[118], но лично для него она безусловно обладала высшим моральным авторитетом и выступала как явление сакральное.
Любопытно при этом, что, несмотря на его сциентизм, горячую веру в науку и ее возможности, он приписывает науке довольно пассивную роль, часто подчеркивая, что ее главное предназначение – не трансформация реальности, а ее отражение, что она должна очень осторожно вмешиваться в социальный мир. Этот подход контрастирует с его акцентом на активистской интерпретации морали и религии как витальных движущих сил, преобразующих реальность и создающих социальные идеалы.
Сакральное значение в современных условиях приобрели, с точки зрения Дюркгейма, социальные и политические ценности, провозглашенные Французской революцией. Ценности свободы, равенства, братства, разума, «культ человеческой личности» приобрели сакрально-традиционный характер, и фундаментальная задача социологии и интеллектуалов вообще, с его точки зрения, состоит в том, чтобы их укреплять, культивировать и пропагандировать. Порожденный современным обществом культ человеческой личности в его интерпретации стал средоточием сакрального начала как такового. Правда, Дюркгейм недооценивал в целом значение политики, за что часто подвергался обоснованной критике. Политические революции, в частности, согласно ему, как правило, носят поверхностный характер. Даже будучи радикальными и насильственными, они могут совершенно не затрагивать основ социального порядка и не вызывать трансформации социальных институтов, выступая в качестве своего рода кровавых спектаклей, после которых в социально-институциональном плане может ничего не меняться. Подлинно серьезные социальные трансформации, по Дюркгейму, часто происходят незаметно для обыденного сознания и только тогда, когда они имеют глубокие моральные основания.
Что касается взаимоотношений морали и права, то Дюркгейм всегда обосновывал положение о том, что это явления однопорядковые, и различия между ними не носят принципиального характера. Как уже отмечалось[119], моральные правила, в его понимании, – это те же правовые нормы, которые носят «диффузный», некодифицированный характер, а правовые нормы, юридические законы представляют собой моральные правила, которые формализованы, кодифицированы, кристаллизуются в виде юридических норм и опираются на специфические санкции.
Наиболее сложными в интерпретации Дюркгейма выглядят взаимоотношения между моралью и, вместе с тем, социальностью, с одной стороны, и искусством, художественной культурой – с другой. По отношению к морали и социальной жизни в целом искусство в его теории играет неоднозначную, двойственную и в большой мере негативную роль. Конечно, поведение человека, который предан искусству и готов к самопожертвованию ради него, который выходит за пределы своего я, близко к моральному поведению. «В известном смысле эстетическая культура внушает воле установку, которой моральное воспитание может затем воспользоваться для достижения своих собственных целей и, следовательно, может показаться, что искусство – это мощное средство морализации»[120], – утверждает Дюркгейм.
Тем не менее он полагает, что эстетическая культура радикально отличается от моральной, что между ними существует, по его выражению, настоящий «антагонизм». Если мораль принадлежит сфере реального, то искусство, наоборот, – это сфера образного, вымышленного, ирреального. Если мораль относится к «серьезной жизни», то искусство – это сфера игры[121]. Самое главное различие состоит в том, что искусство, в отличие от морали, в общем не выполняет социальную функцию, не поддерживает социальную солидарность и социальные нормы. Конечно, и эту сферу необходимо и возможно использовать для моральных целей, но все-таки мораль и художественная деятельность, согласно Дюркгейму, принципиально различаются между собой.
Вопросы воспитания и образования всегда играли важнейшую роль и в теории Дюркгейма, и в его практической деятельности. Это касается и морали, и образовательно-воспитательных институтов как таковых. Его интерес к данной проблематике был вызван ее огромным значением для Франции Третьей республики и явился отражением «морально-воспитательного прагматизма» французской социологии этого периода, о котором упоминалось выше. Именно в этом проявлялась социально-практическая ориентация французской социологии того времени, в отличие, скажем, от американской, сосредоточенной на проблемах индустриального труда и города.
Характерны в данном отношении сами названия кафедр, которыми руководил Дюркгейм. В Бордоском университете, где он работал с 1887 по 1902 г., это была кафедра «педагогики и социальной науки». В Парижском университете он с 1902 г. работал на кафедре «науки о воспитании»; только в 1913 г. она была переименована в кафедру «науки о воспитании и социологии» и носила это название вплоть до 1932 г. Важно иметь в виду, что на этой кафедре он первоначально был заместителем руководителя, а затем (с 1906 г.) руководителем. В этой должности он сменил выдающегося французского педагога и политика, лауреата Нобелевской премии мира Фердинанда Бюиссона. Эта замена, хотя и предполагала определенные изменения, все же отнюдь не означала полной переориентации кафедры с проблематики воспитания на социологическую.
Та же особенность, а именно «морально-педагогический уклон», прослеживается также и в названиях ряда курсов и циклов лекций, которые он читал в обоих названных университетах. Среди них мы находим, в частности, такие: «Моральное воспитание» (1887–1888, 1889–1990, 1898–1899, 1899–1900 гг.), «Французская педагогика в XVIII и XIX веках», «Интеллектуальное воспитание» (1890–1891 гг.) и т. д. (в Бордоском университете); «О моральном воспитании» (1902–1903 гг.), «Преподавание морали в школе» (1903–1904, 1904–1905, 1907–1908 гг.), «Интеллектуальное воспитание в начальной школе» (1905–1906 гг.), «Моральное воспитание в школе» (1906–1907, 1911–1912 гг.), «Наука о воспитании. Формирование и развитие среднего образования во Франции» (1906–1907, 1908–1909, 1909–1910, 1910–1911 гг.) и т. д. (в Сорбонне)[122]. Правда, в перечне курсов, читавшихся Дюркгеймом, можно найти и такие, которые носили «чисто» социологический характер, например, курс «Социология. Мораль» (1908–1909, 1909–1910, 1910–1911, 1911–1912, 1914–1915 гг.)[123]. Но таких курсов было сравнительно немного.
Дюркгейм был сторонником социальных реформ, основанных на научных, прежде всего социологических рекомендациях. Несомненно, в образовательно-воспитательной системе современной ему Франции он видел один из главных каналов, во-первых, внедрения социологии, во-вторых, реформирования морали и, шире, общества. Поэтому связь социологической тематики с педагогической была для него вполне органичной и обоснованной. В то же время отчасти она была вынужденной, так как читавшиеся им курсы должны были соответствовать тем требованиям, которые предъявляла ему тогдашняя университетская система, желавшая видеть в его преподавании практический, прикладной, т. е. в данном случае воспитательно-педагогический аспект. Во многом именно через педагогику социология проникала в эту систему, в частности в Сорбонну. Об этом свидетельствует нередко цитируемое специалистами высказывание его последователя, видного французского социолога Мориса Хальбвакса о том, что «социология была допущена в Сорбонну не сразу, но была введена в нее через узкую дверцу педагогики»[124].
Очевидно, что Дюркгейм осознавал себя главным образом не специалистом в области педагогики, не моралистом, а социологом, и именно в области социологии, ее развитии и преподавании видел свое истинное профессиональное призвание. Но в сложившейся ситуации ему приходилось идти на компромисс, объединяя этико-педагогические курсы с социологическими, или же, если угодно, выдавая последние за первые. При этом, преподавая даже несоциологические, этико-педагогические курсы, он при любой возможности всячески их «социологизировал», видя в этом, с одной стороны, перспективу развития педагогики, этики и других дисциплин, с другой – способ развития, внедрения и популяризации самой социологии.
Так или иначе, на протяжении всей жизни Дюркгейм выступал не только в роли социолога, но и в роли педагога, теоретика и практика образования и воспитания, что позволило ему стать одним из классиков французской педагогики[125]. Неудивительно, что, с его точки зрения, «воспитание состоит в методической социализации молодого поколения»[126]. В каждом обществе система воспитания выступает двояко: оно носит одновременно единый и множественный характер. В определенном смысле оно множественно, так как «существует столько видов воспитания, сколько в этом обществе существует сред»[127]. Например, в кастовом обществе оно дифференцировано в зависимости от кастовой принадлежности, в классовой – в зависимости от классовой, воспитание буржуа отличается от воспитания рабочего, а горожанина – от сельского жителя. Тем не менее система воспитания каждого общества обладает определенным единством: «Не бывает народа, не обладающего определенным множеством идей, чувств и практик, которые воспитание должно привить всем детям, независимо от того, к какой социальной категории они принадлежат»[128].
Внутри собственно моральной социализации Дюркгейм различает понятия «моральное воспитание» (“l’éducation morale”) и «моральное образование» (“l’enseignement moral”)[129]