— Ерунда. Не взорвется…
— Но может замкнуть на корпус.
— Баба с возу, кобыле легче, — хихикал Арий, приставляя ладони ко рту. Никто и думать не смел, что у него с собой губная гармошка.
Визглявые звуки остро воткнулись в уши и тут же оборвались. Осотин вышиб трофейную игрушку, и все упали, вжимаясь в снег, напряженно ожидая беспощадного пулеметного речитатива. На первый раз, однако, пронесло. Музыкант бушевал, требуя вернуть инструмент, и вдруг затянул в голос песню. Пришлось унимать, не стесняясь в средствах. Зажимая ему хайло, отшатнулись от запаха, такого знакомого и, вместе с тем, неожиданного здесь, на свежем снегу. Ожесточение тотчас прошло. Чего взять с парня, которому море по колено? Мужская солидарность, вопреки обстановке и здравому смыслу, требовала если не уберечь от расплаты, то хотя бы привести парня в чувство перед начальством. Мелина воткнули в сугроб, дружно натерли снегом. Подошел Клевцов, отстегнул у него почти пустую фляжку:
— Раньше куда смотрели?
— На ходу сосал, — раздались сдержанные смешки. — Как всё равно титьку…
Командир отряда полоснул из тьмы синим лучом затемненного фонарика. Холодный луч скользил по измятому и разорванному в борьбе маскхалату, по раскисшей роже с мутными, расширенными зрачками.
Мелин вскочил, не удержавшись, стал на карачки наконец поднялся, размазывая сопли и слезы:
— Чего они? Скаж-жите? Гармонь отобрали. Говорил — мне нельзя. Оруж-жейник классный, солист, и вдруг ишаком…
Фонарик дрогнул, отклонился, и Осотин разглядел пальцы, рвущие кобуру. Вон как бывает, поёжился он. Сейчас хлопнет, и точка. А чего ещё делать? Или ждать, пока проспится?
Однако Клевцов думал иначе.
— Всполошим секреты, — заметил он. — Всех посекут огнем…
— Допустим, так, — согласился командир отряда, медленно остывая.
И ещё жалко стало своей рукой порешить такого оружейника, потому что командир вдруг спросил:
— Мелин! Можете следовать дальше?
— Так точно! Как по ед-диной половице!
Сделав несколько преувеличенно твёрдых шагов, оружейник споткнулся, извергнув ужин себе на халат. И тогда фонарик чиркнул его лучом поперек. Это был приговор без слов, который поняли все.
— Клевцов! Распорядитесь! — добавил командир отряда.
Все знали: время дорого, иного выхода нет. Но добровольцев исполнить приговор не находилось: трус — всё же не враг. И тогда боцман Осотин выступил вперед, решив, что наступил его час.
Глава 6. Отношение и обращение
У каждой палки, как известно, два конца. В этой банальности заключена, однако, древнейшая мудрость, поскольку палка была самым первым оружием человека. С тех пор оружие усложнилось неимоверно, но оно всё так же ударяет другим концом всех, кто начинает им бездумно размахивать. Вот почему отношение к оружию гораздо важнее, чем обращение с ним. Именно отношение определяет всё остальное.
Существуют три точки зрения на этот предмет, через которые последовательно проходит каждый боец. Новобранец робок. Оружие устрашает его загадочной сложностью. Он помнит главное — вся эта техника предназначена для того, чтобы убивать и разрушать. Потом, вникая в устройство тех или иных образцов, новичок узнает, сколько хитроумной выдумки затрачено для обеспечения безопасности его самого. Оказывается, боевая торпеда не опасна, пока не открутите специальный пропеллер на взрывателе. А он отпадает уже далеко от борта стреляющего корабля. Огромная шарообразная мина не может взорваться на палубе из-за кусочка прессованного сахара, который потом медленно растворяется в морской воде. Пушка ни за что не выстрелит с приоткрытым затвором. Глубинная бомба не сработает, если её гидростат не будет обжат толщей забортной воды. Разные чеки, механизмы взаимозамкнутости, приборы срочности обеспечивают двойную, тройную гарантию защиты обслуживающего оружие расчетов.
Наконец, устройство и принцип действия каждого узла изучены на чертежах и в натуре, собраны и разобраны на макетах, знакомы так, хоть действуй с завязанными глазами. Боец привыкает к оружию, и оно представляется уже обыкновенной техникой. Все запреты и предупреждения выучены на зубок, но техника работает безотказно, и некоторые из пунктов инструкций уже кажутся лишними, так сказать «поправкой на дурака». А люди не любят считать себя дураками. В особенности те, к кому это больше всего относится.
Очень жаль, но на горький опыт здесь мало надежды. Гораздо чаще бывает, что воспользоваться таким опытом просто не успевают, а свидетели чрезвычайного происшествия по крохам и косвенным обстоятельствам только лишь догадываются, как и по какой причине оно произошло. Потом, ясное дело, издается приказ, где суть изложена коротко, а основной упор — на оргвыводы, на степень причастности или виновности действующих лиц. Приказ, конечно, воспитывает, но выводы запоминаются крепче, если сделаешь их сам. Пожалуй, здесь важнее всего потрясение. Именно оно помогает убедиться в том, что незаряженное ружье тоже иногда стреляет. Тот, кто не верит в это, ещё не специалист, какие бы экзамены ни сдал.
Лейтенанты Чеголин и Пекочинский после допуска к самостоятельному управлению своими подразделениями командовали всем вооружением «Торока». Чеголин, кроме того, заведовал стрелковым арсеналом, который, кроме карабинов и автоматов, умещался в железном ящике и располагался в каюте под письменным столом. Офицеры и сверхсрочники при заступлении в наряд получали у Чеголина пистолет и патроны под расписку.
Сменившись с дежурства, минёр заявился в каюту, извлек из кобуры пистолет с запасной обоймой и небрежно швырнул их приятелю.
— Это тебе не игрушка, — нахмурился тот. — Сдай оружие, как положено.
— Подумаешь, формалист, — фыркнул минёр, но в всё же, нажав на защелку, извлек из рукоятки вторую обойму. — Патроны сосчитаешь сам!
Латунные цилиндрики с сухими щелчками выскакивали из-под пружинки: один, второй, третий… Но Чеголин не успел вылущить их до конца. Пекочка взвел ударник пустого пистолета и, отведя дуло в сторону, нажал спусковой крючок. Выстрел грянул резко и враз оглушил. По лицу минёра медленно разливалась синева. Из ствола курился дымок. В переборке, за которой находилась каюта доктора, возникла круглая дырочка.
— Слушай такую вещь, кто там стрелял?
Будничный голос из командирской каюты заставил Чеголина очнуться. Требовалось выручать товарища, если это было ещё возможно.
— Дверью хлопнуло, — соврал он на ходу, рванувшись к доктору.
У Мочалова в гостях сидел его коллега, тоже старший лейтенант медицинской службы. Роман хладнокровно бинтовал гостю левую руку чуть выше локтя.
— Что? Ранен?
— Пустяки, — махнул рукой доктор. — Царапнуло рикошетом.
Беглый осмотр места происшествия показал, что шальная пуля, пробив тонкую переборку, угодила в металлическую трубу каркаса подвесной койки. Труба, на счастье, была изготовлена из стали с огромным запасом прочности. На ней осталась лишь вмятина, а расплющенная оболочка пули нашлась на палубе.
— Приглашаем в ресторан, — обрадовался Чеголин. — За нами столик.
— Мудрая и справедливая мысль, — согласились старшие лейтенанты, сочтя инцидент исчерпанным.
А Пекочинский стоял в той же позе. Минёр превратился в собственный памятник. На гипсовом лице жили только глаза.
— Положи пистолет, — сказал Чеголин. — потом почистишь.
— П-послушай, — сказал приятель, постепенно обретая дар речи. — А ты не трогал его? Почему патрон оказался в стволе?
— Что, сдурел? — удивился Чеголин. — Подумай лучше о том, кто из нас формалист?..
Для взаимных упреков не было времени. Пистолет занял свою ячейку в железном ящике. Над щеколдой поверх контрольного замка легла свежая пластилиновая печать. Через пять минут отверстие в переборке было зашпаклевано хлебным мякишем и аккуратно замазано масляной краской.
— А был ли мальчик? Может, мальчика и не было? — повеселел Пекочинский и взялся за «Айвенго». Он вообще был человеком основательным и за Вальтера Скотта принялся не случайно. Во-первых, этот писатель был самым любимым у Карла Маркса, во-вторых. Нил Олегович читал роман в подлиннике, с помощью словаря и зубрёжки одолевая языковой барьер. Но не успел осилить и абзаца, как в дверь постучали и на пороге возник помощник начальника политотдела по комсомолу лейтенант Клевцов.
— Здорово, ребята! Как тут у вас дела?
Чеголин искренне приветствовал Виктора, а Пекочка информировал о том, что контора пишет, может предъявить подшивку боевых листков.
— Это замечательно, — сказал Клевцов, усаживаясь по-свойски прямо на стол. — Только в боевых листках всего не отразишь.
— Основные события боевой и политической подготовки имеются.
— Всё ли? Я-то знаю, как бывает. Тоже командовал. Правда, на берегу.
У Пекочинского слегка изогнулась густая бровь. Не обе брови, а только правая. Знаком вопроса. А помощник начальника политотдела, окинув взгляд переборку над письменным столом, вдруг стал выковыривать хлебный мякиш. Потом посмотрев на вытянутые физиономии хозяев каюты и рассмеялся.
— Ну вот. А ещё утверждали, что у вас ничего нового… Эх вы… «конспираторы»!
— Как думаешь, доложит? — спросил минёр, когда Виктор ушел.
— В таком случае он должен был выяснить подробности. Откуда ему знать, кто стрелял?
— «Откуда, откуда»? Медики накапали. Очень просто. И теперь нечего вести их в ресторан.
— Роман тоже не знает кто. Я, понимаешь ли, это не уточнял.
— Интересно. Никто ничего не говорил, а Клевцов уже в курсе.
— Чёрт с тобой, — рассердился Чеголин, — Медиков я приглашал, а не покупал. Пойду с ними один.
Несколько дней оба лейтенанта ожидали дознания и прочих служебных неприятностей. Но ничего такого не произошло. Виктор Клевцов промолчал и вообще оказался человеком удивительным. Вскоре за обедом на «Тороке» он ни с того ни с сего изъявил желание сдать зачеты на вахтенного механика.
— Указание начальника политотдела? — обеспокоился капитан третьего ранга Тирешкин.