Дело в том, что оно противоестественно. Эгоист живет так, как если бы он был целым, содержащим в себе самом смысл своего существования, которое самодостаточно. Но подобное состояние невозможно, так как противоречиво в своих основаниях. Напрасно будем мы заставлять, напрасно будем мы пытаться ослабить узы, связывающие нас с остальным миром, у нас ничего не выйдет. Мы безусловно связаны с окружающей нас средой; она проникает в нас, она сливается с нами воедино. Следовательно, в нас есть нечто иное, чем мы сами, и уже только благодаря тому, что мы связаны с самими собой, мы связаны с чем-то иным, чем мы. Можно даже сказать больше: абсолютный эгоизм – это неосуществимая абстракция. Ведь чтобы жить чисто эгоистической жизнью, нам бы понадобилось лишить себя нашей социальной природы, что для нас невозможно точно так же, как отскочить от собственной тени. Все, что мы можем сделать, – это более или менее приблизиться к этой идеальной границе. Но при этом, чем ближе мы к ней подходим, чем больше мы выходим за пределы природы, тем больше наша жизнь функционирует в анормальных условиях. Этим и объясняется тот факт, что такая жизнь довольно быстро становится для нас невыносимой. Настолько извращенные, настолько отвращенные от их нормального предназначения функции могут выполняться без трений и страданий только благодаря исключительно подходящему для этого стечению обстоятельств. Не будет их, не будет ничего. Поэтому эпохи, когда дезинтегрированное общество, по причине своего упадка, менее сильно притягивает к себе отдельные воли, и в которые в результате эгоизм процветает, – это грустные эпохи. Культ Я и чувство беспредельного часто совпадают по времени. Буддизм – лучшее доказательство этой связи.
Таким образом, подобно тому как, ограничивая и сдерживая нас, мораль лишь отвечает потребностям нашей природы, точно так же, предписывая нам привязываться к группе и подчиняться ей, она лишь предъявляет нам требование реализовать наше подлинное бытие. Она лишь повелевает нам сделать то, чего требует природа вещей. Для того чтобы мы были людьми, достойными этого имени, нужно, чтобы мы связали себя, и настолько тесно, насколько возможно, с главным источником той ментальной и моральной жизни, которая характерна для человечества. Но этот источник не в нас; он в обществе. Именно общество – творец и хранитель всех тех богатств цивилизации, без которых человек впал бы в животное состояние. Поэтому нам нужно широко раскрыться для его воздействия, а не замыкаться ревниво в самих себе, чтобы отстаивать нашу автономию. Но именно это бесплодное отгораживание мораль осуждает, когда привязанность к группе трактует как истинный долг. Этот фундаментальный долг, основа всех остальных видов долга, совсем не означает какое-то самоотречение; предписываемое им поведение может иметь следствием лишь развитие нашей личности. Мы говорили недавно, что понятие личности предполагает в качестве первоэлемента прежде всего самообладание, которому мы можем научиться только в школе моральной дисциплины. Но это первое и необходимое условие не является единственным. Личность – это не только существо, которое заключено в самом себе, это еще и система идей, чувств, стремлений, это сознание, наполненное содержанием; и мы тем более являемся личностью, чем более это содержание изобилует различными элементами. Разве не по этой причине цивилизованный человек является личностью в большей мере, чем первобытный, а взрослый – чем ребенок? Таким образом, мораль, извлекая нас из самих себя, приказывая нам погружаться в эту питательную среду общества, дает нам возможность развивать нашу личность. Существо, которое не живет исключительно собой и для себя, которое отдает себя и жертвует собой, которое сливается с внешней средой и позволяет ей в себя проникать, живет, несомненно, жизнью более насыщенной и интенсивной, чем одинокий эгоист, замыкающийся в самом себе, стремящийся оставаться вне дел и людей. Вот почему подлинно моральный человек, приверженный не той заурядной, посредственной морали, которая не идет дальше элементарного воздержания, а человек позитивной и активной морали, обязательно становится сильной личностью.
Итак, общество превосходит индивида, оно обладает своей собственной природой, отличной от природы индивидуальной, и тем самым оно выполняет первое условие, необходимое для того, чтобы служить целью для моральной деятельности. Но одновременно оно примыкает к индивиду; между ними нет пустоты; оно пускает в нас сильные и глубокие корни. И этим не все сказано; лучшая часть нас самих – это лишь эманация коллектива. Этим объясняется тот факт, что мы можем привязываться к нему и даже предпочитать его нам самим.
Но до сих пор мы говорили об обществе вообще, так, как если бы оно было только одно. На самом же деле человек живет сегодня в многочисленных группах. Если упомянуть только наиболее важные из них, то это семья, в которой он родился, родина или политическая группа и человечество. Надо ли привязывать его к одной из этих групп, исключая все остальные? Об этом речь не идет. Что бы ни говорили об этом те, кто склонны к упрощениям, между этими тремя коллективными чувствами нет обязательного антагонизма, как будто принадлежать к своей родине можно только в той мере, в какой мы оторваны от семьи, как будто можно выполнять свои обязанности человека, только забывая о своих обязанностях гражданина. Семья, отечество, человечество представляют собой различные фазы нашей социальной и моральной эволюции, в которых одни были подготовлены другими, следовательно, соответствующие группы могут надстраиваться друг над другом, друг друга не исключая. Точно так же как каждая из них играет свою роль в ходе исторического развития, они взаимно друг друга дополняют в настоящее время; у каждого имеется своя функция. Семья окутывает индивида совсем не так, как отечество, и отвечает другим моральным потребностям. Между ними поэтому не нужно делать односторонний выбор. Человек является морально целостным только тогда, когда он подчинен этому тройственному воздействию.
Но хотя эти три группы могут и должны совместно сосуществовать, хотя каждая из них формирует моральную цель, достойную того, чтобы к ней стремиться, тем не менее эти различные цели имеют различную ценность. Между ними существует иерархия. Совершенно очевидно, что семейно-домашние цели подчинены и должны быть подчинены целям национальным, уже только благодаря тому, что отечество – это социальная группа более высокого порядка. Поскольку семья ближе к индивиду, она образует цель менее безличную и, следовательно, менее высокую. Круг семейно-домашних интересов настолько узок, что он в значительной части смешивается с кругом интересов индивидуальных. Впрочем, в действительности, по мере того как общества прогрессируют и централизуются, общая жизнь общества, та, которая свойственна всем его членам и которая содержит в политической группе свой источник и свою цель, постоянно занимает все больше места в индивидуальных сознаниях, тогда как относительная и даже абсолютная часть семейной жизни постепенно уменьшается. Публичные дела всякого рода, политические, юридические, международные и т. п.; экономические, научные, художественные события, касающиеся всей нации в целом, – все это вытягивает индивида вовне из его семейно-домашней среды, с тем чтобы привлечь его внимание к другим объектам. Даже собственно семейная деятельность несколько уменьшилась, поскольку ребенок часто покидает домашний очаг в очень раннем возрасте, для того чтобы получить вовне образование, поскольку он от него отдаляется, во всяком случае, с того дня, как он становится взрослым и, в свою очередь, лишь незначительное время удерживает вокруг себя создаваемую им семью. Центр тяжести моральной жизни, который когда-то был сосредоточен в семье, все больше и больше смещается. Семья становится вторичным органом государства.
Но если в этом вопросе нет особых расхождений, то вопрос о том, должно ли человечество подчиняться государству, а космополитизм национализму, наоборот, – один из тех, что сегодня вызывает больше всего разногласий. И в действительности он наиболее важен, поскольку в зависимости от того, за одной или за другой группой будет признано главенство, полюс моральной деятельности будет различным, и моральное воспитание будет пониматься почти противоположным образом.
Серьезность дискуссиям придает сила аргументов, которыми обмениваются та и другая стороны. С одной стороны, подчеркивается, что самые абстрактные и безличные моральные цели, те, которые сильнее всего оторваны от условий времени и места, так же как и от расовых условий, – это и те цели, которые все более возвышаются до уровня первостепенных. Поверх малых племен былых времен образовались нации; затем сами нации смешались и вошли в более обширные социальные организмы. В результате моральные цели обществ становились все более общими. Они постоянно отделяются от этнических и географических особенностей, именно потому, что каждое общество, ставшее более объемистым, охватывает более значительное разнообразие теллурических или климатических условий, и все эти различные влияния взаимно друг друга уничтожают. Национальный идеал первых греков или римлян был еще узко специфическим и тесно привязан к тем малым обществам, каковыми были гражданские общины Греции и Рима; в известном смысле он был общинно-муниципальным. Тот же идеал феодальных объединений в Средние века обладал уже большей степенью всеобщности, которая росла и усиливалась по мере того как европейские общества становились более обширными и плотными. Нет смысла устанавливать для столь прогрессивного и безостановочного движения границы, которое оно не могло бы преодолеть. Но человеческие цели еще более высоки, чем самые возвышенные национальные цели. Разве не за ними, следовательно, необходимо признать верховенство?
Но, с другой стороны, человечество в сравнении с отечеством имеет тот недостаток, что в нем невозможно видеть сформированное общество. Это не социальный организм, имеющий свое собственное сознание, свою индивидуальность, свою организацию. Это лишь абстрактный термин, которым мы обозначаем совокупность государств, наций, племен, чье соединение образует человеческий род. Государство в настоящее время является наиболее развитой из существующих организованной человеческой группой; если и можно полагать, что в будущем образуются государства еще более обширные, чем существующие сегодня, то ничто не позволяет предположить, что когда-нибудь сформируется государство, которое объединит в себе все человечество целиком. Во всяком случае, такой идеал настолько далек, что сегодня ориентироваться на него неуместно. Представляется невозможным поэтому подчинять, приносить в жертву группу уже существующую, представляющую собой живую реальность в настоящее время, группе, которой еще нет и которая, весьма вероятно, всегда будет лишь отвлеченным понятием. Согласно тому, что мы сказали, поведение морально только тогда, когда оно имеет целью общество, имеющее свой собственный облик и свою индивидуальность. Каким образом человечество может обладать таким свойством и играть эту роль, если оно не является сформированной группой?