Итак, мы, кажется, сталкиваемся с настоящей антиномией. С одной стороны, мы не можем запрещать себе разрабатывать более высокие моральные цели, чем цели национальные; с другой стороны, представляется невозможным, чтобы эти более высокие цели смогли осуществиться в человеческой группе, которая бы им вполне соответствовала. Единственное средство разрешить эту трудность, терзающую наше общественное сознание, это требовать реализации отмеченного человеческого идеала от наиболее высоких из известных нам групп, от тех, которые находятся ближе всего к человечеству, тем не менее, не смешиваясь с ним, т. е. от отдельных государств. Чтобы всякое подобное противоречие исчезло, чтобы все требования нашего морального сознания были удовлетворены, достаточно, чтобы государство поставило перед собой в качестве основной цели не расширяться материально за счет своих соседей, не становиться сильнее, чем они, богаче, чем они, но реализовать внутри себя общие интересы человечества, т. е. заставить властвовать в нем наибольшую справедливость и наивысшую мораль, организоваться таким образом, чтобы в нем существовала все более тесная связь между заслугами граждан и их условиями жизни, чтобы страдания индивидов облегчались или предотвращались. С этой точки зрения между различными государствами исчезает всякое соперничество, а в результате – и всякая антиномия между космополитизмом и патриотизмом. В конечном счете все зависит от того, каким образом понимается патриотизм, так как он может выступать в двух весьма различных формах. Либо он является, если можно так выразиться, центробежным; он направляет национальную активность вовне, подталкивает государства к тому, чтобы друг друга захватывать, взаимно друг друга исключать; тогда он ввергает их в конфликт, тем самым он создает конфликт между национальными чувствами и чувствами общечеловеческими. Либо, наоборот, патриотизм целиком обращается внутрь, стремится улучшать внутреннюю жизнь общества; и тогда он заставляет объединяться в единой цели все государства, достигнувшие одного уровня морального развития. Первый из них является агрессивным, воинственным; второй – научным, художественным, индустриальным, словом, по сути своей, мирным.
В этих условиях больше нет смысла задаваться вопросом о том, должен ли национальный идеал приноситься в жертву человеческому идеалу, поскольку оба они сливаются воедино. Тем не менее это слияние никоим образом не означает, что неповторимый облик отдельных государств должен исчезнуть. Ведь каждое из них может обладать своим особым способом восприятия этого идеала в соответствии со своим собственным характером, своим самочувствием, своим историческим прошлым. Ученые одного и того же общества и даже всего мира имеют одну и ту же цель, состоящую в развитии и распространении человеческого ума; и тем не менее это не мешает каждому ученому обладать интеллектуальной и моральной индивидуальностью. Каждый из них видит один и тот же мир или, точнее, одну и ту же часть мира, со своей собственной точки зрения; но все эти разнообразные точки зрения совсем не исключают друг друга, а друг друга исправляют и взаимно дополняют. Точно так же каждое отдельное государство является или во всяком случае может быть специфической точкой зрения на человечество; и эти разнообразные способы понимания одного и того же объекта, совсем не являясь антагонистами по отношению друг к другу, наоборот, притягиваются друг к другу по причине их различий, так как они представляют собой лишь различные взгляды на одну и ту же реальность, бесконечная сложность которой может быть выражена только бесконечным количеством последовательных или одновременных приближений. Таким образом, из того, что над отдельными обществами парит один и тот же идеал, выступающий как общий предел для их моральной деятельности, совсем не следует, что их различные индивидуальности должны раствориться и потеряться друг в друге. Но этот идеал слишком богат разнообразными элементами, чтобы каждая коллективная личность могла его выразить и реализовать во всей его полноте. Нужно, стало быть, чтобы между отдельными обществами существовало своего рода разделение труда, которое является и останется основой их существования. Несомненно, социальные личности, существующие сегодня, умрут; они будут заменены другими, вероятно, более крупными. Но какими бы крупными они ни были, по всей вероятности, всегда будет существовать множество государств, сотрудничество которых будет необходимо, чтобы осуществлять человечество.
Таким образом с большей точностью выявляется второй элемент морали. В принципе он состоит в привязанности к группе, какой бы она ни была. Для того чтобы человек был моральным существом, нужно, чтобы он дорожил чем-то иным, чем он сам; нужно, чтобы он был и чувствовал себя солидарным с обществом, каким бы незначительным оно ни было. Вот почему первая задача морального воспитания состоит в том, чтобы связать ребенка с обществом, которое непосредственно его окружает, я имею в виду семью. Но, хотя, вообще говоря, мораль начинается там, где начинается социальная жизнь, существуют, однако, различные степени морали, уже только благодаря тому, что все общества, часть которых человек составляет или может составлять, имеют неодинаковую моральную ценность. Но существует одно из них, которое обладает над всеми остальными подлинным верховенством, это политическое общество, это отечество, при условии, однако, что оно понимается не как эгоистическая личность, озабоченная исключительно тем, чтобы расширяться и расти за счет подобных личностей, но как один из многочисленных органов, сотрудничество которых необходимо для постепенной реализации идеи человечества. Функция школы состоит в том, чтобы привязывать ребенка главным образом именно к этому обществу. Что касается семьи, то ее самой достаточно, чтобы пробуждать и поддерживать в сердцах ее членов чувства, необходимые для ее существования. Что касается отечества, но отечества, понимаемого таким образом, то, наоборот, школа представляет собой единственную моральную среду, в которой ребенок может методично учиться его познавать и любить. Именно это придает сегодня первостепенную важность той роли, которая принадлежит школе в моральном образовании страны.
Лекция седьмаяВыводы относительно двух первых элементов морали. Третий элемент: автономия воли
Метод, который мы используем в изучении моральных фактов, имеет целью трансформировать в четкие и точные понятия смутные впечатления обыденного морального сознания. Наша цель – помочь ему ясно разобраться в себе самом, узнать себя среди разнообразных тенденций, смутных и противоречивых идей, приводящих его в движение. Но речь не идет о том, чтобы мы заняли его место. Оно есть моральная реальность, от которой нам нужно отталкиваться и к которой нам всегда нужно возвращаться. Оно есть наш единственный возможный пункт отправления: ибо где еще можем мы наблюдать мораль в том виде, в каком она существует?.. А умозрительные рассуждения о морали, которые не начинаются с ее наблюдения такой как она есть, с тем чтобы прийти к пониманию того, в чем она состоит, из каких существенных элементов она создана, каким функциям она соответствует, неизбежно лишены всякого основания. Единственный возможный объект исследования составляют суждения обыденного сознания, в том виде как они представляются наблюдению. Но в то же время именно к обыденному сознанию необходимо вернуться в конце исследования, с тем чтобы постараться его прояснить, заменив его смутные представления более определенными и методически разработанными идеями. Вот почему я сделал для себя правилом при каждом сделанном нами шаге вперед, при каждом создаваемом нами понятии устанавливать, что им соответствует в обиходных моральных концепциях, каковы те туманные впечатления, научной формой которых являются эти понятия.
Именно так, после того как я провел различение двух главных элементов морали, я постарался показать, что в иных формах это различение, хотя и не идентичное, но подобное, проводится всеми. Почти невозможно найти такого моралиста, который бы не ощущал, что в морали существуют два рода достаточно разных явлений, которые обычно обозначаются словами «благо» и «долг». Долг – это та мораль, которая повелевает; это мораль, понимаемая как авторитет, которому мы должны повиноваться, потому что она авторитет, и исключительно по этой причине. Благо – это мораль, понимаемая как явление хорошее, притягивающее к себе волю, пробуждающее спонтанное желание. Легко заметить, таким образом, что долг – это общество, навязывающее нам правила, устанавливающее границы для нашей природы, тогда как благо – это тоже общество, но в качестве более богатой реальности, чем мы сами, к которой мы не можем привязываться, не обогащая тем самым в результате наше существование. Это означает, таким образом, и с той и с другой стороны, выражение одного и того же чувства, предстающего перед нами в двойственном аспекте: в одном случае как повелительное законодательство, требующее от нас полного подчинения, в другом – как прекрасный идеал, к которому спонтанно стремятся чувства. Но хотя это одно и то же проявляемое нами чувство, оно весьма различно в обоих случаях, и данное различие имеет не только теоретическое значение. В самом деле, «благо» (“bien”) и «долг» (“devoir”) – это абстрактные слова, субстантивированные прилагательное и глагол, резюмирующие характерные черты одной реальности, которая является благой (bonne) и которая обладает свойством принуждать наши воли. Что это за реальность? Это мораль? Но мораль сама по себе есть совокупность общих суждений, общих максим. Какова реальность, выражаемая этими суждениями, природу которой они воспроизводят? Этот вопрос, который обыденное сознание себе не задает, мы попытались решить; и тем самым мы снабдили воспитание средством, причем единственным, рационального формирования морального характера ребенка. Есть только один метод пробуждения в сознании ребенка идей и чувств, не прибегая к искусственным ухищрениям, не апеллируя исключительно к слепым страстям: это связать, установить как можно более тесные контакты ребенка с самой вещью, к которой относятся эти идеи и чувства. Она и только она должна вызывать своим воздействием на сознание выражающие ее духовные состояния. Воспитание вещами так же настоятельно необходимо для формирования моральной культуры, как и для культуры интеллектуальной. Теперь, когда мы знаем, каковы эти вещи, какова конкретная реальность, которую выражают моральные чувства, вполне просматривается метод осуществления морального воспитания. Достаточно будет добиться проникновения этой вещи в школу, сделать из нее элемент школьной среды, представить ее в различных аспектах таким образом, чтобы она отпечаталась в их сознании. По крайней мере принцип воспитательной практики найден.