Во-вторых, надо учитывать не столько «объективную значимость» Дарвина на брачном рынке, сколько его «субъективно воспринимаемую значимость». Самооценка индивида и связанный с ней уровень притязаний формируются в подростковом возрасте, или даже еще раньше, на основе реакции социума. Дарвин отнюдь не ощущал себя альфа-самцом. Он имел крупное телосложение, но кроткий нрав, и по натуре борцом не был. Одна из его дочерей вспоминала, что он считал свое лицо «отталкивающе заурядным»[206].
Конечно, достижения Дарвина в зрелом возрасте компенсировали все эти недостатки: высокое положение в обществе легко заставляет женщин смириться с неказистой внешностью или недостаточной брутальностью мужчины. И все же неуверенность в себе сохранилась. Но почему? Возможно, это является рудиментом эволюции: во многих обществах охотников-собирателей самцовая иерархия прочно закладывается в молодости. Низкоранговые мужчины ведут себя тихо, не получают образования, не строят карьеру и не удивляют барышень своими достижениями. В далеком прошлом уровень самооценки, сформировавшийся в молодости, являлся надежным ориентиром для выбора партнерши, однако в современном обществе это уже не так.
Хотя как посмотреть… От измены ведь ни один муж не застрахован, особенно когда вокруг его жены полно более крепких и привлекательных мужчин. Так что, возможно, скромность и невысокая оценка своего животного магнетизма уберегли Дарвина от брака с красоткой, которую бы тянуло на приключения с бабниками, более сексуально привлекательными, чем почтенный ученый.
Эмма с радостью приняла предложение Чарлза, что наполнило его «сердечной признательностью». Ей польстило, что он не был уверен в ее согласии[207], и это вполне естественно: то, что легко достается, обычно не ценится, но и перегибать палку не следовало, поэтому Эмма без всякого жеманства и кокетства сразу сказала «да». Ее восхищали ум Чарлза, его искренность, привязанность к семье и мягкий характер[208] (в переводе на язык эволюционной психологии это значит, что у него неплохие гены и он, по всей видимости, будет щедрым и заботливым отцом). К тому же Дарвин принадлежал к богатой семье, имел хорошее положение в обществе и пользовался профессиональным признанием (значит, материальных и социальных ресурсов у него вполне достаточно).
Правда, Эмма и сама не бедствовала. Ее дед Джозайя Веджвуд, знаменитый художник-керамист, добился огромной известности и нажил приличное состояние. Она могла бы выйти замуж и за нищего, не опасаясь, что ее дети будут терпеть лишения. Но тут сыграла свою роль эволюционная тяга женщин к статусным партнерам: тысячелетиями она способствовала выживанию потомства и накрепко утвердилась в сознании.
Эмма Веджвуд могла бы купить себе вход в высшее общество Лондона (например, занимаясь благотворительностью), тем не менее социальное положение Дарвина ее изрядно впечатлило. В период помолвки благодаря Чарлзу она познакомилась с прославленным геологом Адамом Седжвиком. «Какая честь быть приглашенной в дом к великому Седжвику, – восхищалась она. – Подумать только! Ощущаю себя важной персоной. А что будет, когда я стану миссис Д… Голова идет кругом»[209].
Ни для кого не секрет, что мужчины тоже обращают внимание на социальное положение и материальное благосостояние будущей жены, правда, в связи с особенностями эволюционного развития привлекательность состоятельных, уважаемых женщин связана скорее с трезвым рассудочным расчетом, чем с подсознательным сексуальным притяжением. Перебирая в июле 1838 года минусы брака, Дарвин особо отметил «потерю времени» и «ужасную бедность», но тут же сделал оговорку: «а вдруг жена будет ангелом и станет вдохновлять на работу» и «а вдруг жена будет святой и при деньгах».
Мы не знаем, как Дарвин себя в то время чувствовал и какие карьерные надежды питал, но он составил портрет идеальной жены для хронически больного человека, который в одиночку трудится над величайшей научной книгой столетия. Мы также не знаем, имел ли он тогда кого-то конкретного на примете, но он в точности описал Эмму Веджвуд[210]. С ее приданым, его наследством, его авторскими гонорарами и умением находить спонсоров бедность им точно не грозила[211]. И хотя Эмма вряд ли служила для Чарлза источником вдохновения, она искренне поощряла его исследования, преданно ухаживала за ним и всячески ограждала от тревог. Дарвин, с присущей ему тактичностью, ясно высказал эти свои пожелания с самого начала. Через три недели после помолвки он написал Эмме о реакции одной своей знакомой на новость об их скорой женитьбе: «Она сказала: «Все ясно, м-р Дарвин обзаведется женой, осядет где-нибудь в деревне и забросит геологию». Бедняжка даже не догадывается, какая хорошая и строгая у меня будет жена, как она станет подстегивать меня к работе и к развитию…»[212]
Решение о браке Дарвин принимал с холодной головой, но когда все сомнения были наконец отброшены, он отдался чувствам. К моменту свадьбы их накал в письмах достиг такого градуса, что вполне закономерно возникает вопрос: как могла его страсть вспыхнуть так быстро? В начале июля он, судя по дневниковым записям, либо а) еще даже и не думал жениться на Эмме, либо б) серьезно сомневался в целесообразности данного мероприятия. В конце июля он посещает Веджвудов и имеет длинный разговор с Эммой. Затем пропадает на три с половиной месяца и, когда наносит следующий визит, огорошивает девушку предложением. Получив согласие, он впадает в экстаз и строчит своей избраннице цветистые послания с признаниями в том, как с трепетом каждый день проверяет почту в надежде получить от нее письмо, как не может уснуть ночью, мечтая об их совместном будущем, и как предвкушает момент, когда «мы войдем вместе в наш дом, и ты будешь сидеть счастливая у нашего очага»[213]. Ощущение такое, что его подменили. Давайте попробуем разобраться.
Рискну показаться занудой, но, по-моему, все дело в генах, вернее, в обусловленных ими различиях в «досексуальном» поведении женщин и мужчин. Первые настроены осторожно – прежде чем отдаться страсти, они оценивают перспективность партнера. Вторые, напротив, предпочитают атаковать, чтобы форсировать сближение. Один из самых популярных способов атаки – заверения в искренней любви и вечной верности, а как известно, чтобы убедить кого-то, надо сначала поверить самому.
Важную роль при этом играет наличие половой жизни у мужчины (и ее интенсивность). Как заметили канадские ученые Мартин Дали и Марго Уилсон, «любое существо, находящееся на пути к полному репродуктивному провалу», должно изо всех сил стараться переломить ситуацию[214], иными словами, естественный отбор вряд ли был милостив к генам мужчин, которые не начинали активно искать секса при длительном его отсутствии. Насколько известно, Дарвин до женитьбы так и не познал женщину[215]. А много ли нужно, чтобы возбудить мужчину после столь продолжительного воздержания? Когда «Бигль» пришвартовался в Перу, Дарвин, сойдя на берег, увидел элегантных дам в вуалях, приоткрывающих лишь один глаз, но «этот глаз настолько блестящ и черен, настолько темпераментен и выразителен, производит неизгладимое впечатление»[216]. Неудивительно, что, когда Эмма Веджвуд ответила согласием (что сулило скорые плотские радости), у Дарвина потекли слюнки, причем в самом буквальном смысле (см. цитату из его дневника, поставленную эпиграфом к данной главе).
Я не берусь определить точное соотношение любви и похоти в сердце Дарвина по мере приближения дня свадьбы; относительная репродуктивная ценность данных чувств у человека слишком часто колебалась от случая к случаю и от тысячелетия к тысячелетию. За несколько недель до свадьбы Чарлз записал в своем дневнике: «Что происходит в голове мужчины, когда он признается в любви… Это слепое чувство, вроде сексуального влечения… Любовь – это эмоция… Важная… Зависит ли она от других эмоций?»[217] Трактовать данный отрывок сложно, но нам важно лишь, что любовь и сексуальное влечение упоминаются рядом, значит, для Дарвина в тот момент так или иначе оба чувства были связаны. Кстати, в предположении о том, что любовь может иметь корни в других чувствах, угадывается главное направление современного дарвинистского подхода к человеческой психологии.
А что же чувствовала в тот момент счастливая невеста? Исходя из нашего наблюдения, согласно которому перед перспективой секса мужчина наращивает активность, а женщина осторожно притормаживает, можно предположить, что пыл Эммы перед свадьбой был гораздо меньше, чем у Чарлза. Конечно, так бывает не всегда – в игру могут вступать дополнительные факторы, – но обычно женщины все же больше нервничают перед консумацией. Запрет на сексуальные отношения до брака в викторианском обществе наделял женщин властью… но только до свадьбы. Вот почему английские джентльмены в XIX веке (в отличие от наших современников) так торопились под венец после обручения, а леди (опять же в сравнении с нынешними дамами) всячески оттягивали сей момент. И Эмма вела себя точно так же. Через несколько недель после помолвки она предложила отложить свадьбу до весны – Чарлз настаивал на зиме. Тогда Эмма сослалась на чувства своей сестры Сары Элизабет, которая, будучи на пятнадцать лет ее старше, все еще не состояла в браке и в связи с этим очень переживала. В письме же к сестре Дарвина Кэтрин она искренне признавалась: «К тому же я должна хотеть этого сама» – и молила: «Милая Кэтти, убеди Чарлза сбавить обороты»