Часть четвертаяМораль сей басни…
Глава 15Цинизм дарвинизма (и фрейдизма)
Наличие в мозге потока мыслей, чувств и ощущений, отделенного от обыденного душевного состояния, вполне вероятно – по аналогии с привычками, называемыми второй натурой, когда человек действует неосознанно в отличие от более энергичных проявлений личности.
Согласитесь, пока нарисованная нами картина человеческой природы получается не слишком лестной: мы тратим жизнь на погоню за высоким статусом и сидим на игле общественного мнения, причем вполне буквально – изо всех сих пытаемся произвести впечатление на окружающих, чтобы получить дозу нейротрансмиттеров. Многие при этом умудряются утверждать, что являются самодостаточными, имеют моральный компас и ни при каких условиях не поступятся своими принципами. Но вообще-то людей, совершенно безразличных к общественному мнению, называют социопатами. А их полную противоположность, людей, стремящихся любыми силами завоевать всеобщее обожание, обзывают «самохвалами» и «честолюбцами». Откровенно говоря, мы все, в той или иной мере, попадаем под эти нелестные определения, просто те, к кому они привязались, либо настолько удачливы, что вызывают всеобщую зависть, либо настолько бесстыдны, что это бросается в глаза, либо и то и другое сразу.
Наши щедрость и любовь всегда четко обусловлены: они направлены либо на родственников, имеющих схожие гены, либо на представителей противоположного пола, которые необходимы нам для передачи генов следующему поколению, либо на тех особей, от которых мы можем ожидать ответной услуги, и в том числе пристрастного отношения к нашим врагам (недостатки друга принято замалчивать, а недостатки врага – преувеличивать). Не будь симпатии, не было бы и враждебности. Мы укрепляем связи, чтобы углубить раскол[623].
В нашей дружбе, как и в остальных социальных сферах, огромную роль играет статус. Расположение людей, занимающих высокое положение в обществе, мы ценим настолько высоко, что даже готовы соглашаться на неравные вклады (давать больше, просить меньше, строго не судить). Если статус друга неожиданно упадет или просто не будет поспевать за ростом нашего, мы начнем чувствовать охлаждение и отдаляться, оправдывая это тем, что «стало меньше общего».
Меня могут в очередной раз обвинить в цинизме. Ну что ж… Многие считают цинизм идеологией нашего времени, закономерной реакцией на викторианскую серьезность[624]. Кстати, одним из первых, кто нанес удар по ней, был Зигмунд Фрейд.
Фрейдизм, как и новая эволюционная психология, обнаруживает скрытые бессознательные цели в наших самых невинных поступках и видит животную сущность в основе бессознательного. На этом сходства не заканчиваются. Несмотря на критику, обрушившуюся на учение Фрейда в последние десятилетия, оно остается наиболее влиятельной поведенческой парадигмой нашего времени в научном, моральном и духовном плане. К такому же положению стремится и эволюционная психология. В связи с этим имеет смысл сравнить ее с фрейдистской психологией. Это будет весьма полезно, поскольку формы цинизма у этих двух школ отличаются кардинальным образом.
Нельзя не отметить, что обе формы цинизма гораздо более гуманные, чем цинизм бытовой. Они полагают, что человеком движут бессознательные мотивы, и поэтому рассматривают личность (по крайней мере, осознанную личность) как своего рода невольного сообщника. Если боль – это цена, которую человек платит за внутренний обман, то он вполне заслуживает не только обвинения, но и сострадания. Получается, каждый из нас – жертва. И вот тут, в объяснении того, как и почему приносится жертва, две школы расходятся.
Фрейд считал себя дарвинистом и воспринимал человеческую психику как продукт эволюции. Уже одно это обеспечивает ему симпатии эволюционных психологов: тот, кто рассматривает людей как животных, управляемых сексуальными и другими плотскими импульсами, не может быть кардинально неправ. Фрейд, однако, неверно истолковал базовые принципы эволюции[625], например, слишком акцентировал ламарковскую идею о том, что приобретенные признаки передаются биологически. В его защиту следует отметить, что он был не единственным, кто так считал, да и сам Дарвин поддерживал или не рисковал открыто критиковать отдельные ошибочные представления тех дней. Однако факт остается фактом: некоторые идеи, высказанные Фрейдом, кажутся абсолютно нелепыми с точки зрения современной эволюционной парадигмы.
Зачем людям стремиться к смерти (танатос)? Зачем девочкам желать себе мужские гениталии (зависть к пенису)? Зачем мальчикам мечтать о сексе с матерями и убивать отцов (эдипов комплекс)? Гены, которые однозначно поощряют любой из этих импульсов, даже если бы и появились, то быстро бы вытеснились из генофонда охотников-собирателей, поскольку нимало не способствовали выживанию и размножению носителей.
Фрейду, конечно, не откажешь в наблюдательности, особенно в том, что касается эмоционального напряжения. Нечто, напоминающее эдипов конфликт между отцом и сыном, действительно может существовать. Но в чем его реальные причины? Мартин Дали и Марго Уилсон предположили, что Фрейд смешал здесь несколько эволюционных механизмов, среди которых, помимо прочего, были те, что связаны с конфликтом поколений, описанным Робертом Триверсом[626]. Когда мальчики достигают половой зрелости, они начинают составлять конкуренцию отцам (особенно в полигиничном обществе, в котором жили наши предки), претендуя на тех же самок, за исключением матери. Даже человекоподобные приматы избегают инцеста, поскольку он часто приводит к рождению нежизнеспособного потомства. В более юном возрасте у мальчика (и у девочки) может возникать конфликт с отцом за внимание матери, но он не будет иметь никакого отношения к сексу. Вернее, сексуальный подтекст, конечно, присутствует, но лишь в том плане, что отец будет стремиться оплодотворить мать, а сын – мешать этому (например, долго не отлучаясь от груди и тем самым задерживая овуляцию).
Подобные эволюционистские теории нередко достаточно спекулятивны и недостаточно проверены, но в отличие от теорий Фрейда они всегда опираются на крепкое основание – четкое понимание процессов эволюции человеческого мозга. Эволюционная психология легла на курс, общие контуры которого четко обозначены и который по мере продвижения будет непрерывно корректироваться в научном дискурсе.
Для начала стоит определить регуляторы человеческой природы – то общее, что роднит Дарвина со всеми представителями нашего вида. Он в известной степени заботился о родственниках. Стремился к высокому статусу. Стремился к сексу. Старался произвести впечатление на окружающих и понравиться им. Хотел, чтобы его считали хорошим человеком. Заключал союзы и поддерживал их. Старался нейтрализовать конкурентов. Обманывал себя, если это было необходимо для достижения перечисленных выше целей. И испытывал любовь, вожделение, сострадание, почтение, честолюбие, гнев, страх, угрызения совести, вину, благодарность, позор и другие чувства, толкающие людей к этим целям.
Обнаружив у Дарвина (или любого другого человека) эти регуляторы, эволюционист непременно спросит себя: как они у него настроены? Дарвин имел необыкновенно «активную» совесть. Поддерживал союзы с особым старанием. Чересчур беспокоился о том, что о нем думают другие. И так далее.
Откуда берутся эти особенности в настройках? Хороший вопрос. Ответов на него пока маловато, потому что специалисты по психологии развития обходят стороной новую эволюционную парадигму. А между тем направление для поиска ответов очевидно. Молодая, пластичная психика формируется, опираясь на сигналы, которые в древней среде обитания подсказывали, какие поведенческие стратегии с большей вероятностью приведут к распространению генов. Сигналы, по-видимому, отражают две вещи: тип социальной среды, в которую вы приходите, и ваши активы и пассивы, которые вы туда вносите.
Некоторые сигналы передаются через семью. Фрейд был прав, полагая, что родственники, и особенно родители, оказывают огромное влияние на формирующуюся психику. Он также был прав, полагая, что родители не абсолютно добры и могут находиться в состоянии глубокого конфликта со своими детьми. Теория межпоколенческого конфликта Триверса предполагает, что тонкая настройка психики может отчасти осуществляться в генетических интересах настройщика (родителя), а не настраиваемого (ребенка). Распутать клубок двух типов влияния – обучения и эксплуатации – нелегкая задача. А в случае Дарвина это особенно трудно, поскольку некоторые примечательные черты его характера – преклонение перед авторитетами и жестокие угрызения совести, – будучи полезны всему социуму, могут быть невыгодны родственникам.
Если поведенческие психологи решат использовать новую парадигму для изучения психического и эмоционального развития человека, то им придется отказаться от одного предположения, неявно присутствующего в рассуждениях Фрейда и всех психиатров вообще (а следовательно, и всех нас) – предположения, будто боль является симптомом чего-то противоестественного, ненормального, признаком того, что что-то пошло не так. Как подчеркивал эволюционный психиатр Рэндольф Нессе, боль – часть замысла естественного отбора (это, конечно, вовсе не означает, что она благо)[627]. Те черты, которые сделали Дарвина эффективным животным (его сверхактивная совесть, постоянная самокритичность, жажда утешения, преувеличенное почтение к авторитетам), доставляли ему огромную боль. Если и вправду отец Дарвина, как считается, культивир