Он довольно крякнул и стряхнул с мантии парочку пылинок.
А потом ощутил, что за ним наблюдают; оглядевшись, он обнаружил, что явился в мир под строгим мраморным взглядом самого себя.
Поправив очки, Альберт неодобрительно изучил бронзовую табличку, прикрученную к его пьедесталу. Надпись гласила:
«Альберто Малих, основатель этого университета. 1222–1289. „Другого такого мы больше не увидим“».
Тоже мне, пророки, подумал он. Если уж они были о нем такого высокого мнения, могли бы нанять приличного скульптора. Это же позорище. Нос – просто курам на смех. А это, по-вашему, нога? О, да на ней еще и имена чьи-то нацарапаны. А чем надеть такую шляпу, он лучше сдохнет. А подыхать он, если от него тут хоть что-то зависит, не собирается.
Альберт метнул в жуткую карикатуру октариновую молнию и злобно ухмыльнулся, когда памятник разлетелся в пыль.
– Вот так-то, – обратился он ко всему Плоскому миру разом. – Я вернулся.
Покалывание от использования магии поднялось по его руке и достигло мозга, где обернулось теплым сиянием. Как же Альберт скучал по нему все эти годы!
Через высокие двустворчатые двери на грохот взрыва прибежали волшебники и с ходу пришли к неверному выводу.
Пьедестал оказался пуст. Вокруг висело облако мраморной пыли. А из него широким шагом, беседуя сам с собой, выходил Альберт.
Волшебники, замыкавшие толпу, попытались как можно тише и как можно быстрее удрать. В этой толпе каждый в годы бесшабашной юности хотя бы раз надел на голову старика Альберта известную ночную посудину, вырезал свое имя на какой-нибудь каменной части тела или облил постамент пивом. А то и чем-нибудь похуже, когда на Буйной Неделе напитки текли рекой, а ковылять до сортира было невмоготу. В ту пору эти затеи казались верхом остроумия. Но теперь почему-то нет.
В итоге лицом к лицу с разгневанной статуей остались лишь двое: у одного дверью защемило мантию, а другой, так уж вышло, был обезьяной и потому относился к человеческим делам довольно расслабленно.
Альберт схватил в охапку волшебника, отчаянно пытавшегося врасти в стену. Тот заныл:
– Ну хорошо, хорошо, каюсь! Был пьян, поверьте, я не со зла, мне жаль, мне очень жаль…
– Что ты такое блеешь? – в искреннем недоумении спросил Альберт.
– …страшно жаль, если бы я попытался объяснить вам, как мне жаль, мы бы с вами…
– Хватит молоть ерунду! – Альберт опустил взгляд на примата и был награжден теплой дружеской улыбкой. – Как тебя зовут?
– Умолкаю, господин, больше ни слова, никакой ерунды, господин… Ринсвинд, господин. Помощник библиотекаря, с вашего позволения.
Альберт смерил его взглядом. У Ринсвинда был какой-то несвежий вид, как будто по нему плакала прачечная. Если волшебное искусство так низко пало, с этим надо что-то делать, решил Альберт.
– И какой же библиотекарь взял тебя к себе помощником? – с досадой спросил он.
– Уук.
Ему попыталось пожать руку нечто теплое и мягкое, как лайковая перчатка.
– Обезьяна! В моем университете!
– Орангутан, господин. Раньше он и сам был волшебником, но попал в магический выброс, господин, и не позволяет нам превратить его обратно, а он единственный, кто знает, как все книги расставлены, – поспешно объяснил Ринсвинд. – А я слежу, чтобы у него не переводились бананы, – добавил он, чувствуя, что без уточнений здесь не обойтись.
Альберт испепелил его взглядом.
– Умолкни.
– Немедленно умолкаю, господин.
– И скажи мне, где сейчас Смерть.
– Смерть, господин? – Ринсвинд еще сильнее вжался в стену.
– Высокий, скелетоподобный, глаза синие, походка величавая, РАЗГОВАРИВАЕТ ВОТ ТАК… Смерть. Не встречал его в последнее время?
Ринсвинд сглотнул.
– В последнее время – нет, господин.
– Так вот, он мне нужен. Этому безобразию надо положить конец. И я собираюсь положить его прямо сейчас, ясно? Потрудись созвать сюда восьмерых самых старших волшебников, скажем в течение получаса, причем со всем инвентарем, необходимым для совершения обряда АшкЭнте, – я понятно излагаю? Хотя вид вашей братии не внушает мне особого доверия. Все вы тут слюнтяи… да прекрати же ты хватать меня за руку!
– Уук.
– Я пошел в пивную, – рявкнул Альберт. – Где тут нынче подают мало-мальски сносную кошачью мочу?
– В «Барабане», господин, – без запинки ответил Ринсвинд.
– В «Дырявом барабане»? На Филигранной? Он все еще существует?
– Ну, его время от времени переименовывают, здание перестраивают, но место, эээ, на месте уже много лет. А у вас, наверное, изрядно в горле пересохло, да, господин? – с омерзительным подхалимством поинтересовался Ринсвинд.
– Много ли ты в этом смыслишь? – огрызнулся Альберт.
– Ровным счетом ничего, сэр, – поспешил ответить Ринсвинд.
– Стало быть, я пошел в «Барабан». И заруби себе на носу: через полчаса. А если они не соберутся здесь к моему возвращению, тогда… в общем, лучше пусть соберутся!
Он вышел из зала, окруженный облаком мраморной пыли.
Ринсвинд проводил его взглядом. Библиотекарь взял своего помощника за руку.
– Знаешь, что самое паршивое? – обратился к нему Ринсвинд.
– Уук?
– Я даже не помню, когда это мне разбитое зеркало дорогу перебежало.
Примерно в то же самое время, когда Альберт спорил с хозяином «Залатанного барабана» по поводу пожелтевшего счета, который бережно передавался от отца к сыну и пережил одно цареубийство, три гражданские войны, шестьдесят один разрушительный пожар, четыреста девяносто разбойных нападений и более пятнадцати тысяч пьяных дебошей, а нынче удостоверял, что за Альберто Малихом числится долг заведению в размере трех медяков плюс пени (сумма которых к нынешнему времени сравнялась с общим содержимым большинства самых крупных деньгохранилищ Плоского мира), лишний раз доказывая, что у анкских торговцев такая память на неоплаченные счета, какая посрамила бы самого памятливого слона… так вот, примерно в то же самое время Бинки оставлял за собой клубы пара в небесах над великим и загадочным континентом под названием Клатч.
Далеко внизу, в благоуханных и тенистых джунглях, гремели барабаны, а столбы вихрящегося тумана указывали местонахождение невидимых глазу рек, под поверхностью которых таились безымянные чудища, поджидая, когда мимо пройдет ужин.
– С сыром больше не осталось, бери с ветчиной, – сказала Изабель. – Что это там за огни?
– Световые Дамбы, – ответил Мор. – Мы близко.
Он достал из кармана песочные часы и проверил уровень песка.
– Но недостаточно близко, черт побери!
Пупстороннее их курса лежали озерцами света – чем они, собственно, и были – Световые Запруды; некоторые племена сооружали в горах пустыни зеркальные стены, чтобы собирать солнечный свет Плоского мира, медленный и тяжеловатый. Он использовался в качестве платежного средства.
Бинки скользил над кострами кочевников и безмолвными болотистыми заводями реки Цорт. Впереди, залитые лунным светом, начали обозначаться знакомые очертания.
– Пирамиды Цорта при луне! – выдохнула Изабель. – Как романтично!
– И РАСТВОР ИХ ЗАМЕШАН НА КРОВИ ТЫСЯЧ РАБОВ, – заметил Мор.
– Не надо, пожалуйста.
– Прости, но суть в том, что эти…
– Хорошо, хорошо, я тебя услышала, – с досадой перебила его Изабель.
– Похороны правителя – дело непростое, – сказал Мор, когда они облетали одну из небольших пирамид. – Его накачивают консервантом, чтобы он благополучно переместился в следующий мир.
– И что, это работает?
– Не заметно. – Мор свесился с шеи Бинки. – Внизу факелы, – сообщил он. – Держись крепче.
От двойного ряда пирамид, извиваясь, уходила процессия, во главе которой сотня потных рабов несла гигантскую статую Оффлера, бога-крокодила. Никем не замеченный, Бинки облетел процессию легким галопом и на утрамбованном песке у входа в пирамиду совершил идеальное приземление на четыре копыта.
– Очередного царя замариновали, – объяснил Мор. При лунном свете он вновь сверился с часами. Часы были самые простые – не из тех, что обычно принадлежат венценосным особам.
– Это определенно не он, – сказала Изабель. – Их ведь не маринуют заживо, правда?
– Надеюсь; я где-то читал, что перед консервированием их… ммм… вскрывают, чтобы извлечь…
– Я не хочу этого слышать…
– …все мягкие кусочки, – сконфуженно закончил Мор. – В общем-то, даже хорошо, что консервирование не работает: представь, каково это – расхаживать без…
– Значит, ты прилетел сюда не за царем! – Изабель повысила голос. – А за кем же тогда?
Мор повернулся к темному входу. До рассвета он должен был оставаться незамурованным, чтобы оттуда могла вылететь душа покойного правителя. Глубокий и зловещий проход наводил на мысль о более мрачном предназначении, чем, к примеру, заточка бритвенных лезвий.
– Это мы сейчас узнаем, – ответил Мор.
– Берегитесь! Он возвращается!
Восемь самых почтенных волшебников университета шаркали гуськом, старательно приглаживая бороды и безуспешно пытаясь придать себе благообразный вид. Что было нелегко. Одних выдернули из личного кабинета, других оторвали от послеобеденного бренди перед жарко натопленным камином, третьих вывели из глубоких размышлений под носовым платком в удобном кресле, и все они были чрезвычайно насторожены и весьма озадачены. Их взоры сами собой устремлялись на пустой пьедестал.
Единственным существом, которое сумело бы сравниться с ними выражением лица, мог бы стать голубь, прослышавший, будто лорд Нельсон не только слез со своей колонны, но и купил магазинную винтовку двенадцатого калибра с коробкой патронов.
– Идет по коридору! – прокричал Ринсвинд и юркнул за колонну.
Собравшиеся волшебники не сводили глаз с высокой двустворчатой двери, словно та грозила вот-вот взорваться, что доказывает их прозорливость, поскольку дверь и впрямь взорвалась. Дубовые щепки величиной со спичку посыпались им на головы, а в пустом освещенном проеме возникла тщедушная фигура. В одной руке она держала дымящийся посох. В другой – маленькую желтую жабу.