинный нож. Отменно заточенным лезвием легко справился со стягивавшей запястье веревкой и встал сбоку от двери. Вернувшийся пару минут спустя писарь даже пикнуть не успел, когда увесистая чернильница ударила его в висок. Изумленный до полного беспамятства парень рухнул на пол; я связал его, сунул ему в рот скомканный носовой платок и сразу ухватил папку дознавателя. Один за другим начал выкладывать на стол выполненные уверенной рукой слепого художника портреты, но знакомых лиц больше не попадалось. Имена с датами тоже ни о чем не говорили. И я уже начал сожалеть о впустую потерянном времени, когда будто ножом под лопатку ткнули.
Характерный овал волевого лица, острый прямой нос, аккуратно подстриженная бородка и до одури пронзительные глаза. Никакой ошибки — с пожелтевшего листа на меня смотрел работавший на разведку Ланса франт. Но подпись… подпись под портретом гласила:
«Виктор (Валентин?) Арк. Высший»
У меня чуть сердце не остановилось. Высший!
И ведь сколько общались, даже не заподозрил ничего! Высший, мать его разэдак!
Бесово отродье!
Я сложил рисунки обратно в папку и нервно рассмеялся.
Неудивительно, что франт так разошелся, когда шкатулку заполучить не сумел. Испугался. Просто-напросто перепугался.
И тот сосуд в Рживи, теперь ясно, почему его хотели заполучить непременно живым. Бездонный источник скверны — это ли не предел мечтаний любого Высшего?
Виктор Арк… Упоминал ли темный сотник это имя?
Не помню.
Ну да ничего, господин Арк, я еще сыграю с вами знатную шутку под названием «отправляйся в Бездну». Только бы выбраться отсюда, только выбраться бы…
Выбраться, но как? Скверну до последней капли использовал, а без нее прорваться через охрану нечего даже пытаться. Высшему хорошо, шагнул в Бездну — и поминай как звали. А мне как быть? Что делать? Что?!
Схитрить и переодеться? С разбитой-то всмятку физиономией? Проще прямо тут удавиться.
Что ж, похоже, для Себастьяна Марта наступают последние дни…
И тут в голове промелькнуло смутное воспоминание.
«Последние дни»?
Откуда это выражение? В какой-то из книг на него наткнулся?
Точно! Это ведь «Пришествие Извечной Тьмы» преподобного Модеста Оражского!
Как там было сказано — «И восстанут из могил мертвые, и станут ходить меж людей исторгнутые Пустотой бесы»?
Мертвые мне ни к чему, мертвые меня самого с собой утащат. А вот бесы… почему бы и не попробовать? Выгорело ведь в Леме! Да — брошенный в экзекутора нечистый остался в потустороннем обличье, но раз получается придавать материальное воплощение скверне, то и с бесом можно попытаться провернуть нечто подобное!