[75]. Таким образом, дюркгеймовская теория морали оказывается включенной в его более широкую теорию социальной интеграции, состоящей из двух названных базовых компонентов и образующих социальную основу морали[76].
Наконец, в «Моральном воспитании» Дюркгейм выделяет также третий основополагающий элемент морали, которого не было в его более ранних работах. Он квалифицирует его как «автономию воли» и характеризует следующим образом: «…Третий элемент морали – это ее осмысленность. Мораль состоит уже не в том, чтобы просто выполнять, даже преднамеренно, определенные действия; нужно еще, чтобы правило, предписывающее эти действия, было объектом свободного волеизъявления, т. е. было свободно принято, а это свободное принятие есть не что иное, как принятие проясненное. Именно в этом, возможно, состоит самое значительное новшество в моральном сознании современных народов…»[77].
Третий элемент морали, по Дюркгейму, составляет отличительную черту современного сознания, которая состоит в том, что оно признает за действием социально-моральную ценность не только тогда, когда оно интенционально, т. е. «если субъект заранее представляет себе, в чем состоит это действие, и каковы его отношения с правилом; …помимо этого первого представления, мы требуем от него и другого, того, которое глубже проникает в существо вещей: это объясняющее представление самого правила, его причин и смыслов его существования»[78]. Этот же элемент отличает светскую мораль от религиозной. Бог – вне мира, вне науки и над ней. Присутствие же автономии воли означает, что «существует гуманитарная наука о морали и, следовательно, …моральные факты – это естественные явления, подлежащие изучению только разумом»[79].
Следует подчеркнуть, что этот третий из выделенных Дюркгеймом элементов морали в его творчестве в целом уступает по своему значению двум предыдущим. Прежде всего легко заметить, что в первой части «Морального воспитания», посвященной рассмотрению отмеченных «элементов», ему уделено значительно меньше места. Кроме того, и это особенно бросается в глаза, во второй части книги, в которой мораль рассматривается с педагогической точки зрения и в которой симметрично располагаются разделы о воспитании соответствующих элементов морали, речь идет только о воспитании первых двух элементов, а именно о воспитании «духа дисциплины» и «привязанности к социальным группам», тогда как тема воспитания «автономии воли» вообще отсутствует.
Поль Фоконне, издавший данные лекции, в своем предисловии объяснял это отсутствие тем, что в рукописи, которая оказалась в его распоряжении, раздела о воспитании автономии воли не было; кроме того, он указывал на то, что Дюркгейм рассматривал эту тему в другом курсе, озаглавленном «Воспитание морали в начальной школе»[80]. В итоге остается неясным: то ли соответствующий раздел был утрачен, то ли его не было вообще?[81] Во всяком случае, этот, по выражению Жан-Клода Фийу, «многозначительный пробел» (“un blanc significatif”)[82] дает основание предположить, что «автономия воли» в дюркгеймовской теории морали играет менее важную роль, чем два предыдущих элемента морали.
Об этом же свидетельствуют и более поздние публикации Дюркгейма, посвященные моральной проблематике. В них «автономия воли» вроде бы вообще исчезает. В своей широко известной работе «Определение морального факта» (доклад во Французском философском обществе с последующим обсуждением, 1906 г.) он не только воспроизводит, но развивает и отчасти изменяет свою прежнюю трактовку морали (используя, помимо последнего слова, такие выражения, как «моральное», «моральная реальность», «моральная жизнь», «моральный факт», «моральный акт»). Мораль здесь, как и в предыдущих работах Дюркгейма, трактуется главным образом как совокупность правил, сопровождаемых санкциями. Здесь он выделяет уже не три, а два взаимосвязанных и взаимопроникающих «отличительных признака» (“caractères distinctifs”), или две «характеристики» морали: обязательность правила, с одной стороны, его желательность – с другой[83]. При этом обязательность у него, как и у Канта, связывается главным образом с разумом, а желательность – с чувством.
Дюркгейм признает, что отмеченные «признаки» не являются единственными, но они представляются ему «наиболее важными, постоянными и универсальными»[84]. Они имеют место всегда и везде, хотя их соотношение и удельный вес исторически изменчивы и зависят от типа обществ и социальных ситуаций. Он всячески подчеркивает их единство и взаимопроникновение, но при этом отмечает их взаимную автономию и несводимость друг к другу: «Выводить долг из блага (или наоборот) так же невозможно, как выводить альтруизм из эгоизма»[85].
Об эволюции дюркгеймовских воззрений. Социология морали как синтез кантианства и эвдемонизма
Отмеченное двуединство долженствования, с одной стороны, и влечения – с другой, приобретало у Дюркгейма различные понятийно-терминологические воплощения. Первый из этих аспектов у него представлен такими понятиями, как «долг», «принуждение», «обязанность», «ограничение», «дисциплина», второй – такими как «благо», «привязанность», «желательность», «ценность», «идеал». Последние два понятия: ценность и идеал, – приобретают все более важное значение у позднего Дюркгейма, и это не случайно, так как они свидетельствуют об определенной эволюции его взглядов на моральную и, шире, социальную реальность в целом.
В чем же состояла эта эволюция? Многие аналитики в разные годы вполне обоснованно утверждали, что эволюция дюркгеймовской мысли состояла в постепенном перемещении акцента с первого аспекта морали – должного, нормативного, ко второму – желаемому, идеальному, ценностному[86]. Но это отнюдь не означает, что Дюркгейм вообще отказался от первого в пользу последнего. Речь идет именно о придании большего значения ценностному аспекту в сравнении с тем, какое он придавал ему вначале, хотя важность нормативного аспекта морали он признавал до конца жизни. В целом эволюция взглядов Дюркгейма была именно эволюцией: она никоим образом не означала разрыва с первоначальными положениями и отказа от них.
Как было отмечено выше, в «Определении морального факта» (1906) и позже Дюркгейм сокращает число «элементов», или «признаков», морали с трех до двух: третий из ранее выделенных им элементов, или признаков, морали – «автономия воли» – в его теории исчезает. Вместе с тем второй из выделенных им признаков, «привязанность к социальным группам», у него подвергается «расширению», превратившись в желательность, ценность, идеал как таковые. Судя по его текстам, если первые два элемента, или признака, морали – обязанность и благо – Дюркгейм считал универсальными, характерными для всех обществ, то третий элемент, «автономию воли» – присущим главным образом современным индустриальным обществам с их культом человеческой личности. Это, с его точки зрения, – характерная особенность не всей морали, а только светской[87]. Можно предположить, что «автономию воли» он в конце концов посчитал признаком недостаточно общим и фундаментальным, чтобы быть выделенным в качестве самостоятельного, решив трактовать его как составную часть второго элемента, т. е. желательности правила, ценности, идеала. Произошло неявное включение третьего элемента морали во второй и вместе с тем расширение последнего. Дюркгейм как бы «растворяет» автономию воли в желательности, в ценностном, идеальном аспекте морали.
Как уже говорилось выше, обосновывая идею обязательности моральных правил, Дюркгейм постоянно опирался на Канта; отстаивая же идею их желательности, он апеллировал к противостоящему ему утилитаризму, особенно в его эвдемонистской версии. При этом он постоянно критиковал обе эти противоположные теоретические позиции. Можно ли в таком случае утверждать, что он был противником Канта и утилитаризма, как это делает, например, Ганс Йоас?[88] Можно. Но только после того, как мы признáем Дюркгейма продолжателем того и другого. Он был эвдемонистом, когда выступал против Канта, и кантианцем, когда выступал против эвдемонизма. Он не просто их отвергал, а становился на сторону одной из этих позиций, критикуя другую. Поэтому утверждение о том, что Дюркгейм был решительным противником обеих этих теоретических позиций, либо ошибочно, либо нуждается в уточнении, конкретизации и корректировке. Это значит, что с таким же основанием, если не с бóльшим, его можно квалифицировать и как убежденного сторонника обеих этих теоретических позиций. Да, он стремился «преодолеть» Канта, но опираясь при этом на эвдемонизм. Да, он стремился «преодолеть» эвдемонизм, но опираясь на Канта. И главным средством такого «преодоления», или, точнее, плодотворного соединения двух названных противоположных позиций, с его точки зрения, должна была служить социология и центральная для нее идея общества.
В связи с этим необходимо также отметить, что в последние годы иногда встречаются попытки, на наш взгляд, неудачные, свести трактовку Дюркгеймом морали только ко второму ее признаку, а именно к благу, к ценности, к идеалу, за счет первого, долженствования. Отсюда и отрицание кантианского начала в его теории морали. Тот же Йоас пишет о «мнимом» кантианстве Дюркгейма, о том, что его нельзя квалифицировать как «социологического» кантианца и о том, что он в своей теории лишь использовал «кантианские мотивы»