ис-шнность реконструктивных предложений для гипоте-ических всеобщих предпосылок, ибо эти предложения 1Ы не можем выставить на обсуждение каким-либо шым образом, нежели тем, каким логик или лингвист федставляют на суд свои теоретические описания.
Впрочем, не будет особого вреда, если мы не станем фиписывать трансцендентально-прагматическому обо-нованию характер окончательного обоснования. Тогда ика дискурса впишется, скорее, в круг тех рекон-груктивных дисциплин, которые занимаются осно-аниями познания, языка и действия. Если мы уже не тремимся более к фундаментализму традиционной I рансцендентальной философии, то получаем новые нозможности, чтобы проверить в деле этику дискурса.
Конкурируя с другими этиками, она может быть пуще на в ход для описания эмпирически обнаруживаемых моральных и правовых представлений, она может встраиваться в теории развития морального и правового сознания как на уровне социокультурного развития, так и на уровне онтогенеза, и таким образом становит* ся доступной для косвенной проверки.
Нам нет нужды держаться притязаний этики ил окончательность обоснования также и при учете е предполагаемой релевантности в сфере жизненно! мира. Повседневные моральные интуиции не нуждаю ся в том, чтобы их объяснял философ. В этом случа понимание философией самой себя в качестве терапев тической меры, как оно было введено Виттгенштейно представляется мне как нигде на своем месте. Филосо ская этика выполняет просветительскую функцию раз что в отношении той путаницы, которую она сама пр извела в сознании образованного человека, — то есть лишь в той мере, в какой ценностный скептицизм и правовой позитивизм утвердились в качестве повсеместно исповедуемых идеологий и через систему образования внедрились в обыденное сознание. Тот и другой с помощью неверных толкований блокируют естественным образом приобретаемые в процессе социализации интуиции и при чрезвычайных обстоятельствах могут способствовать тому, чтобы охваченные образовательным скептицизмом академические слои оказались морально разоружены.113
8.Мораль и нравственность
Спор между когнитивистом и скептиком, конечно, те не улажен на уровне определений. Последний оста-. I ся недоволен отказом от притязаний на окончательное обоснование и перспективой поиска косвенных под-I иерждений теории дискурса. Он может прежде всего сомниться в действенности трансцендентально-прагма-шческого выведения морального принципа (а). И даже ели бы ему пришлось согласиться, что таким путем можно обосновать этику дискурса, он еще не истратил бы всего своего пороха. Скептик может, во-вторых, примкнуть к возродившемуся по политическим мотивам |рою иеоаристотеликов и неогегельянцев, указывающих на то, что введением этики дискурса мы немногого остигаем в отношении подлинных интересов философ-е кой этики, поскольку она предлагает нам в лучшем случае пустые формализмы, которые могут даже привести к юковым практическим последствиям (б). Эти два «по-1едних» возражения скептика я хотел бы рассмотреть 1ишь настолько, насколько это необходимо, для того чтобы прояснить основания этики дискурса, лежащие в сфере теории действия. Из-за внедрения морали в сферу нравственности ограничениям подлежит и этика дискурса — не таким, впрочем, ограничениям, которые могли бы обесценить ее критическую функцию и укрепить скептика в его роли контрпросветителя.
(а) То обстоятельство, что трансцендентально-прагматическая стратегия обоснования делается зависимой
го есть не за счет непосредственных предписаний, а косвенным путем, через критическую общественную теорию, плодотворную в ис-юлковании различных ситуаций, теорию, в которую она встраивает-я, например, для различения между особыми интересами и теми, что опускают обобщение.
от возражений скептика, содержит в себе не одну лииг выгоду. Такие аргументы производят впечатление тол ко на того оппонента, который вообще удостаива своего противника чести вступить с ним в дискуссш Скептик, который заранее видит, что неминуемо буд пойман на перформативных противоречиях, с само начала станет отклонять навязываемую ему игру в «к кого перехитрит» и откажется вступать в какую бы ни было дискуссию. Последовательный скептик лиш ет трансцендентального прагматика почвы для его ар ментов. Так, например, он может в отношении собс венной культуры вести себя как этнолог, который в н доумении присутствует при философской дискусси как при непонятном ему ритуале некоего достоприм чательного людского племени. Этот привитый Ницш взгляд ныне вновь оказался в чести благодаря Фук Состояние дискуссии изменяется в одночасье: развив дальше свои соображения, когнитивист сможет тепер только говорить о скептике, но не говорить со скепти ком. Как правило, он будет вынужден капитулироват и сознаться, что против скептика, когда тот выходит борьбы, бессильны любые средства; он скажет, что готовность вступить в дискуссию, и вообще, готовность отдать себе отчет в своих действиях должна предполагаться на деле, если мы не хотим, чтобы тема моральной теории утратила свой смысл. Должна существовать некая остаточная способность принимать решения, которую нельзя обработать с помощью аргументации — в эТом месте волевой момент проявлялся бы по праву.
Между тем мне кажется, что теоретик морали не имеет права успокаиваться на этом. Скептик, который одним своим поведением мог бы вырвать у него из рук его собственную тему, хотя и не сохранял бы за собой последнего слова, все же оставался бы, так сказать, в
воем перформативном праве: он молча и с внушительным видом продолжал бы отстаивать свою позицию.
На этой стадии дискуссии (если ее еще можно счи-ыть таковой) соображение относительно того, что воим поведением скептик отрекается от своего членства в сообществе людей, ведущих аргументированные дискуссии, помогло бы не в меньшей, но и не в большей степени. Отказываясь вступать в дискуссию, он не может, к примеру, даже косвенно отрицать, что включен в ту или иную социокультурную форму жизни, вырос среди взаимосвязей коммуникативного действия и воспроизводит в них свою жизнь. Одним словом, он может отрицать мораль, но не нравственность, присущую тем жизненным отношениям, в которых он проводит, так сказать, дни напролет. В противном случае ему пришлось бы искать убежища в самоубийстве или в какой-нибудь тяжелой душевной болезни. Иными словами, он не может вырваться из повседневной коммуникативной практики, в которой вынужден непрерывно занимать позицию приятия или неприятия; насколько скептик вообще остается в живых, ту робинзонаду, в которой он мог бы, сохраняя молчание и внушительный вид, продемонстрировать свой отказ от коммуникативного действия, нельзя себе представить даже как развертывающуюся в его воображении попытку.
Однако, как мы уже видели, субъекты коммуникативного действия, рассуждая друг с другом о чем-либо происходящем в мире, должны ориентироваться на притязания на значимость, в том числе и на притязания на ассерторическую и нормативную значимость. Поэтому не существует ни одной социокультурной жизненной формы, которая не нацеливалась бы, по крайней мере косвенным образом, на продолжение коммуникативного действия с помощью аргументативных средств — сколь бы рудиментарны ни были формы ар гументации и сколь бы мало ни были институциализо ваны процессы достижения взаимопонимания. Коль скоро мы рассматриваем дискуссию как особым обра» зом регламентированную форму межличностного общения, мы можем определить ее как рефлексивную форму действия, ориентированного на достижение взаимопонимания. Те прагматические предпосылки, которые мы раскрыли на уровне процедур, дискуссии заимствуют из предпосылок ориентированного таким образом действия. Отношения взаимности, на которых основано признание друг друга вменяемыми субъектами, уже встроены в то действие, в котором обретается корень дискуссии. Поэтому отказ от аргументированной дискуссии, предпринятый радикальным скептиком, оказывается пустым демаршем. Даже тот, кто последователен в своем отказе от дискуссии, не может выйти из повседневной коммуникативной практики; он остается во власти ее предпосылок, а последние, в свою очередь, по крайней мере отчасти тождественны предпосылкам аргументативной дискуссии вообще.
Конечно, нужно было бы более детально рассмотреть, какие нормативные содержания может вскрыть анализ предпосылок ориентированного на взаимопонимание действия. Пример такого анализа предлагает А. Гевирт, попытавшийся вывести основные этические нормы из структур и всеобщих прагматических предпосылок целенаправленного действия.83 Он применяет пре-суппозициональный анализ к понятию способности спонтанного и целенаправленного действия, чтобы показать, что всякий рационально действующий субъект должен рассматривать игровое пространство своих дей-
83Gewirth A. Reason and Morality. Chicago, 1978.
I гвий, а также ресурсы для достижения целей как некие (шага. Примечательно, однако, что телеологическое понимание действия недостаточно, для того чтобы обосновать понятие права на такие «необходимые блага» I см же трансцендентально-прагматическим способом, чго и сами эти блага.114 Если за основу взять понятие коммуникативного действия, то, следуя тому же самому методу, можно выработать понятие рациональности, достаточно сильное, для того чтобы довести трансцендентально-прагматическую дедукцию морального принципа до самих базисных значимостей ориентированно-I о на взаимопонимание действия.115 Здесь мне придется пока оставить все как есть.116