— Пустое баловство. — И добавил «по-научному»: — Одно-графия, а есть ещё парно-графия.
— Чеговоно?
— Не дрейфь, говорю. За это ругать не будут.
Тетехин вовсе не думал об этом. За что ругать? Вот их бы, что на карточках, крапивой надрючить. Не понимают, дуры, — кто после такого замуж возьмет?
Чтобы поменять охальный разговор, Тетехин спросил у боцмана, куда его ордена делись. Только была полна грудь, а возвращается с одной медалькой.
— Не твоего ума дело, — сразу завелся тот, но отбрехаться не дали. Оказалось, чужие ордена позаимствовал, в гостях покуражиться.
Перед самой швартовкой в американском порту начальство не знало, куда девать остаток серых макарон и сало по имени «лярд». Свиной консервированный жир напоминал липовый мед, но только на вид, а не по вкусу. Петр Осотин вызвался на подначку умять солдатский котелок лярда без закуски. Вот каким путем добыл он возможность надеть на время чужие награды.
— «Ды-ды-ды… Бу-бух», — дразнились матросы.
Старшина второй статьи Осотин не мог призвать их к порядку, потому как выступал не подчиненный личный состав, а из других спецкоманд. Ничего не оставалось боцману, как тоже смеяться, вроде бы не над собой, а зенки оставались холодными. И не глядели они, а протыкали навылет.
Глава 2. «Сэр Захар»
Захару Тетехину нравился кабинет американского учебного центра. И вообще повсюду, начиная с той первой встречи под «бир» и кончая старшиной этого кабинета Лью Грумом, Захара принимали щедро, с улыбкой, а порой и чувствительными тумаками от полноты сердечной. Непонятный язык не мешал. Встречали, как самых-самых союзников. Жили в гостинице «Леди Аристиг». Кого в ней только не было! Кроме наших матросов моряки из «Свободной Франции», поляки, англичане, австралийцы, голландцы, мексиканцы, канадцы… Все на своих этажах в номерах с двухэтажными койками, которые стали похожими на кубрики. Все занимались в учебном центре и харчились там же в столовой на две тысячи посадочных мест. Наука «атикет» — куда вилку класть, куда нож — вовсе не пригодилась. К чему она, когда каждый сам хватал штампованный поднос с шестью ячейками, толкал его по блестящим рельсам и пальцем показывал, чего тебе положить. В одно гнездо швыряли тарелку с супом, в другое толстую кружку когда с какавом, когда с кофеем или компотом. Мясо и салаты валили прямо в поднос. А за добавкой — становись в очередь по второму разу, никто ничего не скажет.
Петти-офисер секонд класс Льюис Грум, а по-нашему — старшина второй статьи, радушно показывал Захару комплекс приборов УЗПН — датчик эхопеленгов, автомат посылок, продолговатый ящик рекордера с прозрачной крышкой, под которой двигалась, наворачиваясь на валик, бумажная лента. Луч ультразвука, распространяясь в воде, мог возвращаться обратно, как бы высвечивая скрытую цель. Приборы показывали точное направление, дистанцию и даже, по изменению тональности отраженных сигналов, давали представление о маневрировании подводного противника.
Когда петти-офисер подал наушники Захару Тетехину, в них уже не было привычного журчания работающих винтов. Он услышал гортанные всплески звуков: пиннг-поннг… пинг-понг… Оба моряка разговаривать не могли, но скоро и без пива стали понимать друг друга.
Льюис Грум был, как здесь выражались, «цветным». Но черты лица у него очень походили на европейские, и шевелюра хотя и волнистая, но не в мелкое кольцо. Грум оказался веселым парнем держался по-свойски и даже формой не очень отличался. Такой же гюйс с белыми полосками по синему полю, а в треугольном распахе фланелевки вместо тельняшки белый трикотаж, красиво контрастирующий со смуглой кожей, которая через пару дней представлялась Захару уже чем-то вроде загара.
Захар Тетехин удивительно быстро схватывал особенности новой техники и только раз повздорил с инструктором.
— Дал питание на станцию, — обстоятельно объяснял он старшему лейтенанту Рудых. — Всё чин чинарем, как положено, а наушники оглохли. Нету тама посылок. Показываю ему — молчат…
Петти-офисер стоял рядом, решительно не понимая, что от него хотят. Аппаратура была конструктивно оформлена удобными выдвижными панелями. Быстро определив, где замыкание, Лью вытащил неисправный блок и заменил новым. Захар поднял панель. Он желал разобраться. Может, какой пустяк — отпаялся контакт? Лью только скалился, показывал — спишем за борт — и совал наушники — тренируйся. Да только воду толочь — вода и будет…
Объяснились через переводчика. Офицер-инструктор учебного центра Патрик Доэрти, снисходительно рассмеявшись, заметил:
— Должен кое-что разъяснить, сэр. Нижним чинам излишне вникать в тонкости. В процессе эксплуатации целесообразнее манипулировать блоками, и всё будет о’кей!
— В таком случае неизбежен перерасход запасных частей, — возразил Максим.
Лейтнант-коммандер с вышколенной непринужденностью согласился:
— Пусть это вас не волнует, сэр. Соединенные Штаты Америки — страна богатая. Передачу кораблей по «ленд-лизу», то есть в кредит, некоторые джентльмены тоже считают неважным бизнесом, не правда ли?
— Плохой бизнес? — возмутился Рудых. — Джентльмены забыли. Мы платим кровью.
— Иес, сэр. Сталинград — это грандиозно, — тотчас кивнул Патрик Доэрти.
Беседа закончилась вполне дружелюбно, однако напомнила, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. И вообще это был хотя и маленький, но конфликт. Старший лейтенант был обязан доложить о нем по команде.
Между прочим, не думайте, что они выбрасывают запломбированные узлы, — сказали Максиму. — Их, как правило, вскрывают специалисты, которые систематизируют характерные неисправности и принимают соответствующие меры на будущее.
— А матрос остается дураком? Разве такой матрос способен устранить боевое повреждение?
— Вы правы, это для нас не годится. Но присмотритесь, у них можно найти и другое…
Действительно, Максиму понравилась система подготовки наблюдателей с использованием технических средств. На экране проектировались типы вражеских самолетов вместе с входными данными для кольцевого зенитного прицела, затем показывали групповые воздушные объекты: звено, эскадрилью, полк… Шторка на проекторе, похожая на фотозатвор, позволяла устанавливать выдержки от пяти секунд до десятых долей, а сидящие в кабине наблюдатели, следя за мельканием кадров, только лишь ставили крестики в графленый листок. Через две недели они насобачивались с одного взгляда безошибочно определять тип и число воздушных целей.
Будущие командиры истребителей подводных лодок по имени «сабмарин-чейсерс», принимая полезный опыт боевой подготовки экипажей, стремились по-своему обучать личный состав. Обложившись словарями и схемами, они составляли описания приборов и оружия, сочиняли инструкции по эксплуатации и боевому использованию, осваивали технологию ремонтных работ. Максиму Рудых выпало заниматься с гидроакустиками, хотя некоторым из них по уровню образования нелегко было уразуметь, что такое пьезокристалл или, скажем, эффект Допплера. Максим пробовал объяснить упомянутый эффект ссылкой на банальный пример с гудящим паровозом. Кто же не слышал, как однотонный сигнал, быстро приближаясь, срывается на визг, а потом враз падает и возвращается к хвостовому вагону промелькнувшего поезда уже с густыми басовитыми нотами? Только Захар Тетехин изумленно моргал.
— Никогда не видел железной дороги?
— Откуда, товарищ командир? От нашей деревни двести верст. Трактор — другое дело. «Красный путиловец». Мотором перхает с чихом, а гудит резиновой грушей. Называется «кряксон», и верно — похоже…
Выра ухмыльнулся, а уже потом, в отеле, сказал:
— Не зря предупреждали об осмотрительности при комплектовании спецкоманд.
— То-то ты подобрал Петра Осотина, — не остался в долгу Максим.
— Почему нет? Как боцман вполне соответствует. Но за уши отнюдь не тянул.
Захара Тетехина отказывались зачислять, ссылаясь на донесение, где упоминалось о прискорбном факте жалостливого отношения к противнику. Всё было изложено в точности, а опущенные подробности казались несущественными по сравнению с железной логикой выводов.
— Отдаете отчет о возможных последствиях? — спрашивали у Рудых. Но тут нашла коса на камень. Максим упирал именно на подробности. Он не желал расставаться со своим слухачом, и это привело старшего лейтенанта в кабинет начальника политуправления.
— Жалуетесь на перестраховщиков?
— Просто знаю этого краснофлотца не по бумажкам.
Выходя из кабинета, Рудых был доволен, что удалось настоять на своем. В этом смысле шпилька Выры насчет Захара Тетехина тоже выглядела не очень здорово, но пикироваться с приятелем Максим не стал:
— В политуправлении речь шла не о клаксонах.
Вообще, горшки обжигают не боги…
И правда, въедливая обстоятельность старшего краснофлотца Тетехина, как ни странно, компенсировала недостаток общего образования, а природная музыкальность позволяла ему улавливать малейшие оттенки звучания эхо-сигналов точнее, чем это делал сам Лью Грум. На следующий день Захар дал понять петти-офисеру, что ему требуется паяльник, припой и универсальный прибор для проверки радиосхемы. После обеда он с гордостью предъявил Лью Груму забракованную панель, которая надёжно работала. Однако тот результатов не оценил, более того, страшно перепугался, показывая на сорванную пломбу, и побежал докладывать по начальству. Лейтнант-коммандер Патрик Доэрти был страшно недоволен. Он информировал старшего лейтенанта Рудых, что вынужден наказать своего инструктора Грума за содействие грубому нарушению установленных правил эксплуатации.
— Ваш инструктор не содействовал, — возразил Максим. — Я же со своей стороны одобряю и поддерживаю инициативу своего матроса. Как видите, он уверенно осваивает сонары.
— Мы не можем допускать этого, — хмурился Доэрти.
— Почему? Аппаратура не испорчена, наоборот, введена в строй. В этом заключается наш принцип отношения к технике.
Как будто бы петти-офисеру Лью Груму его промашку простили, но с тех пор он стал иначе относиться к Тетехину и величать его «сэр Захар».