– Я знаю, что Диск движется сквозь космос на четырех слонах, которые стоят на панцире Великого А’Туина, – сказал Мор.
– Это лишь часть. Я имею в виду всю вселенную пространства, и времени, и жизни, и смерти, и дня, и ночи, и всего остального.
– Об этом я не особо задумывался, – признал Мор.
– Ага. А стоило бы. Дело в том, что узловые точки для нее очень важны. Они держат под контролем смерть. Не Смерть, не его самого, а просто смерть как таковую. В том смысле, что, э… – Альберт не сразу подобрал нужные слова, – в том смысле, что смерть должна случаться точно в конце жизни, ни раньше ни позже, и точки пересечения требуется просчитывать, чтобы ключевые фигуры… да ты, я смотрю, не вникаешь?
– Прости.
– Их необходимо просчитывать, – без выражения продолжил Альберт, – чтобы забирать именно те жизни, которые требуется забрать. Символ этого процесса – песочные часы. А Долг сам по себе – дело нехитрое.
– А ты умеешь это делать?
– Нет. А ты?
– Нет!
Альберт в задумчивости почмокал мятной пастилкой.
– Значит, всему миру крышка, – заключил он.
– Послушай, я не понимаю, почему вы так беспокоитесь. Наверное, его просто что-то задержало, – сказал Мор и сам понял, что этот довод не стоит выеденного яйца. Даже представить немыслимо, чтобы люди ловили Смерть за пуговицу, желая рассказать очередную байку, или хлопали по спине, приговаривая нечто вроде: «Да ладно, приятель, мы еще успеем опрокинуть по маленькой, чего тебе домой спешить», или же зазывали поиграть с их командой в кегли, а потом заскочить в клатчскую забегаловку, или же… Тут Мора настигла внезапная щемяще-горькая мысль о том, что Смерть, должно быть, самое одинокое существо во Вселенной. На великом празднике мироздания место Смерти всегда на кухне.
– Ума не приложу, что в последнее время нашло на хозяина, – пробормотал Альберт. – Освободи-ка кресло, девочка моя. Давайте взглянем на эти самые узловые точки.
Они открыли книгу учета.
И долго на нее смотрели.
Наконец Мор спросил:
– Что все это значит?
– Sodomy non sapiens, – пробормотал себе под нос Альберт.
– А это что значит?
– Драть меня, если я знаю.
– Это ведь волшебничий язык был? – спросил Мор.
– О волшебничьем языке не заикайся. Не знаю я никакого волшебничьего языка. Лучше пораскинь мозгами насчет вот этого.
Мор вновь присмотрелся к ажурному рисунку из линий. Казалось, на этой странице сплел паутину паук, который останавливался на каждом пересечении нитей, чтобы добавить пометки. Мор вглядывался до рези в глазах, ожидая хоть какой-то искры озарения. Искры появляться не спешили.
– Ну что, есть какие-нибудь идеи?
– Для меня это сплошная клатчская грамота, – признался Мор. – Я даже не понимаю, как это читать: вверх ногами или наискосок?
– По спирали от центра к краям, – всхлипнула Изабель со своего стула в углу.
Они столкнулись головами, уставившись в центр страницы. Потом посмотрели на Изабель. Та пожала плечами.
– Отец научил меня разбирать узловые графики, – сказала она, – когда я занималась шитьем в его кабинете. Иногда он кое-что зачитывал мне вслух.
– Поможешь? – спросил Мор.
– Нет, – ответила Изабель и высморкалась.
– Что значит «нет»? – прорычал Альберт. – Это слишком важно, чтобы капризнич…
– Это значит, – отрезала Изабель, – что читать буду я, а вы вдвоем – помогать.
Гильдия торговцев Анк-Морпорка обыкновенно нанимает большие бригады работников, у которых уши – что кулаки, а кулаки – что мешки грецких орехов; этим служащим вменяется в обязанность переучивать тех невежд, которые публично отказываются признавать бесчисленные красоты этого прекрасного города. Так, например, философ Котожар был найден плывущим по реке лицом вниз через считаные часы после произнесения знаменитого афоризма «Кто устал от Анк-Морпорка, тот устал от слякоти по колено».
Поэтому разумно будет сосредоточиться на одной – из множества, разумеется, – на одной из вещей, которые выделяют Анк-Морпорк среди великих городов множественной вселенной.
А именно – на еде.
Через этот город или по его довольно вязкой реке проходит добрая половина торговых путей Плоского мира. На обширных городских территориях проживают представители большей части племен и народов, населяющих Плоский мир. В Анк-Морпорке сошлись кухни всего мира: в меню – тысяча сортов овощей, полторы тысячи сыров, две тысячи приправ, триста сортов мяса, двести видов дичи, пятьсот видов рыбы, сто вариаций на тему макаронных изделий, семьдесят сортов яиц того или иного рода, пятьдесят разновидностей насекомых, тридцать видов моллюсков, двадцать видов змей и других рептилий, а также нечто бледно-коричневое и бородавчатое, известное как клатчский бродячий болотный трюфель.
Заведения общественного питания варьируются от роскошных ресторанов, где порции микроскопические, зато подаются на серебре, до подпольных закусочных, где наиболее экзотические обитатели Плоского мира, по слухам, жрут все, что только могут затолкать себе в горло.
«Реберный Дом Харги», расположенный рядом с доками, едва ли можно отнести к ведущим едальням города, поскольку его здоровяки-завсегдатаи более всего ценят количество, а недополучив его, начинают крушить столы. Они не гонятся ни за вычурностью, ни за экзотикой: им подавай простую еду, например эмбрионы нелетающих птиц, рубленые органы в оболочке из кишок, куски свиной плоти и подгоревшие молотые семена травянистых растений, плавающие в животном жире, или же, как говорится на местном наречии, яичницу с колбасками и беконом да ломоть жареного мяса.
Меню в таком заведении не требовалось. Чтобы ознакомиться с ассортиментом блюд, достаточно было посмотреть на жилет хозяина.
При этом Харга вынужден был признать, что новый повар оказался ценнейшим приобретением. Сам Харга, лучшая ходячая реклама своих фирменных высокоуглеводных блюд, сиял при виде зала, полного довольных едоков. А как быстро он готовил! Пугающе быстро, по правде сказать.
Харга постучал в заслонку между залом и кухней.
– Двойная глазунья, жареный картофель, фасоль и тролльбургер, без лука, – прохрипел он.
– БУДЕТ СДЕЛАНО.
Заслонка поднялась через считаные мгновения; из-под нее выскользнула пара тарелок. Харга только покачал головой в благодарном изумлении.
И так весь вечер. Желтки глазуньи получались яркими и лучистыми, красная фасоль поблескивала рубинами, а золотисто-коричневые ломтики жареного картофеля напоминали загорелые тела отдыхающих на дорогом пляже. У предыдущего повара картофельные ломтики смахивали на бумажные кульки с гноем.
Харга обвел взглядом жаркую от пара забегаловку. Никто за ним не следил. Он решил разобраться, в чем тут дело. И вновь постучал в заслонку.
– Гепардовый сэндвич, – потребовал он, – да пошустре…
Заслонка уже скользнула вверх. Через несколько секунд, собравшись с духом, Харга заглянул под верхний слой оказавшегося перед ним длинного сэндвича. Трудно было сказать, действительно ли это мясо гепарда, но и обратное было недоказуемо. Харга снова забарабанил костяшками в заслонку.
– Ладно, – сказал он, – нареканий нет. Я только хочу узнать, как это ты так быстро управился.
– ВРЕМЯ НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ.
– Что, правда?
– ЧИСТАЯ.
Харга счел за лучшее не спорить.
– В общем, работаешь ты чертовски хорошо, дружок, – только и сказал он.
– КАК НАЗЫВАЕТСЯ СОСТОЯНИЕ, КОГДА ТЕБЕ ТЕПЛО, УЮТНО И ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ЭТО НЕ КОНЧАЛОСЬ?
– Думаю, я бы назвал это счастьем, – ответил Харга.
В тесной, загроможденной кухне, покрытой многолетними напластованиями жира, Смерть крутился и вертелся, шинковал, резал и жарил. Сковорода с длинной ручкой поблескивала среди зловонного пара.
Он отворил дверь и впустил холодный ночной воздух, а заодно – с десяток соседских кошек: их привлекли стратегически расставленные на полу миски с молоком и мясом самых лучших сортов, какие только нашлись в закромах у Харги – знал бы он… Время от времени Смерть делал небольшой перерыв в работе и почесывал за ушком кого-нибудь из котов.
– Счастье, – сказал он и не узнал собственный голос.
Кувыркс, волшебник на должности Королевского Узнавателя, с трудом преодолел последние башенные ступени и прислонился к стене, дожидаясь, когда успокоится сердце.
На самом деле башня не отличалась высотой – разве что по меркам Сто Лата. По своим очертаниям и конструкции это была самая что ни на есть типичная башня для заточения принцесс, но использовалась она главным образом для хранения всякой рухляди.
При этом из нее открывались несравненные виды на город и долину Сто; иными словами, отсюда можно было разглядеть очень много капусты.
Добравшись до раскрошившихся башенных зубцов, Кувыркс всмотрелся в утреннюю дымку. Она, кажется, была плотнее обычного. Приглядываясь, он вроде как замечал в небе какое-то мерцание. А хорошенько напрягая воображение, мог расслышать над капустными полями потрескивание, как будто там жарили саранчу. Кувыркс задрожал.
В такие минуты руки волшебника сами собой ощупывали карманы, но сейчас обнаружили в них только полпакета жевательного мармелада, слипшегося в вязкую массу, да яблочный огрызок. Ни от первого, ни от второго ждать утешения не приходилось.
На Кувыркса нахлынуло то желание, какое возникает в подобные моменты у всякого нормального волшебника – желание покурить. За добрую сигару он готов был убить, а за раздавленный окурок – нанести резаную рану. Но пришлось взять себя в руки. Решимость полезна для души; вот только душа Кувыркса почему-то не ценила того, что он для нее делал. Говорят, по-настоящему велик тот волшебник, который всегда пребывает в напряжении. Из Кувыркса впору было делать тугую тетиву.
Повернувшись спиной к белокочанному пейзажу, он спустился по винтовой лестнице в основную часть замка.
А все равно, сказал он себе, задумка, похоже, работает. Население, судя по всему, не противится предстоящей коронации, хотя и не до конца понимает, кого планируется короновать. Улицы украсят флажками, а из фонтана на главной площади стараниями Кувыркса будет бить… ну, пусть не вино, но вполне сносное пиво из брокколи. Люди будут танцевать, даже если придется для этого грозить им мечами. Дети станут бегать наперегонки. Для народа зажарят бычью тушу. Королевскую карету заново позолотили, и Кувыркс с оптимизмом рассчитывал, что во время процессии хотя бы это привлечет внимание людей.