Мор понюхал и пригубил напиток. Укипаловка слегка отдавала яблоками, каким-то подобием осеннего утра, но преимущественно нижним ярусом поленницы. Однако Мор не желал показаться невежливым и приложился к своей кружке.
Завсегдатаи, затаив дыхание, не сводили с него глаз и тихо считали глотки.
Мор ощутил, что от него чего-то ждут.
– Недурно, – сказал он, – хорошо освежает. – И отхлебнул еще. – Аромат довольно своеобразный, – добавил он, – но это, я уверен, вопрос привычки.
Откуда-то сзади послышался недовольный ропот.
– Зуб даю, разбавлена у него укипаловка-то.
– Не-е, ты же знаешь, что бывает, когда в это зелье попадет хоть капля воды.
Хозяин старался не слушать.
– Понравилось? – осведомился он у Мора примерно таким тоном, каким люди спрашивали у Святого Георгия: «Кого-кого ты убил?»
– Пикантно, – отметил Мор. – Такой ореховый привкус.
– Прошу прощения. – Трактирщик мягко высвободил кружку из пальцев Мора. Принюхался, вытер заслезившиеся глаза.
– Ыыынг, – вырвалось у него. – Ох и забориста.
Он смотрел на Мора едва ли не с восхищением. Его поразило даже не то, что этот юнец залпом выдул чуть ли не треть пинты, а то, что он сохраняет вертикальное положение и, судя по всему, не думает умирать. Трактирщик вернул ему кружку, словно вручая главный приз за победу в каком-то немыслимом состязании. Когда парнишка отхлебнул еще, кое-кто из выпивох содрогнулся. Хозяин силился понять, из чего у Мора сделаны зубы, и заключил, что из того же, из чего и желудок.
– А ты, часом, не волшебник? – поинтересовался он на всякий случай.
– Нет, простите. А что, похож?
«В том-то и дело, что нет, – подумал хозяин, – походка – не как у волшебников, да и не курит». Глаза его вновь нашли бочонок укипаловки.
Что-то здесь не так. Что-то не так с этим парнем. Какой-то он неправильный. Слишком уж… материальный.
Нелепость, конечно. Стойка – да, материальная, пол тоже, клиенты – материальнее некуда. И все же Мор, несколько смущенный и небрежно потягивающий жидкость, которой впору чистить столовые приборы, словно излучал особо мощное ощущение материальности, как будто он был реальнее всего прочего. Волосы – более волосистые, чем положено, костюм – более костюмистый, башмаки – воплощение башмачности. От одного взгляда на него раскалывалась голова.
Однако Мор в конце концов показал себя всего лишь человеком. Кружка выпала из дрогнувшей руки и со стуком запрыгала по полу, а ее содержимое тут же принялось проедать каменные плиты. Мор указывал пальцем на дальнюю стену и беззвучно ловил ртом воздух.
Завсегдатаи вернулись к беседам и угощению в полной уверенности, что все идет своим чередом; поведение Мора теперь выглядело совершенно нормальным. Убедившись, что его зелье реабилитировано, трактирщик потянулся через стойку и дружески похлопал Мора по плечу.
– Все путем, – бросил он. – Она часто так людей врасплох застает, но это ничего, всего-то голова месячишко поболит, но капелька укипаловки – и все как рукой снимет.
Это факт: в случае похмелья от укипаловки лучше всего выбивать клин клином, хотя в данном случае вместо слова «клин» уместнее будет «тесак», а то и «бензопила».
Но Мор, продолжая тыкать пальцем в ту же сторону, дрожащим голосом выговорил:
– Разве вы не видите? Она проходит сквозь стену! Она проходит прямо сквозь стену!
– После первого глотка укипаловки много чего проходит сквозь стену. Обычно – зеленые волосатые чудища.
– Эта дымка! Слышите, шипит?
– Дымка шипит, говоришь? – Хозяин посмотрел на голую стену, совершенно не таинственную и примечательную разве что клочьями паутины. Однако его взбудоражила тревога Мора. Он бы предпочел нормальных чешуйчатых тварей. С ними хоть понятно что делать.
– Она движется прямо через зал! Неужели вы не чувствуете?
Завсегдатаи переглянулись. Мор повергал их в смятение. Впоследствии кое-кто клялся, будто ощутил какое-то ледяное покалывание, – впрочем, возможно, дело было просто в несварении желудка.
Мор попятился и ухватился за стойку. На миг его бросило в дрожь.
– Послушай, – сказал трактирщик, – шутки шутками, но…
– На тебе же перед этим была зеленая рубаха!
Хозяин опустил глаза. Теперь в его голосе зазвенели нотки ужаса.
– Перед чем? – проблеял он. Не успела его рука завершить свое тайное движение к терновой дубинке, как Мор перемахнул через стойку и ухватил его за фартук.
– У тебя ведь есть зеленая рубаха? – выкрикнул он. – Я сам видел – с мелкими желтыми пуговками!
– Ну да. Рубашек у меня целых две. – Трактирщик попытался подтянуться. – Чай, не голодранец какой-нибудь, – добавил он. – Просто сегодня я другую надел.
Ему не хотелось знать, как этот юнец разнюхал про пуговицы.
Отпустив трактирщика, Мор повернулся на сто восемьдесят градусов.
– Люди сидят на других местах! Где тот, кто сидел у очага? Все изменилось!
Он выскочил за дверь, и снаружи донесся приглушенный крик. Мор с вытаращенными глазами вбежал обратно и обратился к перепуганной толпе:
– Кто сменил вывеску? Кто-то поменял вывеску!
Трактирщик нервно облизнул пересохшие губы.
– После смерти старого короля, что ли?
Под взглядом Мора он похолодел. Глаза юноши превратились в черные озерца ужаса.
– Я о названии!
– Мы не… оно всегда такое было, – выдавил хозяин, отчаянно глядя на посетителей в поисках поддержки. – Верно, мужики? «Голова герцога».
Толпа ответила утвердительным бормотанием.
Мор задерживал взгляд на каждом по очереди; его заметно трясло. Потом он развернулся и вновь бросился на улицу.
Во дворе застучали копыта; цоканье постепенно ослабевало и вскоре оборвалось, будто лошадь просто-напросто исчезла с лица земли.
В трактире стояла мертвая тишина. Все избегали встречаться глазами. Никто не хотел первым признаваться, что он только что видел то, что, кажется, видел.
Поэтому право нетвердым шагом пересечь зал, протянуть руку и пробежаться пальцами по знакомым, ободряюще гладким доскам предоставили хозяину. Дверь была целой и невредимой – такой, какой и должна быть дверь.
Все видели, как Мор трижды сквозь нее пробежал. И ни разу при этом ее не открыл.
Бинки изо всех сил набирал высоту. Он поднимался почти вертикально, молотя копытами воздух; пар валил у него из ноздрей и кудрявился позади. Зарываясь лицом в конскую гриву, Мор держался коленями и руками, но в основном силой воли. Он отважился посмотреть вниз лишь тогда, когда воздух сделался холодным и пустым, как похлебка в работном доме.
В зимнем небе у него над головой беззвучно мерцало центральное сияние. А внизу серебрилось под лунным светом…
…перевернутую плошку диаметром во множество миль. Сквозь нее виднелись огни. Сквозь нее проплывали облака.
Нет. Мор вгляделся повнимательней. Облака определенно заплывали внутрь, и внутри плошки тоже плыли облака, но там они были клочковатее, двигались в другом направлении и вообще, похоже, никакого отношения не имели к тем, что оставались снаружи. И было что-то еще… ах да, центральное сияние. Из-за него тьма вне призрачной полусферы имела легкий зеленоватый оттенок, но под куполом от него не оставалось и следа.
Впечатление было такое, будто Мор смотрел на частицу другого, почти идентичного мира, пересаженную на Диск. Там, внутри, погода была немного иная, и сияние не освещало ночь.
И Диск отторгал эту частицу, обступал ее со всех сторон и стремился вытолкнуть в небытие. Мору не дано было увидеть сверху, как она сжимается, однако его внутренний слух улавливал саранчовое потрескивание границы, которая ползла по земле, делая все на своем пути таким, каким ему полагалось быть. Реальность исцеляла сама себя.
Мор точно знал, кто находится в центре купола. Даже с такой высоты было видно, что сердцем ему служит Сто Лат.
Он пытался гнать от себя мысли о том, что случится, когда купол сожмется до размеров комнаты, затем до размеров человека, до размеров яйца. Но тщетно.
Логика могла бы подсказать Мору, что в этом и кроется его спасение. Через пару дней все образуется само собой: книги из библиотеки вновь будут правы; мир, подобно эластичному бинту, вернется в прежнее состояние. Логика могла бы подсказать ему, что вторичное вмешательство лишь усугубит положение. Все это могла бы подсказать ему Логика, если бы не взяла отгул именно в эту ночь.
Свет в Плоском мире распространяется довольно медленно: скорость его гасится сильнейшим магическим полем, и поскольку в данный момент та часть Края, где находился остров Крулл, проходила непосредственно под орбитой маленького солнца, там все еще стоял ранний вечер. Было довольно тепло, поскольку Краю достается больше солнечных лучей, благодаря чему он наслаждается мягким приморским климатом.
На самом деле Круллу, значительная часть которого (за неимением лучшего слова назовем ее береговой полосой) выступает за пределы Края, очень повезло. Те коренные крулльцы, которые этого не ценили, относились либо к тем, кто не смотрит, куда идет, либо к лунатикам, а потому благодаря естественному отбору таковых осталось немного. В любом социуме есть процент людей, выпадающих из структуры общества, но на Крулле если уж ты из нее выпал, то обратно уже не вернешься.
Терпсик Мимс к выпавшим не относился. Он относился к рыболовам. Разница была в том, что рыбалка – более дорогое удовольствие. Но Терпсик был счастлив. Наблюдая, как в ласковых тростниковых заводях реки Хакрулл покачивается перышко поплавка, он почти ничем не загружал свой ум. Единственное, что могло вывести его из равновесия, – это клев. Момент подсечки рождал в нем неподдельный ужас. Рыбины, холодные и склизкие, метались и действовали ему на нервы, а нервы у Терпсика и без того были ни к черту.
До тех пор, пока у Терпсика Мимса не было клева, он принадлежал к числу счастливейших удильщиков Плоского мира, поскольку река Хакрулл протекала в пяти милях от его дома и, следовательно, от госпожи Гвлэдис Мимс, с которой он вкусил шестимесячное счастье супружеской жизни. С той поры минуло без малого двадцать лет.