Мор, один в неподвижном глазу песчаного урагана, огляделся, поворачиваясь, будто во сне. Из клокочущих туч вырывались молнии. В глубине души Мор пытался бороться, но что-то сжимало его все сильней, и он уже не мог этому противиться, как игла компаса не может указывать куда-то, кроме Пупа.
В конце концов Мор нашел, что искал. Это был обрамленный октариновым светом портал, ведущий в короткий тоннель. На другой стороне маячили какие-то фигуры, призывавшие его к себе.
– ИДУ, – сказал он и обернулся на внезапный шум. Семьдесят килограммов юного девичьего тела ударили его в грудь и подбросили в воздух.
Когда Мор приземлился, Изабель взгромоздилась на него, неумолимо прижимая к земле его руки.
– ОТПУСТИ! – велел он. – МЕНЯ ПРИЗЫВАЮТ.
– Не тебя, болван!
Она пристально смотрела в синие, без зрачков, озера его глаз. И будто стремительно уносилась в тоннель.
Выгнув спину, Мор выкрикнул проклятие, настолько древнее и ядовитое, что в этом сильном магическом поле оно обрело форму, захлопало кожистыми крыльями и улетело. Среди песчаных дюн бушевала локальная гроза.
Его глаза вновь приковали к себе взгляд Изабель. Чтобы не упасть камнем в колодец синего света, она отвернулась.
– Я ПРИКАЗЫВАЮ. – Голос Мора был способен просверлить скалу.
– Отец годами испытывал на мне такой тон, – спокойно сказала Изабель. – В основном когда требовал, чтобы я прибралась в своей комнате. У него тоже ничего не вышло.
Следующее проклятие Мора шлепнулось на песок и попыталось зарыться в него.
– БОЛЬНО…
– Это все у тебя в голове, – сказала Изабель, противясь той силе, которая стремилась утянуть их в мерцающий портал. – Ты не Смерть. Ты всего-навсего Мор. Ты тот, кем я тебя считаю.
В глубине размытой синевы его глаз возникли две крохотные карие точки, которые поднимались со скоростью света.
Вокруг них нарастала и завывала буря. Мор закричал.
Суть обряда АшкЭнте проста: он призывает и связывает Смерть. Оккультисты наверняка знают, что для его исполнения достаточно несложного заклинания, трех щепок и четырех кубиков мышиной крови, но ни один волшебник, достойный своей остроконечной шляпы, не позволит себе совершить что-то настолько невпечатляющее; в глубине души все они считают, что если заклинание не требует толстых желтых свечей, множества редких благовоний, начертанных мелом на полу восьми разноцветных кругов и расставленных тут и там котлов, то о нем и думать не стоит.
Восемь волшебников, занявших свои места на вершинах большой церемониальной октограммы, раскачивались и пели, раскинув руки так, чтобы едва соприкасаться кончиками пальцев с соседями.
Но что-то было не так. Да, в самом центре живой октограммы образовалась дымка, однако она клубилась и колыхалась, не желая сгущаться.
– Больше мощности! – прокричал Альберт. – Прибавьте мощности!
В дыму на мгновение возникла одетая в черное фигура со сверкающим мечом в руке. Альберт выругался при виде бледного лица под капюшоном: оно оказалось недостаточно бледным.
– Нет! – заорал Альберт, прыгнул внутрь октограммы и замахал руками на мерцающую фигуру. – Не ты, не ты…
И в далеком Цорте Изабель, забыв, что она дама, сжала кулак, прищурилась и двинула Мору в челюсть. Окружающий ее мир взорвался…
На кухне «Реберного Дома Харги» грохнулась на пол сковорода, и кошки в испуге повыскакивали за дверь…
А в большом зале Незримого Университета случилось сразу все[11].
Невероятная сила, которую волшебники применили к царству теней, вдруг четко сфокусировалась в одной точке. Как неохотно вылетевшая из бутылки пробка, как густая струя жгучего кетчупа, выдавленная из перевернутого сосуда Бесконечности, в центр октограммы плюхнулся Смерть и выругался.
Альберт слишком поздно сообразил, что находится внутри заколдованного круга, и ринулся к границе. Но костяные пальцы ухватили его за край мантии.
Волшебники – те, кто не упал в обморок и удержался на ногах, – с изумлением увидели, что Смерть одет в фартук и прижимает к груди котенка.
– Зачем ты ВСЕ ИСПОРТИЛ?
– Это я испортил? А ты видел, что мальчишка натворил? – огрызнулся Альберт, все еще порываясь шагнуть за пределы круга.
Смерть вскинул череп и принюхался.
Этот звук прервал все прочие звуки в зале и вынудил их затихнуть.
Такой звук порой слышится на сумеречной окраине снов: от него просыпаешься в холодном поту смертельного ужаса. Он был подобен сопенью из-за двери кошмара. Или сопенью ежа, но такого, который сметает преграды и расплющивает грузовики. Такой звук никто не захочет услышать дважды, да и единожды тоже.
Смерть медленно выпрямился.
– ВОТ ТАК, ЗНАЧИТ, ОН ОТПЛАТИЛ МНЕ ЗА МОЮ ДОБРОТУ? ПОХИТИЛ МОЮ ДОЧЬ, ОСКОРБИЛ МОЕГО СЛУГУ, РАДИ СОБСТВЕННОЙ ПРИХОТИ ПОСТАВИЛ ПОД УГРОЗУ ТКАНЬ РЕАЛЬНОСТИ? О, КАК Я БЫЛ ГЛУП, КАК ДОЛГО Я БЫЛ ГЛУП!
– Хозяин, не будете ли вы так любезны отпустить мою мантию… – начал Альберт и заметил в своем голосе умоляющие нотки, которых там прежде не было.
Смерть не обратил внимания на его слова. Щелчок пальцев-кастаньет – и повязанный вокруг пояса фартук сгорел в короткой вспышке пламени. А вот котенка он бережно опустил на пол и мягко подтолкнул прочь.
– РАЗВЕ НЕ РАСКРЫЛ Я ПЕРЕД НИМ ВСЕ ДВЕРИ?
– Вот именно, хозяин, а сейчас, если вам не сложно…
– НЕ ОБУЧИЛ ЕГО ВСЕМУ? НЕ ДАЛ КАРЬЕРУ? ПЕРСПЕКТИВЫ? РАБОТУ НА ВСЮ ЖИЗНЬ?
– Разумеется, и если бы вы не отказали в любезности меня отпустить…
Голос Альберта изменился полностью. Командирские трубы превратились в жалобные пикколо. Альберт был перепуган, но ему все же удалось привлечь внимание Ринсвинда и прошептать:
– Мой посох! Брось мне посох! Внутри круга он уязвим! Дай мне посох, чтобы я смог вырваться!
– Прошу прощения? – переспросил Ринсвинд.
– О, КАК Я БЫЛ НЕПРАВ, ПОДДАВШИСЬ СЛАБОСТИ ТОГО, ЧТО ЗА НЕИМЕНИЕМ БОЛЕЕ ПОДХОДЯЩЕГО СЛОВА Я НАЗОВУ ПЛОТЬЮ!
– Мой посох, идиот, посох! – верещал Альберт.
– Что-что?
– БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ, СЛУГА МОЙ, ЗА ТО, ЧТО ПРИВЕЛ МЕНЯ В ЧУВСТВО, – сказал Смерть. – НО ХВАТИТ ТЕРЯТЬ ВРЕМЯ.
– Мой пос…
Пространство схлопнулось; прихлынул воздух. На миг язычки свечного пламени вытянулись огненными столбами, но тут же погасли.
Время шло.
Наконец откуда-то с пола раздался голос казначея:
– Это было очень нечутко с твоей стороны, Ринсвинд, – вот так взять и потерять его посох. Напомни мне в самое ближайшее время наложить на тебя строгое дисциплинарное взыскание. У кого-нибудь огоньку не найдется?
– Ума не приложу, куда он запропастился! Я его к колонне прислонил, вот тут, а теперь…
– Уук.
– О-о, – сказал Ринсвинд.
– Выдать добавку бананов этому примату, – невозмутимо распорядился казначей. Чиркнула спичка, и кто-то сумел зажечь свечу. Волшебники начали подниматься с пола.
– Что ж, это нам всем послужит уроком, – продолжил казначей, отряхивая мантию от пыли и капель воска. Он поднял взгляд, ожидая увидеть, что статуя Альберто Малиха вернулась на свой пъедестал. – Видимо, даже у статуй есть чувства, – сказал он. – Будучи первокурсником, я сам грешным делом написал свое имя у него на… ладно, неважно. Суть в том, что я предлагаю безотлагательно восстановить памятник.
Эта инициатива была встречена гробовой тишиной.
– Придать ему точное портретное сходство, отлить из золота. Инкрустировать драгоценными камнями, как того заслуживает наш великий основатель, – жизнерадостно продолжил он.
– А чтобы студенты его не оскверняли, установить его следует в самом глубоком подвале, – добавил он.
– И запереть дверь, – заключил он. Некоторые из волшебников заметно оживились.
– И выбросить ключ? – спросил Ринсвинд.
– И заварить дверь, – отозвался казначей. Он только что вспомнил о «Залатанном барабане». А немного поразмыслив – еще и о программе физподготовки.
– А потом замуровать вход, – сказал он. Раздался гром аплодисментов.
– И выбросить каменщика! – хохотнул Ринсвинд, которому показалось, что он уловил, в чем тут суть.
Казначей бросил на него хмурый взгляд.
– Не будем настолько увлекаться.
В наступившей тишине непривычно большая песчаная дюна как-то неуклюже сгорбилась, а потом осыпалась; на ее месте обнаружился Бинки, который отфыркивался от песка и отряхивал гриву.
Мор открыл глаза.
Стоило бы, наверное, придумать специальное слово для обозначения того краткого отрезка времени после пробуждения, когда ум заполняет теплое розовое ничто. Когда лежишь совершенно бездумно и только проникаешься подозрением, что тебе в голову летят, подобно носку с мокрым песком в темном переулке, все воспоминания, без которых ты мог бы и обойтись, говорящие, по сути, об одном: будущее твое будет кошмарным, и единственное утешение состоит в том, что оно будет еще и коротким.
Мор сел и обхватил руками голову, чтобы не отвалилась макушка.
Рядом ним вспучился песок: Изабель тоже сумела сесть. У нее в волосах, которые стали мелко завиваться на кончиках, было полно песка, а лицо перепачкала вековая пыль пирамид. Изабель безучастно уставилась на Мора.
– Ты меня ударила? – спросил он, осторожно проверяя скулу.
– Да.
– О.
Он посмотрел в небо, словно оно могло ему что-то подсказать. Он смутно припомнил, что должен куда-то вернуться, причем как можно скорее. А потом припомнил и кое-что другое.
– Спасибо, – выдавил он.
– Обращайся. – Поднявшись на ноги, Изабель попыталась отряхнуть налипшие на платье клочья паутины и комья грязи. – Ну что, мы будем спасать твою принцессу? – неуверенно спросила она.
Мора настигла его собственная, внутренняя, реальность. Со сдавленным криком он вскочил, увидел перед глазами голубые вспышки фейерверков и снова упал. Изабель успела подхватить его под мышки и поставила на ноги.
– Давай-ка спустимся к реке, – предложила она. – Думаю, нам всем не мешало бы напиться.