ее. В обтрепанном рукаве истории всегда припасены какие-нибудь сюрпризы. У нее богатый опыт.
Вот что происходило на самом деле.
Самовольный удар косы Мора рассек историю на две отдельные реальности. В городе под названием Сто Лат, как прежде, правила принцесса Кели, преодолевая определенные трудности при круглосуточной поддержке Королевского Узнавателя, который получал жалованье из казны за то, что напоминал другим о существовании принцессы. Однако на внешних территориях – за равниной, в Овцепикских горах, на берегах Круглого моря и далее, до самого Края – властвовала традиционная реальность, в которой принцесса была совершенно определенно мертва, герцог стал королем, а мир неторопливо двигался вперед согласно плану, каким бы он там ни был.
Штука в том, что эти реальности существовали одновременно.
Горизонт исторических событий проходил милях в двадцати от города и пока что не бросался в глаза. А все потому, что… скажем так… разница исторических давлений была еще не слишком велика. Но она неуклонно росла. В воздухе над сырыми капустными полями плыло мерцание и слабое потрескивание, будто там жарили кузнечиков.
Как птицы не способны изменить небо, так и люди не способны изменить историю: они лишь оставляют на ней эфемерные разводы. Мало-помалу неумолимая, как айсберг, и куда более холодная настоящая реальность прокладывала себе путь обратно в Сто Лат.
Мор заметил это первым.
День выдался непростой. Скалолаз до последнего цеплялся за обледенелый выступ, а приговоренный к смертной казни обозвал Мора прихвостнем монархического режима. И только старушка ста трех лет, перешедшая в лучший мир под рыдания скорбящих родственников, улыбнулась ему и сказала, что он чуток бледноват.
Солнце Плоского мира уже клонилось к горизонту, когда Бинки устало промчался по небесам над Сто Латом и Мор, посмотрев вниз, увидел границу реальности. Она изгибалась под ним полумесяцем светло-серебристой дымки. Мор не знал, что это такое, но у него возникло неприятное чувство, что это зрелище каким-то образом связано с ним.
Натянув поводья, он мягко направил жеребца к земле, чтобы тот опустился в нескольких ярдах от переливчатого свечения. Оно двигалось чуть медленнее пешего человека и тихонько шипело, дрейфуя, как призрак, над промозглыми капустными полями и обледенелыми сточными канавами.
Вечер выдался холодным: так бывает, когда мороз и туман, приглушая все звуки, сражаются за главенство в природе. Дыхание Бинки облачными фонтанчиками взмывало в неподвижный воздух. Он негромко заржал, как будто извиняясь, и стал ковырять землю копытом.
Мор спешился и подкрался к границе. Она тихо потрескивала. На ней мерцали затейливые узоры: они плыли, смещались и исчезали из виду.
После непродолжительных поисков он подобрал какую-то палку и опасливо ткнул ею в стену. Стена подернулась странной рябью, которая медленно разошлась кругами, а потом исчезла.
В небесах проплыла какая-то тень, и Мор поднял голову. Тень оказалась черной совой, которая патрулировала канавы в поисках любой мелкой и писклявой добычи.
Она врезалась в границу, подняв брызги искристого тумана, и оставила на стене образованный рябью силуэт совы, который рос и ширился, пока не слился с бурлящим калейдоскопом.
После чего исчезла. Мор видел, что происходит за прозрачным барьером, и на другой стороне никакая сова определенно не появлялась. Пока он ломал голову над этой загадкой, в нескольких шагах от него беззвучно взметнулся еще один сноп искр, и вновь возникшая сова как ни в чем не бывало понеслась над полями.
Собравшись с духом, Мор шагнул сквозь барьер, который вовсе и не был никаким барьером. Было щекотно.
В следующее мгновение на эту сторону прорвался и Бинки; глаза его отчаянно вращались, за копыта цеплялись ниточки границы. Он поднялся на дыбы, как-то по-собачьи тряхнул гривой, чтобы отделаться от налипших на нее волокон тумана, и умоляюще посмотрел на Мора.
Поймав коня за уздечку, Мор погладил его по морде и пошарил в кармане, где завалялся кусочек сахара. Он чувствовал, что здесь происходит что-то важное, но пока еще не понимал, что именно.
Между рядами сырых и угрюмых ив отыскалась дорога. Мор вскочил в седло и направил Бинки через поле в мокрую тьму под кронами.
Впереди показались огни Сто Гелита – небольшого, в общем-то, городка, – а слабое свечение ближе к горизонту обозначало, по-видимому, Сто Лат. Мор с тоской посмотрел в ту сторону.
Его тревожил барьер. Сквозь деревья Мору было видно, как он ползет через поле.
Когда он уже решил было направить Бинки обратно в небо, прямо перед ним вспыхнул теплый манящий свет. Он лился из окон какого-то высокого здания в стороне от дороги. Такой свет, должно быть, мог согреть душу в любых обстоятельствах, но сейчас, в этом месте и на фоне настроения Мора, он вызвал подлинный восторг.
Подъехав ближе, Мор увидел мелькание теней и различил обрывки какой-то песни. Это был трактир; в нем кипело веселье – по крайней мере, то, что сходило за него у крестьян, мало что видевших на своем веку, кроме капустных кочанов. После капусты за веселье сойдет что угодно.
В трактире сидели живые люди, и занимались они простыми человеческими делами: пьянствовали, например, и забывали слова песен.
Мор никогда по-настоящему не скучал по дому – потому, наверное, что голова у него постоянно была занята чем-то другим. Но сейчас на него впервые нахлынула тоска – не по месту даже, а по душевному состоянию, по обыкновенным человеческим тревогам: о деньгах, о болезнях, о близких людях…
«Надо выпить, – подумал он, – может, хоть тогда полегчает».
Сбоку от трактира были открытые стойла, и для Бинки нашлось место в теплой, напитанной конским духом темноте, где уже стояли три лошади. Развязывая торбу, Мор гадал, чувствует ли скакун Смерти то же самое по отношению к другим лошадям, которые ведут не настолько сверхъестественный образ жизни. Те настороженно разглядывали нового соседа; на их фоне он определенно смотрелся внушительно. Бинки был настоящей лошадью (о чем свидетельствовали волдыри от черенка лопаты на руках Мора), а рядом с прочими выглядел еще более настоящим. Еще более реальным. Более конским. Живее самой жизни.
На пути ко входу в трактир Мор уже готов был сделать один важный вывод, но, к сожалению, его отвлекла вывеска над дверью с низкой притолокой. Изготовивший ее художник не мог похвастаться особыми талантами, но название «Галава каралевы» сопровождалось безошибочно узнаваемыми контуром подбородка и огненно-рыжей копной волос Кели.
Мор со вздохом толкнул дверь.
Завсегдатаи разом оборвали свои беседы и вперились в него тем честным сельским взглядом, который недвусмысленно намекает, что чужака здесь за пару булавок огреют по башке лопатой и при луне закопают под компостной кучей.
Пожалуй, сейчас имеет смысл приглядеться к Мору повнимательней, так как за последние несколько глав в нем произошли разительные перемены. Притом что локтей и коленок у него не убавилось, они, похоже, встали на свои места, и ходит он уже не так, словно суставы его наспех стянуты эластичными резинками. Прежде он выглядел так, будто не знал ничего, а теперь выглядит так, будто знает слишком много. По его глазам можно понять, что он повидал нечто такое, чего простой смертный никогда не увидит, по крайней мере дважды.
Во всем его облике есть что-то, намекающее наблюдателям, что досаждать этому парнишке будет столь же разумно, как ворошить осиное гнездо. Короче говоря, Мор больше не похож на добычу, которую кот сначала поймал, а потом отпустил на волю из собственного желудка.
Трактирщик ослабил хватку на рукояти толстой терновой дубинки, которая хранилась у него под стойкой как орудие усмирения, и сложил черты своего лица в нечто, напоминающее – хотя и весьма отдаленно – жизнерадостную, приветливую улыбку.
– Вечер добрый, ваша светлость, – сказал он. – Чем побалуете себя в этот морозный, заиндевелый вечерок?
– Что? – Мор, заморгал от яркого света.
– Он спрашивает: чего пить будешь? – растолковал сидящий у очага коротышка с физиономией хорька; он разглядывал Мора, как мясник – отару овец на лугу.
– М-м. Не знаю, – ответил Мор. – У вас есть звездовуха?
– Впервые о такой слышу, уважаемый.
Мор обвел взглядом лица, освещенные пламенем очага. Про таких людей обычно говорят «соль земли». Иными словами, они тверды, квадратны и опасны для здоровья. Но Мор, слишком занятый своими мыслями, не обратил на это внимания.
– А что у вас обычно заказывают?
Хозяин покосился на завсегдатаев – ловкий трюк, учитывая, что сидели они прямо перед ним.
– У нас, конечно, на первом месте укипаловка, ваша светлость.
– Укипаловка? – переспросил Мор, не замечая приглушенного хихиканья.
– Да, ваша светлость. Из яблок. Ну, в основном из яблок.
Мору подумалось, что вреда от этого не будет.
– Ладно, – сказал он. – Укипаловка так укипаловка. Мне пинту.
Пошарив в кармане, он вытащил полученный от Смерти кисет с золотом. Почти полный. Во внезапной тишине звяканье монет уподобилось громовым раскатам легендарных Медных Гонгов Лешпа, в которые штормовыми ночами бьют течения в затонувших башнях на глубине трехсот морских саженей.
– И будь добр, обслужи этих господ – подай каждому, что он пожелает, – добавил Мор.
Растроганный хором благодарностей, он даже не заметил, что его новообретенным друзьям укипаловка подается крошечными стопочками размером с наперсток, тогда как перед ним поставили деревянную кружку.
Разные легенды ходят об укипаловке: о том, как она изготавливается на гнилых болтах, согласно древним рецептам, довольно невнятно передающимся от отца к сыну. Что касается крыс, змеиных голов и свинцовой дроби – это все домыслы. А слухи о дохлых овцах – так и вообще откровенное вранье. Оставим в стороне и все вариации на тему брючной пуговицы. Зато чистая правда, что готовый напиток не должен соприкасаться с металлом: когда трактирщик, внаглую обсчитав Мора, бросил на стойку пригоршню медяков, пролитая укипаловка тут же вспенилась.