Во второй половине XX века широко бытовало мнение, что эти различия обусловлены прежде всего культурой, и Дебора Таннен озвучила его в своей книге. Однако я уверен, что оно противоречит действительности. Эволюционные механизмы, заставляющие самцов шимпанзе идти на любые жертвы ради повышения своего социального статуса, хорошо изучены, и у нас нет оснований полагать, что в человеческом виде они не действуют.
Эти же механизмы объясняют различия между полами в сексуальной сфере: у самцов огромный репродуктивный потенциал, у самок – ограниченный, отсюда диспропорции в репродуктивном успехе среди самцов. Аутсайдеры могут вовсе не иметь потомков, что в ходе естественного отбора формирует стойкое отвращение к низкому статусу. Альфа-самцы, напротив, оплодотворяют многих самок и успешно передают свои гены следующему поколению, что культивирует у самцов безграничную жажду власти. У самок репродуктивные ставки в иерархической борьбе гораздо ниже. Любая самка шимпанзе, независимо от ее статуса, в момент овуляции не испытывает недостатка в партнерах, желающих с ней спариться, поэтому жесткой конкуренции у самок нет.
В отличие от них самки нашего вида конкурируют за партнеров, но не за любых, а лишь за тех, которые могут обеспечить материальное и социальное благополучие потомства. Однако нет никаких оснований полагать, что в ходе эволюции их статус был главным инструментом в этой борьбе. К тому же давление отбора в мужской конкуренции за секс явно сильнее, чем в женской – за инвестиции: в первом случае на кону выживание и воспроизводство, во втором – благосостояние.
За доказательствами давайте обратимся… к «Книге рекордов Гиннесса». Самый плодовитый в мировой истории человек оставил после себя 888 детей (что в десятки раз больше, чем могла бы родить одна женщина, даже если бы сильно постаралась). Имя героя – султан Марокко Мулай Исмаил ибн Шериф «Кровожадный»[467]. Не знаю как вам, а мне лично не по себе, что человек с таким прозвищем оставил после себя почти тысячу потомков. Однако таков естественный отбор – наиболее пугающие гены часто побеждают. Конечно, нет никакой уверенности в том, что кровожадность султана определялась наследственностью, а не, скажем, тяжелым детством. Тем не менее факт остается фактом: пока люди, наделенные сильной генетической тягой к власти, будут оставлять обильное жизнеспособное потомство, их гены, отвечающие за эту тягу, будут процветать[468].
Вскоре после путешествия на «Бигле» Дарвин хвастался своему кузену Фоксу, что его работа «была хорошо принята авторитетными людьми, и это вселило в меня уверенность, но, надеюсь, не наполнило тщеславием, хотя, должен признать, временами я ощущаю себя павлином, любующимся собственным хвостом»[469]. Удивительно удачное сравнение! Хотя на тот момент, еще до открытия естественного отбора и задолго до формулировки концепции полового отбора, Дарвин вряд ли мог оценить его точность, позже он бы непременно увидел остроумную аналогию, ведь высокая самооценка у мужчины, как и цветастый хвост у павлина, появилась в результате полового соперничества среди самцов. В «Происхождении человека и половом отборе» он написал: «Женщина, по-видимому, отличается от мужчины по своим психическим наклонностям, преимущественно по большей нежности и меньшему эгоизму… Мужчина выступает как соперник других мужчин; он находит удовольствие в соревновании, которое ведет к честолюбию, а последнее, в свою очередь, переходит в эгоизм. Эти свойства оказываются его природным и неблагоприятным наследственным достоянием»[470].
Под «наследственным достоянием» Дарвин понимал не столько отголоски нашего обезьяньего прошлого, сколько закономерные итоги развития нас как отдельного вида: «Наиболее сильные и энергичные мужчины, те, которые могли лучше всего защищать свою семью и охотиться для ее прокормления, снабженные наилучшим оружием и обладавшие большими богатствами, например большим числом собак или других животных, могли воспитать большее в среднем число потомков, чем более слабые и бедные члены того же племени. Нельзя также сомневаться, что такие мужчины имели обыкновенно возможность выбирать наиболее привлекательных женщин. В настоящее время предводители почти всех племен на свете имеют возможность добыть себе более одной жены»[471]. И действительно, изучение племен аче, ака, ацтеков, инков, древних египтян и многих других культур не оставляет сомнений в том, что объем власти в руках у мужчины был прямо пропорционален численности его потомства. Изобретение контрацептивов разорвало эту связь, однако даже теперь статус мужчины существенно влияет на интенсивность и разнообразие его половой жизни[472].
Естественно, у мужской конкуренции, помимо генетических, есть еще и культурные предпосылки. Природная напористость и самоуверенность мальчиков обычно усугубляется воспитанием. Не исключено, что такое поведение родителей имеет генетическую основу: их стремление сформировать в своих детях оптимальные репродуктивные стратегии (вернее, стратегии, которые способны оказаться наиболее успешными для репродукции в рамках нашей эволюции) может являться врожденным. Маргарет Мид, изучая примитивные племена, сделала интересное наблюдение, справедливое, на мой взгляд, для любых человеческих обществ: «Маленькая девочка узнает, что она женщина, и просто ждет, пока однажды станет матерью. Маленький мальчик узнает, что он мужчина, но, прежде чем действительно им стать и добиться успеха в мужских делах, он вынужден доказывать свою мужественность»[473]. Относительная справедливость данного утверждения зависит от установок конкретного общества. Например, там, где принята полигамия, мужчины, имеющие высокий статус, могут оставлять огромное потомство, поэтому родители с младых ногтей взращивают в сыновьях сильный дух соперничества[474].
Естественно, это не означает, что мужчины обладают исключительной монополией на амбиции. Самки приматов (тут я имею в виду и обезьян, и людей) также стремятся к высокому статусу, поскольку он сулит весомые выгоды, такие, например, как большее количество еды или особое отношение к потомству. Самки шимпанзе обычно доминируют над неполовозрелыми самцами и в случае отсутствия альфы даже могут занимать его место. Такие примеры наблюдались в неволе: если в колонии не было взрослых самцов, самка становилась альфой и затем с большим умением отстаивала свой статус при появлении конкурентов-самцов. У бонобо и других наших близких «родственников» эта тенденция наблюдается еще ярче. В нескольких небольших колониях, содержащихся в неволе, именно самки являются безоговорочными лидерами. И даже в дикой природе они могут доминировать над низкоранговыми взрослыми самцами[475].
Далее мы проанализируем борьбу за статус у самцов шимпанзе. Она более ярко выражена, чем у самок, поэтому за ней удобнее наблюдать, однако психические силы, стоящие за ней, в общем, универсальны. И если они действуют так же и среди людей, то женщины подвержены им так же, как и мужчины, разве что в чуть меньшей степени.
Иерархии у шимпанзе и у человека изощреннее, чем у кур, и поэтому нестабильнее. Расстановка сил может измениться в любой момент и не только из-за перегруппировки членов колонии, но и из-за смены контекста («короля делает свита»). Дело тут в том, что шимпанзе и людям присущ реципрокный альтруизм, начисто отсутствующий у кур. Одним из наиболее ярких его проявлений является дружба, которая предполагает поддержку в социальных конфликтах.
Казалось бы, тут все просто. Однако не стоит обманываться: в природе подобное соединение – иерархическая структура с реципрокным альтруизмом – встречается крайне редко. Катализатором для его формирования является восприятие статуса как ресурса[476]. Поскольку высокий статус расширяет доступ к пище и сексу, он начинает восприниматься как ценность сам по себе (так же, как люди стремятся больше зарабатывать, хотя съесть деньги или иначе использовать их в отрыве от системы невозможно). Таким образом, обмен услугами по взаимному увеличению статуса ничем не отличается от обмена едой: пока он дает результат, естественный отбор будет его поощрять. В общем, если копнуть поглубже, с эволюционной точки зрения помощь в борьбе за статус является главной целью дружбы как у шимпанзе, так и у людей.
Эти силы во многом определяют нашу жизнь: большинство перепадов настроения, судьбоносных привязанностей, перемен в отношении к людям, общественным институтам и даже идеям управляется психическими механизмами, входящими в это соединение. Оно формирует ткань нашей повседневной жизни. И структуру нашего общества: корпорации, национальные образования, научные школы – все это подчиняется тем же психическим законам. Реципрокный альтруизм и иерархическая структура, возникшие как средства сохранения индивидуальных генов, теперь поддерживают на себе весь мир.
Зачатки этих механизмов обнаруживаются и у шимпанзе. Взгляните пристально на структуру их общества, а затем представьте, что они неимоверно поумнели, обзавелись лучшей памятью, большей хитростью, навыками стратегического планирования и языком, и у вас перед глазами непременно встанет знакомая картинка: улицы и здания, наполненные хорошо одетыми шимпанзе. Офисы, государственные учреждения, университеты – все, как у нас, ни хуже ни лучше.
У шимпанзе, как и у человека, для достижения высокого статуса недостаточно одних амбиций и грубой силы. Правда, без драк не обходится, особенно если речь идет о смене альфы. Новый вожак непременно хотя бы раз колотит своего предшественника, а затем регулярно устрашает потенциальных конкурентов: пробегает по колонии, стучит по земле, наскакивает на членов стаи, а те должны уворачиваться и выражать свое почтение, при этом он может наподдать одному или двум из них просто так, для порядка. Однако все эти «меры устрашения» скорее просто помогают альфа-с