Такова единственная автономия, на которую мы можем претендовать, единственная также, которая имеет для нас какую-то ценность. Это не та автономия, которую мы получаем в готовом виде от природы, которую мы находим при рождении в числе наших основополагающих неотъемлемых свойств. Мы создаем ее сами, по мере того как достигаем более полного постижения вещей. Она не предполагает также, что человеческая личность какой-то из своих сторон не поддается воздействию мира и его законов. Мы составляем неотъемлемую часть мира; он воздействует на нас, он проникает в нас со всех сторон, и нужно, чтобы так было, так как без этого проникновения наше сознание было бы пустым и лишенным всякого содержания. Каждый из нас – это точка, в которой сходится определенное множество внешних сил, и именно из этого пересечения рождается наша личность. Стоит этим силам перестать здесь встречаться, и останется лишь математическая точка, пустое место, в котором сознание и личность не могли бы сформироваться. Но если в какой-то мере мы являемся продуктом вещей, то мы можем, благодаря науке, подчинять нашему мышлению и эти вещи, оказывающие на нас свое действие, и само это действие. И таким образом мы вновь становимся хозяевами самим себе. Именно мышление является освободителем воли. Это утверждение, с которым все охотно согласятся в отношении физического мира, не менее верно в отношении мира морального. Общество – это продукт бесчисленных сил (среди которых та, которой являемся мы, есть лишь ничтожная частица), сочетающихся согласно законам и формам, которых мы не знаем, совсем не хотели и не одобряли; к тому же, мы получаем это общество в значительной мере в готовом виде из прошлого. И безусловно, так же дело обстоит и с моралью, выражением природы общества. Поэтому опасная иллюзия – воображать, что она есть наше творение и что, следовательно, мы держим ее целиком и основательно в своей власти; что она всегда есть то, чем мы бы хотели, чтобы она была. Это иллюзия, подобная той, что присуща первобытному человеку, который верит, что через свое волевое действие, через выражаемое желание, через энергичное приказание, может остановить движение солнца, остановить бурю или вызвать ветер. Мы можем овладеть моральным миром точно так же, как мы овладеваем миром физическим: создавая науку о моральных вещах.
Мы подходим, таким образом, к определению третьего элемента морали. Чтобы действовать морально, недостаточно, вернее, больше недостаточно уважать дисциплину, быть привязанным к группе; нужно еще, чтобы, либо подчиняясь правилу, либо посвящая себя достижению идеала, мы осознавали, как можно более ясно и полно, основания нашего поведения. Ибо именно это осознание придает нашему действию ту автономию, которую публичное сознание требует отныне от всякого истинно и целиком морального существа. Мы можем поэтому сказать, что третий элемент морали – это ее осмысленность. Мораль состоит уже не в том, чтобы просто выполнять, даже преднамеренно, определенные действия; нужно еще, чтобы правило, предписывающее эти действия, было объектом свободного волеизъявления, т. е. было свободно принято, а это свободное принятие есть не что иное, как принятие проясненное. Именно в этом, возможно, состоит самое значительное новшество в моральном сознании современных народов; дело в том, что осмысленность стала и все более и более становится элементом морали. Мораль, которая первоначально целиком заключалась в самом действии, в содержании формировавших его движений, все более восходит к сознанию. Мы давно уже признаем за действием социальную ценность только в том случае, если оно интенционально, т. е. если субъект заранее представляет себе, в чем состоит это действие, и каковы его отношения с правилом. Но теперь, помимо этого первого представления, мы требуем от него и другого, того, которое глубже проникает в существо вещей: это объясняющее представление самого правила, его причин и смыслов его существования. И это объясняет то место, которое в наших школах мы отводим преподаванию морали. Ибо преподавать мораль не значит ее проповедовать, прививать: это значит ее объяснять. А отказывать ребенку во всяком объяснении такого рода, не стремиться дать ему понять основания правил, которым он должен следовать, – значит обречь его на неполноценную, слабую моральную жизнь. Подобное воспитание не только не должно причинить вред публичной морали, в чем его иногда обвиняли, но отныне является его необходимым условием. Разумеется, обеспечить его трудно, так как оно должно опираться на науку, которая еще только создается. В том состоянии, в котором пока находятся социологические исследования, не всегда легко связывать каждую отдельную обязанность с определенной чертой социальной организации, которой эта обязанность объясняется. Тем не менее уже теперь имеются общие признаки, которые могут быть с пользой представлены и могут дать понять ребенку не только каковы его обязанности, но и каковы основания этих обязанностей. Мы вернемся к этому вопросу, когда будем непосредственно рассматривать, каким должно быть преподавание морали в школе.
Этот третий и последний элемент морали составляет отличительную характеристику светской морали, так как логически он не может занять место в морали религиозной. В самом деле, он подразумевает, что существует гуманитарная наука о морали и, следовательно, что моральные факты – это естественные явления, подлежащие изучению только разумом. Ибо наука возможна только о том, что дано в природе, т. е. в наблюдаемой реальности. Поскольку Бог – вне мира, он также вне науки и над ней; поэтому если мораль исходит от Бога и выражает его, то она тем самым оказывается за пределами понимания нашим разумом. В действительности вследствие существования тесной связи, веками соединявшей ее с религиозными системами, мораль сохранила некий чарующий характер, который в глазах некоторых людей и сейчас еще помещает ее за пределы науки в собственном смысле слова. Человеческому мышлению отказывают в праве постигать ее так же, как и остальную часть мира. Кажется, что, касаясь морали, мы вступаем в таинственную область, в которой обычные методы научного исследования уже неприменимы, и тот, кто пытается изучать ее как естественный феномен, вызывает нечто вроде скандала, подобного тому, который вызывает святотатство. Безусловно, подобный скандал будет находить оправдания, если мы не сможем рационализировать мораль, не лишая ее того авторитета, того величия, которые в ней есть. Но мы видели, что можно объяснить это величие, дать ему чисто научное выражение, не ликвидируя его и даже не уменьшая.
Таковы основные принципы морали, по крайней мере те, которые мы наблюдаем в настоящее время. Прежде чем обнаружить, какими средствами они могут быть воспитаны у ребенка, попытаемся бросить общий взгляд на результаты, к которым мы постепенно пришли, и создать общую концепцию морали, в том виде, как она предстает в процессе нашего анализа.
С самого начала можно было заметить, какое множество аспектов в ней представлено. Это мораль долга, так как мы непрерывно настаивали на необходимости правила и дисциплины; но это в то же время и мораль блага, поскольку она устанавливает для деятельности человека цель, которая хороша и которая содержит все, что нужно, чтобы пробуждать желание и притягивать волю. Склонность к существованию в соответствии с правилами, склонность к умеренности, потребность в ограничении, самообладание здесь легко сочетаются с потребностью в самоотдаче, с духом верности и самопожертвования, словом, с активными и коммуникативными силами моральной энергии. Но прежде всего это мораль рациональная. Мы не только выразили все ее элементы в постижимых, светских, рациональных понятиях, но еще и сделали из самого постепенного осмысления морали ее элемент sui generis. Мы не только показали, что разум может применяться к пониманию моральных фактов, но еще и констатировали, что это применение разума к морали все более стремится стать условием добродетели, а также сформулировали основания этого.
Иногда против метода, которому мы следуем в изучении моральных фактов, возражали, утверждая, что он практически несостоятелен, что он замыкает человека в уважении к устоявшемуся факту, что он не открывает никакой перспективы в отношении достижения идеала, и все это потому, что мы сделали для себя правилом объективно наблюдать моральную реальность такой, какой она предстает в опыте, вместо того чтобы определять ее a priori. Теперь можно увидеть, насколько это возражение необоснованно. Мораль, наоборот, представляется нам в высшей степени идеалистической. Ведь что такое идеал, если не корпус идей, витающих вокруг индивида и одновременно энергично требующих от него действия. Но общество, которое мы истолковали как цель морального поведения, бесконечно превосходит уровень индивидуальных интересов. Кроме того, то, что мы должны особенно любить в нем, то, к чему мы должны быть привязаны сильнее всего, это не его тело, но его душа; а то, что называют душой общества, разве это не совокупность идей, которые изолированный индивид никогда бы не смог создать, которые выходят за пределы его ментальности и которые сформировались и существуют только благодаря содействию множества ассоциированных индивидов? Но в то же время, будучи в высшей степени идеалистической, эта мораль обладает своим особенным реализмом. Ибо идеал, который она нам предлагает, не находится вне времени и пространства; он зависит от реальности, составляет ее часть, оживляет этот конкретный и живой организм, который мы видим и которого мы касаемся, так сказать, и в жизнь которого мы сами вовлечены, – это общество. Кроме того, такой идеализм не рискует выродиться в пассивные медитации, в безмятежные, бесплодные мечтания. Он нас притягивает не к простым внутренним явлениям, которые мышление созерцает более или менее лениво, но к вещам, которые находятся вне нас, которые наслаждаются и страдают, как и мы, которые нуждаются в нас так же, как мы в них, и которые, следовательно, совершенно естественно пробуждают нашу активность. Нетрудно предвидеть, какими будут педагогические последствия данной теоретической концепции. Так, с этой точки зрения средство морального воспитания ребенка состоит не в том, чтобы повторять ему, пусть даже пылко и убежденно, определенное множество очень общих максим, пригодных для всех времен и всех стран, но в том, чтобы дать ему понять свою страну и свое время, дать ему почувствовать их потребности, приобщить его к жизни и подготовить его, таким образом, к тому, чтобы он принимал участие в ждущих его коллективных делах.