Уважение – понятие неоднозначное. Возможно, те, кто считает, что уважения достаточно, имеют в виду профессиональную среду, где женщина воспринимается как равноправный коллега. Там да, подвижки есть, чего не скажешь о межличностных отношениях. Если под уважением понимать викторианский отказ рассматривать женщину как объект сексуального завоевания, тогда, вероятно, с 1970 года (и тем более с 1960-го) уважение упало. Могу предположить, что женщинам не хватает именно его.
Один тип уважения ни в коей мере не исключает другой. Правда, феминистки конца 1960-х и начала 1970-х годов в пылу борьбы вместе с водой выплеснули и ребенка. Они настаивали на врожденной симметрии полов во всех основных сферах жизни, включая секс. Многие молодые женщины восприняли это как разрешение следовать своим сексуальным желаниям в ущерб интуитивной осторожности, то есть спать с любым понравившимся мужчиной, закрывая глаза на то, что его сексуальный интерес может быть не подкреплен чувствами и что ее эмоциональная привязанность после близости будет больше, чем его (для некоторых феминисток случайный секс стал фактически оружием идеологической борьбы). Мужчинам такое положение вещей только на руку: теперь они могут спать с кем угодно, не заботясь об эмоциональных последствиях. Раз женщина ничем не отличается от них, значит, и особого отношения не требует. Очень удобно. Масла в огонь подливают и феминистки, которые не желают, чтобы им оказывали особую гендерную заботу, считая ее проявлением покровительства (отчасти небезосновательно, но все же не в тех масштабах, что в Викторианскую эпоху).
Распространение заблуждения о полной симметрии полов привело к отмене юридической защиты женщин[256]. В 1970-х годах во многих штатах США разрешили развод «по обоюдному согласию», за которым следовало равное разделение совместно нажитого имущества, даже если один из супругов, обычно жена, которая в браке обычно занималась домом и детьми, не имел крепкой карьеры и, соответственно, сталкивался с более суровыми перспективами. Пожизненные алименты, на которые раньше могла рассчитывать разведенная женщина, теперь в лучшем случае заменялись краткосрочными социальными выплатами, призванными поддержать ее, пока она будет искать достойную работу, что, однако, при наличии маленьких детей было весьма проблематично. И никого не волновало, что причиной разрыва стало необузданное волокитство ее мужа или его внезапная крайняя нетерпимость – в этом, мол, никто не виноват, жизнь такая. Подобное отношение к разводам сделало их крайне выгодными для мужчин (тем более что контроль над исполнением финансовых обязательств перед бывшими женами осуществлялся весьма небрежно). В наши дни ситуация на законодательном уровне немного улучшилась, но этого недостаточно.
Однако не стоит во всем винить феминисток: их идея о врожденной симметрии полов была не единственной и даже не главной причиной всех бед. Сексуальные и брачные нормы менялись постепенно и закономерно под воздействием целого ряда причин, таких как распространение контрацептивов, развитие коммуникационных технологий, урбанизация и рост индустрии развлечений. Однако все цепляются к феминизму. Почему? Во-первых, слишком очевидна печальная ирония: похвальные попытки остановить эксплуатацию женщин лишь видоизменили, но не изжили ее. А во-вторых, феминистки (хотя и не были единственными виновницами) немало поспособствовали закреплению нового порядка вещей. Вплоть до недавнего времени страх нарваться на их недовольство серьезно сдерживал открытую дискуссию о гендерных различиях. В своих статьях и книгах они активно осуждали «биологический детерминизм», даже не потрудившись как следует разобраться ни в биологии, ни в детерминизме. И нынешние запоздалые разговоры о различиях между полами носят, как правило, отвлеченный и лицемерный характер: феминистки охотно обсуждают эволюционные различия, старательно избегая вопроса о том, являются ли они врожденными[257].
Конечно, было бы ошибкой думать, что все женщины мечтают поскорее попасть в брак, а мужчины – половчее из него улизнуть. Жизнь, как всегда, гораздо сложнее и неоднозначнее. Есть дамы, которые вовсе не стремятся замуж, а есть те (и их гораздо больше), которые жалеют, что пошли под венец. И если до сих пор мы обсуждали лишь несовместимость мужской психики с моногамным браком, то это не потому, что я считаю женскую психику неиссякаемым источником преданности и покорности. Просто, на мой взгляд, мужская психика является крупнейшим (и, по сути, единственным) препятствием для пожизненной моногамии – самым серьезным из тех, что вычленила новая эволюционная парадигма.
Антагонизм между женской психикой и современным браком также существует, но не настолько прямолинейный и явленный (и в итоге менее разрушительный): отторжение вызывает не столько сама моногамия, сколько ее современные социально-экономические установки. В типичном обществе охотников и собирателей женщины с легкостью совмещали семью и работу. Пока они искали пищу, дети были либо при них, либо находились под присмотром родственников, и когда возвращались с работы, не оставались один на один с соскучившимися отпрысками. Американский антрополог Марджори Шостак, пожив в африканской деревне охотников-собирателей, заметила: «У бушменов не увидишь измотанную одинокую мать, обремененную надоедливыми малышами»[258].
Современные женщины, увы, лишены подобной гармонии: они либо работают по сорок-пятьдесят часов в неделю, сдав ребенка в садик, отчего мучаются постоянной тревогой и смутным чувством вины, либо сидят дома с детьми, ведут хозяйство и постепенно сходят с ума от скуки и рутины. Некоторые домохозяйки, правда, умудряются обзавестись крепким социальным кругом даже в динамичных и безликих современных городах, однако те, кто не обладает подобными талантами (а их большинство), оказываются обречены на тоску и одиночество. Вполне закономерно, что феминизм набрал такую популярность в США в 1960-х годах на фоне массового переселения людей в пригороды после Второй мировой войны, когда большие семьи разделялись и связи между соседями ослаблялись. Эволюционно женщины не были готовы к роли домохозяек в пригороде.
Зато мужчины не напрягались, продолжая играть традиционную роль «приходящего отца», мало изменившуюся со времен охотников и собирателей: детьми почти не занимались, предпочитая посвящать себя работе, играм и ритуалам[259]. В Викторианскую эпоху большинство мужчин (но не Дарвин) поступали так же. В общем, несмотря на то что пожизненная моногамия более естественна для женщин, чем для мужчин, данная ее форма, которая до сих пор прекрасно существует, оказывается для них и более тяжелой.
Это, однако, не уменьшает женскую приверженность браку. Неудовлетворенность матери, как правило, реже ведет к разрыву, чем недовольство отца. И причина, видимо, в том, что раньше поиск нового мужа после рождения детей редко оказывался генетически выигрышной тактикой.
Заставить современную моногамию «работать» (то есть не делать несчастным ни одного из супругов ни в браке, ни при разводе) – задача не из легких, требующая реорганизации бытового уклада, жилищных условий и трудовой деятельности, что невозможно без изучения социальной среды, в которой мы, как вид, эволюционировали. Естественно, никто не утверждает, что раньше люди жили в состоянии перманентного счастья. Тогда, как и теперь, тревога была хроническим состоянием, а счастье – желанным, но редко достижимым идеалом, и, тем не менее, наши предки как-то умудрялись не сходить при этом с ума.
Несмотря на ослабление института брака в современном обществе и на неудовлетворенность семейной жизнью, многие женщины стремятся выйти замуж и завести детей. Как же им быть?
Выше мы обсудили, как вести себя мужьям, чтобы укрепить брак, но давать мужчинам брачные советы – все равно что пытаться впарить викингу буклет «Как перестать грабить и возлюбить ближнего». Раз уж женщины по природе своей больше склонны к моногамии и сильнее страдают от разводов, логичнее начинать с них.
Как обнаружили Джордж Уильямс и Роберт Триверс, многие особенности нашего полового поведения связаны с относительным дефицитом яйцеклеток по сравнению со спермой. Этот дефицит дает женщинам больше власти как в личных отношениях, так и в формировании моральных устоев, причем они зачастую даже не осознают, насколько больше, – впрочем, не всегда. Женщины, желающие обзавестись мужем и детьми, издавна интуитивно следовали той же стратегии, что и Эмма Веджвуд. В своем крайнем проявлении она выглядит так: если вы хотите, чтобы мужчина клялся вам в вечной любви и верности вплоть до самой свадьбы и спешил повести вас под венец, не спите с ним до медового месяца.
И дело здесь не только в том, что, как говорится, никто не станет покупать корову, когда его бесплатно поят молоком. Просто если дихотомия «мадонны – блудницы» действительно крепко укоренена в мужском сознании, то ранний секс загубит зарождающиеся нежные чувства. И если механизм «изгнания партнера» реально существует, то продолжительные сексуальные отношения без естественного результата приведут к охлаждению в паре.
Многим женщинам претит стратегия Эммы. Одни уверяют, что «заманивать мужчину в капкан» – ниже их достоинства и, мол, не нужно им никакой свадьбы, если все происходит не по доброй воле. Другие считают подход Эммы реакционным и сексистским, этаким возрождением архаичного запрета на проявление женщинами своей сексуальности ради общественного порядка (запрета, который исходит из ошибочного предположения, будто женщины легче переносят воздержание).
Надо сказать, эти возражения вполне обоснованны, однако помимо несогласных есть еще и недовольные, которые жалуются, что стратегия Эммы не работает. В наши дни секс стал для мужчин гораздо доступнее: даже если одна женщина вдруг откажет, вокруг всегда найдутся те, которые будут согласны. Недотроги не выдерживают конкуренции. В канун Дня святого Валентина в 1992 году в «Нью-Йорк таймс» опубликовали жалобу одинокой двадцативосьмилетней женщины на «отсутствие романтики и ухаживаний». Она заявила: «Парни не заморачиваются: не даст одна, даст другая. Они не хотят ждать, чтобы узнать друг друга получше»