В отличие от этих регулятивных речевых действий, и I значений констативных речевых актов обязательства вытекают лишь постольку, поскольку говорящий и слушатель договариваются о том, что будут опираться о своих действиях на такое толкование ситуаций, которое не противоречит высказываниям, когда-либо уже признанным истинными. Из значения же экспрес-швных речевых актов обязанности в отношении тех мли иных действий следуют непосредственно в силу того, что говорящий сам определяет, чему не противоречит и не будет противоречить его поведение. Опираясь на базу значимостей, участвующих в коммуникации, которая нацелена на достижение понимания, говорящий может, стало быть, принимая на себя гарантии подкрепления какого-либо допускающего кри-1ику притязания на значимость, побудить слушателя принять его приглашение к речевому акту и вместе с гем достичь скрепляющего эффекта, обеспечивающего присоединение слушателя к процессу интеракции в целях продолжения последнего.
Разумеется, пропозициональная истинность и нормативная правильность, то есть оба интересующих нас дискурсивно разрешимых притязания на значимость, по-разному играют свою роль в координации действий. Тот факт, что они занимают различные «места» в ||(М1ссд11свиой коммуникативной практике, можно ус-un ювнгь, обратив внимание на ряд проявлений асимметрии.
На первый взгляд кажется, что употребляемые в кон-стативьы речевых действиях ассерторические предложения подобным же образом относятся к фактам, что и употребляемые в регулятивных речевых действиях нормативные предложения — к легитимно упорядоченным межличностным отношениям. Истинность предложений означает наличие того или иного обстояния дел подобно тому, как правильность действий означает соблюдение тех или иных норм. Между тем, уже со второго взгляда обнаруживаются интересные различия. Так, речевые акты соотносятся с нормами иначе, чем с фактами. Рассмотрим пример моральных норм, которые могут быть выражены в форме безусловных универсальных предложений долженствования:
(1) Никого нельзя убивать.
(V) Приказано никого не убивать.
На такого рода нормы мы многократно ссылаемся в регулятивных речевых действиях, когда отдаем приказы, заключаем договоры, открываем заседания, выражаем предостережения, одобряем исключения, даем советы и т. д. Однако моральная норма претендует на смысл и значимость также и независимо от того, провозглашается ли она и принимается ли в расчет тем или иным способом. Та или иная норма может быть сформулирована с помощью предложения типа (7) без того, чтобы эта формулировка, например написание этого предложения, обязательно понималась как речевое действие, то есть как нечто иное, нежели неличностное выражение самой этой нормы. В предложения типа (7) представлены предписания, на которые мы тем или иным способом можем вторично сослаться в своих речевых действиях. В области фактов эквивалент этому отсутст-uyri. Не существует ассерторических предложений, ко-пфые словно помимо речевых действий могли бы, помнимо нормам, получить самостоятельность. Если такие предложения вообще могут иметь какой-нибудь прагма-шческий смысл, то они обязательно должны быть упо-1|)сблены в речевом действии. Невозможно так выска-ш г ь или так употребить дескриптивные предложения, подобные следующим:
(2) Железо обладает магнитными свойствами',
(2') Верно, что железо обладает магнитными свой-(нзами, —
чн>бы они сохраняли свою ассерторическую силу, как п предложения (7) и (7'), то есть независимо от иллокутивной роли речевых действий определенного рода.
Эта асимметричность объясняется тем, что истинностные притязания имеют место только в речевых действиях, тогда как притязания на нормативную значимость содержатся прежде всего в нормах и лишь вторич-(П.ш, производным образом — в речевых действиях.60 Если мы позволим себе прибегнуть к языку онтологии, то сможем объяснить эту асимметрию тем, что общественные порядки, по отношению к которым наше поведение может быть конформным или отклоняющимся, консти-нрованы иначе, чем порядки природы, по отношению к которым мы принимаем только объективирующую ус-I ановку, то есть конституированы не лишенными значимости. Общественная реальность, с которой мы соотносимся в регулятивных речевых действиях, уже изначал^Л но находится во внутренней связи с притязаниями нЩ нормативную значимость. Притязания же на истинность | никоим образом не квартируют внутри самих вещей, а имеют место лишь в констативных речевых действиях, посредством которых мы устанавливаем факты и соотносимся с сушими вещами, чтобы передать то или иное обстояние дел.
Итак, с одной стороны, мир норм благодаря встроенным в него притязаниям на нормативную значимость обладает для регулятивных речевых актов некой особого рода объективностью, которой мир фактов не может располагать для констативных речевых действий. Об «объективности» здесь, конечно же, говорится только в смысле независимости «объективного духа». Ибо, с другой стороны, сущие вещи и факты независимы совершенно в ином смысле, нежели все то, что мы, находясь в сообразующейся с нормами установке, причисляем к социальному миру. Нормы связаны, к примеру, с непрерывным воспроизводством легитимно упорядоченных межличностных отношений. Они приобрели бы в дурном смысле слова «утопический» характер, попросту утратили бы свой смысл, если бы мы по крайней мере не примысливали к ним акторов с их действиями, которые могут соблюдать эти нормы или следовать им. В противоположность этому мы вынуждены допустить в концептуальном плане, что обстоя-ния вещей существуют и вне зависимости от того, констатированы они посредством истинных предложений или нет.
По-видимому, притязания на нормативную значимость опосредуют некую взаимозависимость между языком и социальным миром, которой нет в отношениях между языком и миром объективным. С этим перепле-
гением тех притязаний на значимость, что свойственны нормам, и тех, что предъявляются в наших регулятивных речевых действиях, связан и двусмысленный характер значимости долженствования. В то время как между наличествующими обстояниями вещей и истинными высказываниями имеет место однозначное отношение, «наличие» или социальная значимость норм еще ничего не говорит о том, являются ли они также и действенными. Мы должны проводить различие между социальным фактом интерсубъективного признания нормы и тем, что она сама по себе достойна признания. Могут найтись веские основания, для того чтобы считать неоправданным притязание на значимость какой-либо социально значимой нормы; и лишь в силу того, что ее притязание на значимость могло бы быть подтверждено дискурсивно, никакая норма не должна получать уже и фактическое признание. Утверждение норм кодировано дважды, поскольку мотивы признания притязаний на нормативную значимость могут основываться как на убеждениях, так и на санкциях, или же на сложной смеси внутреннего убеждения и внешнего принуждения. Как правило, рационально мотивированное согласие в сплетении с неким смирением, достигнутым эмпирическим путем, а именно под воздействием угрозы оружием или посулов материальных благ, образует некую веру в легитимность, компоненты которой не так-то легко проанализировать. Однако такие сплавы любопытны постольку, поскольку указывают на то, что позитивистски ввести нормы в действие недостаточно, для того чтобы надолго обеспечить их социальную значимость. Длительное утверждение той или иной нормы зависит также от того, можно ли в данном контексте традиции привести основания, достаточные, для того чтобы в кругу тех,
4 Ю. Хабермас
кому оно адресовано, соответствующее притязание на значимость казалось хотя бы оправданным. Применительно к современным обществам это означает: нет легитимности — нет и лояльности масс.31
Но если длительная социальная значимость какой-либо нормы зависит также и от признания ее действенности в кругу ее адресатов и если это признание, опять-таки, основывается на том ожидании, что соответствующее притязание на значимость будет подкреплено основаниями, тогда между «существованием» норм действий, с одной стороны, и ожидаемой возможностью обосновать соответствующие предложения долженствования, с другой — имеется взаимосвязь, которой нет параллелей в онтической сфере. Внутренняя связь, конечно же, есть между существованием того или иного обстояния дел и истинностью соответствующих ассерторических предложений, но не между существованием того или иного обстояния дел и бытующим среди определенного круга лиц ожиданием того, что эти предложения могут быть обоснованы. Этим обстоятельством можно объяснить, почему вопрос об условиях действенности моральных суждений непосредственно призывает перейти к логике практических дискурсов, тогда как вопрос об условиях действенности эмпирических суждений требует теоретикопознавательных и научно-теоретических соображений, которые пока что остаются независимыми от логики теоретических дискурсов.
31 См.: Habermas J. Legitimationsprobleme im modernen Staat // Habermas J. Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus. F. a. M., 1976. S. 271 ff. О соотношении обоснования норм, их введения в действие и утверждения см. также: Kuhlmann W. 1st eine philo-sophische Letztbegrilndung von Normen mSglich? II Funkkolleg Ethik. Studienbegleilbrief 8. Weinheim, 1981. S. 32.
4.Моральный принцип или критерий обобщения определяющих действие максим