– Ее… – Мор сглотнул. – Ее имени я не знаю. Это если за стеной вообще есть дева, – высокомерно добавил он, – а я этого не утверждаю.
– Ладно, – сказал Кувыркс. Сделал еще глоток и передернулся. – Хорошо. Как проходить сквозь стены. Мне придется провести кое-какие исследования. Но это может обойтись недешево.
Мор неспешным движением поднял кисет и вытащил из него один золотой.
– Небольшой аванс. – С этими словами он положил монету на стол.
Кувыркс боязливо взял золотой, как будто тот грозил взорваться или раствориться в воздухе, и внимательно его оглядел.
– Никогда таких монет не встречал, – обвиняюще сказал он. – Что за витиеватые письмена?
– Но ведь это чистое золото, правда? – спросил Мор. – Впрочем, не хочешь брать…
– Конечно, конечно, чистое золото, – зачастил Кувыркс. – Самое что ни на есть чистое. Просто любопытствую насчет его происхождения, только и всего.
– Ты все равно не поверишь, – сказал Мор. – В котором часу здесь закат?
– Обычно нам удается втиснуть его между днем и ночью, – ответил Кувыркс, все еще разглядывая монету и отхлебывая из бутыли. – Уже вот-вот.
Мор выглянул в окно. Снаружи смеркалось.
– Я еще вернусь, – пробормотал он и бросился к выходу. Волшебник что-то крикнул ему вслед, но Мор, не слушая, припустил по улице.
На него накатывала паника. Смерть ждет его в сорока милях отсюда. Будет скандал. Будет жуткая…
– А, ЭТО ТЫ, ЮНОША.
Из-под факела, освещавшего прилавок, где торговали заливным угрем, показалась знакомая фигура с тарелкой улиток в руке.
– УКСУСНЫЙ СОУС ТУТ ОСОБЕННО ПИКАНТНЫЙ. УГОЩАЙСЯ, У МЕНЯ ЕСТЬ ЛИШНЯЯ ШПАЖКА.
Конечно, то, что он находился в сорока милях отсюда, не означало, что его не может быть и здесь…
Тем временем Кувыркс, оставшись в своих запущенных покоях, продолжал вертеть между пальцами золотую монетку, бубнить себе под нос слово «стены» и осушать бутыль.
Волшебник опомнился, только допив последнюю каплю, после чего взгляд его, блуждавший в розовом тумане, кое-как сфокусировался на этикетке, которая сообщала: «Живительна Овцевтирка и Приваротное Зелие матушки Ветровоск. По единой чайной ложке перед сном и не боле».
– Сам по себе? – переспросил Мор.
– КОНЕЧНО. Я ТЕБЕ ПОЛНОСТЬЮ ДОВЕРЯЮ.
– Вот это да!
После такого предложения все другие мысли Мора отошли на второй план, но самым поразительным было то, что оно его не напугало. За последнюю плюс-минус неделю он повидал немало смертей, и оказалось, что в них нет ничего страшного, когда знаешь, что у тебя будет возможность поболтать с умершим. Большинство покойных воспринимало случившееся с облегчением, кто-то закатывал скандал, но при этом каждому было приятно услышать пару добрых напутствий.
– КАК ПО-ТВОЕМУ, СПРАВИШЬСЯ?
– Ну, как сказать, сэр. Да. Наверное.
– ТАК ДЕРЖАТЬ. БИНКИ ЗА УГЛОМ, У КОРМУШКИ. КОГДА ЗАКОНЧИШЬ, ПОЕЗЖАЙТЕ С НИМ ДОМОЙ.
– А вы здесь останетесь, сэр?
Взгляд Смерти скользнул по улице. В глазницах вспыхнули огоньки.
– Я РЕШИЛ НЕМНОГО ПРОГУЛЯТЬСЯ, – загадочно ответил он. – КАК-ТО Я СЕБЯ СТРАННО ЧУВСТВУЮ. СВЕЖИЙ ВОЗДУХ МНЕ НЕ ПОВРЕДИТ. – Как будто вспомнив нечто важное, он пошарил в таинственных недрах балахона и вытащил три жизнеизмерителя. – НИКАКИХ ПРОБЛЕМ У ТЕБЯ ВОЗНИКНУТЬ НЕ ДОЛЖНО, – сказал он. – УДАЧНОЙ РАБОТЫ.
И Смерть отправился вдоль по улице, мурлыча себе под нос.
– Хм. Спасибо, – пробормотал Мор. Он изучил жизнеизмерители в свете факела и заметил, что в одном из сосудов остались считаные песчинки.
– Значит, я теперь главный? – крикнул он, но Смерть уже скрылся за углом.
Бинки, узнав Мора, тихонько заржал в знак приветствия. Мор подошел к нему, чувствуя, как от страха и свалившейся на него ответственности колотится сердце. Руки жили своей жизнью: достали из ножен косу, выровняли и зафиксировали лезвие (которое источало в ночи голубовато-стальное сияние, нарезая звездный свет, как салями). Мор вскарабкивался на коня осторожно, морщась от саднящей боли в натертых седлом местах, но оказавшись на спине у Бинки, будто почувствовал под собой мягкую подушку. Опьяненный делегированными полномочиями, Мор вытащил из седельной сумки дорожный балахон Смерти и застегнул его на себе серебряной пряжкой.
Еще раз сверившись с первыми на очереди песочными часами, Мор дал Бинки шенкеля. Жеребец, втянув ноздрями прохладный воздух, пустился рысью.
Стоило им отъехать, как из дверей своего обиталища выскочил Кувыркс и помчался по морозной улице – только мантия трепыхалась за спиной.
Бинки перешел на легкий галоп, увеличивая расстояние между копытами и мостовой. Взмахнув хвостом, он поднялся над крышами домов и взмыл в холодное небо.
Но Кувырксу не было до этого никакого дела. У него хватало своих забот. Он с головой занырнул в затянутую ледяной коркой лошадиную поилку и благодарно перевернулся на спину среди качающихся льдинок. Вскоре от воды поднялся столб пара.
Ради чистого удовольствия от скорости полета Мор не поднимался высоко. Внизу с немым ревом мелькали спящие деревни. Бинки бежал легко, мощная мускулатура скользила под кожей, как аллигатор по песчаной отмели, а грива хлестала Мора по лицу. Коса стремительным движением разрезала ночную гладь на две закрученные спиралью половинки.
Озаряемые светом луны, жеребец со всадником неслись бесшумной тенью, доступные только взорам кошек и тех, кто балуется такими вещами, о которых простые смертные и знать не должны.
Впоследствии Мор не мог вспомнить этого точно, но, скорее всего, он смеялся во все горло.
В скором времени заиндевевшие равнины уступили место угловатому, изломанному рельефу предгорной полосы, а затем и весь массив Овцепикской гряды маршем двинулся по миру им навстречу. Бинки, вытянув вперед шею и ускорив бег, взял курс на перевал меж двух остроконечных вершин, смахивающих в серебристом свете на острые зубы гоблина. Где-то завывал волк.
Мор еще раз осмотрел песочные часы. Их корпус украшала резьба в виде дубовых листьев и корней мандрагоры, а песок внутри даже в свете луны был бледно-золотым. Мор поворачивал сосуд так и этак, пока наконец не различил тончайшую гравировку с именем: «Аммелина Хэмстринг».
Бинки замедлил галоп. Мор окинул взглядом полог леса, припорошенный то ли ранним, то ли очень, очень запоздалым снегом; в этих местах могло быть и так и этак, ведь Овцепики умели накапливать погоду, а потом выдавать ее порциями, без привязки к реальному времени года.
Внизу показалась прогалина. Продолжая замедляться, Бинки развернулся и спикировал к занесенной снегом поляне. Она была идеально круглой, а точно в центре ее стоял крошечный домик. Если бы не снежный покров, Мор заметил бы, что земля здесь не утыкана пеньками; деревьям настоятельно рекомендовалось не произрастать внутри круга, не знавшего вырубки. А может, деревья просто предпочли убраться куда подальше.
Из окошка на снег лился свечной свет, образуя бледно-оранжевую лужицу.
Бинки плавно приземлился и рысцой пробежал по насту, не ломая его. Следов он, разумеется, не оставлял.
Спешившись, Мор направился к двери, бормоча себе под нос и делая пробные взмахи косой.
Крыша у домика была с широкими свесами – с таких легко сходит снег, а еще они прикрывают поленницу. Ни одному жителю овцепикских высокогорий и в голову не придет зимовать, не обложив свое жилище дровами с трех сторон. Но здесь поленницы не было, хотя до весны оставалось еще немало времени.
Зато у входной двери висел тюк сена. А на нем – бумажка, на которой дрожащая рука большими буквами вывела:
«ДЛЯ ЖЕРЕПЧЕКА»
Эти каракули могли бы не на шутку встревожить Мора, если бы он им позволил. Его здесь явно ждали. Впрочем, опыт последних дней подсказывал: чем позволять волне неуверенности утопить себя, лучше оседлать ее гребень. Во всяком случае, Бинки, не страдая моральными дилеммами, сразу приступил к ужину.
Оставался один вопрос: стучать или нет. Почему-то это казалось неуместным. А что, если ему не ответят или дадут от ворот поворот?
Поэтому Мор просто отодвинул щеколду и толкнул дверь. Она отворилась легко и без скрипа.
За дверью его встретила кухонька с низким потолком; балки могли бы снести Мору полчерепа. В пламени одинокой свечи поблескивала утварь, расставленная на длинном комоде, и лучились дочиста отмытые каменные плиты пола. Огонь в глубоко утопленном очаге света почти не добавлял, потому что там, в куче белого пепла, лежала одинокая головешка. Мор без подсказок догадался, что это дотлевает последнее поленце.
Сидевшая за кухонным столом старуха яростно что-то писала, чуть не упираясь в листок своим крючковатым носом. Заметив Мора, серый кот, свернувшийся клубочком на столе возле хозяйки, равнодушно моргнул.
Коса задела балку. Старуха подняла голову.
– Уже заканчиваю, – сообщила она, переводя хмурый взгляд обратно на бумагу. – Еще не дописала о здравом уме и твердой памяти, да только это пустое: никто не помирает в здравом уме и твердой памяти. Выпить хочешь?
– Прошу прощения? – переспросил Мор.
Но тут же спохватился и поправился:
– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?
– Если употребляешь, конечно. У меня есть малиновый портвейн. На комоде. При желании можешь хоть всю бутылку прикончить.
Мор подозрительно оглядел комод. Кажется, ситуация вышла из-под его контроля. Он вытащил песочные часы и сердито уставился на них. Песка оставалось всего ничего.
– У нас еще есть минутка-другая, – пробормотала ведьма, не поднимая глаз.
– Откуда… то есть… ОТКУДА ТЫ ЗНАЕШЬ?
Не удостоив его ответом, она подсушила свежие чернила над пламенем свечи, запечатала письмо капелькой воска и прижала подсвечником. Затем взяла на руки кота.
– Завтра придет матушка Бидль, приберется здесь, а потом ты пойдешь с ней, понятно? И проследи, чтобы она отдала умывальный столик из розового мрамора тетушке Натли – та уж давно на него глаз положила.
Кот понимающе зевнул.
– У меня… то есть… У МЕНЯ НЕТ ВРЕМЕНИ ВСЮ НОЧЬ ТУТ ПРОХЛАЖДАТЬСЯ, – укоризенно сказал Мор.