— Папа, мне больно ручку, — плакал он. — Папочка, я сейчас упаду…
Чеголин, как положено, скомандовал и приступил с докладом, но Выра, не дослушав, отодвинул его с дороги, как неодушевленный предмет.
От невероятного предположения у Артёма широко раскрылись глаза. Иван Аникеевич догадался, о чем думает лейтенант, и, сдержанно кивнув, подтвердил.
Глава 6. В ритме вальса
В кают-компании то оттопыривались, то прилипали к борту занавески у задраенных на броняшки иллюминаторов. В гнездах буфета позванивала посуда. Обеденный стол с поднятыми буртиками накрыли влажной скатертью, чтобы не елозили тарелки, налитые до половины. А суп плескался, ходил сглаженной жирной волной. Роман Мочалов только взглянул на суп, и его сразу же замутило.
Странно, за год службы на «амике» он не запомнил столь явных симптомов морской болезни. Бывало, в море голова, наливаясь болью, гудела корабельным колоколом-рындой. Но ожидание близкого боя подавляло всё. Нервы щекотало только лишь на коротких стоянках в безопасности, но кто же укачивается задним числом? Всё упиралось в нервы. Не случайно тот загребной с «амика», вымолив себе жизнь, через три дня стал трупом. Остальные выжили, несмотря на ранения. Им было приказано остаться в живых.
Роман Мочалов тоже выполнил все заветы капитан-лейтенанта Рудых. Он госпитализировал всех, кто нуждался, доложил о случившемся устно и письменно, представил Рочина к медали и, разыскав Выру, лично передал ему пакет в провощенной бумаге и рыжий реглан на меху. А потом он, неожиданно для всех, ухватился за скромную фельдшерскую должность на «Тороке», с остервенением отвергнув лестное предложение работать хирургом-ординатором. В медсанотделе напомнили, что работа на тральщике была временной. Мочалова посылали туда оморячиться, как выпускника гражданского института.
— Не желаю болтаться в тылу! — стоял на своем Роман.
Это была правда, но не вся правда. Еще на катере в Карском море Мочалов поклялся, если выживет, специализироваться в педиатрии, то есть лечить детей. Ему претили рваные, осколочные и пулевые ранения, и еще он боялся, что после войны из госпиталя будет куда труднее демобилизоваться.
Старший лейтенант медицинской службы и понятия не имел о том, что после гибели «амика» не сможет переносить качки. Суп в тарелке тотчас напоминал ему солярку из взорванных цистерн, и сразу же виски стягивало обручем.
Любой выход в море стал пыткой, и надежды постепенно приучить вестибулярный аппарат не оправдывались. Василий Федотович Выра проявлял снисходительность, остальные, смеялись. Как-то около дверей каюты доктора, которая служила также амбулаторией, раздались нетвердые шаги, а потом голос главного боцмана:
— Зря тышкаетесь.
— Так точно. За лекарством от тошноты.
— Дак он сам лежит пластом. Марш наверх палубу драить!
— Товарищ главстаршина…
— Кому сказано? Найди себе три точки опоры и вкалывай. Самое верное средство. А других нет…
Три точки опоры. У Романа Мочалова их не было даже на берегу, где он не ходил, а порхал. Выра всего лишь заставил доктора носить боевую награду. Но порхать с орденом было неловко, а как жить дальше, он не представлял. Виктор Клевцов, придя на «Торок» заместителем командира, пообещал избавить Романа от морской болезни, будто что в этом понимал. Виктор, ясно, шутил, хотя мог посодействовать всерьез. Мочалов часто представлял себя в детской клинике, а сам по-прежнему крутился среди семидесяти мужиков, у которых никогда не болели животики, и сокровенная мечта незаметно свелась к воображаемым беседам с юными родительницами.
Привычно удерживаясь, чтобы не вылететь из койки, Роман страдал от муторной безысходности и думал о том, что расхожую поговорку «солдат спит, а служба идет» придумали зря. Не идет она, едва тащится. И вообще провались всё пропадом, если врачу отказывают в неотъемлемом праве устанавливать режим лечения.
Василий Федотович заболел, когда стояли на рейде в ожидании сигнала начать учения. Командира корабля знобило, у него появился надсадный кашель. Роман, прихватив стетоскоп и градусник, явился к Выре без вызова.
— Отставить, — сипел тот, облизывая обметанный рот. — Согласен на стопку медицинского для профилактики…
Какая там профилактика, если издалека было заметно, что температура у больного не меньше тридцати девяти градусов.
— Похоже на пневмонию.
— Не пугайте! Сам знаю, что это обычная простуда. Пройдет!
— Необходим стационар. Я доложу флагманскому врачу.
— Запрещаю! Категорически! — Выра даже подумать не мог о госпитале, том самом, где в медицинской канцелярии… — В общем, так: лечи здесь!
Понадеявшись на ударные дозы сульфидина, Мочалов отступился. Что ему оставалось, если все средства связи в руках у командира?
Когда снимались с якоря, Выра лежал в тяжелом забытьи. Доктор настоял, чтобы командира корабля не тревожили, и Артём Чеголин согласился. Но только это была полумера. С подозрением на пневмонию надо действовать радикально, и Мочалов страдал, понимая, что на это у него не хватило характера.
Ничего нет хуже гиподинамии, иначе говоря, вынужденного безделья. Койка с доктором то и дело валилась на письменный стол. Встроенный платяной шкаф падал плашмя, с кряхтеньем поднимался и снова падал, шатаясь из стороны в сторону. И всё стонало, хрипело, грубо кашляло, будто сторожевой корабль тоже нуждался в горчичниках и строгом постельном режиме.
— Товарищ старший лейтенант, — возник на пороге вестовой Бирюков, который являлся также и санитаром. — Заместитель командира просит срочно прибыть в каюту старшин.
Сверхсрочники во главе с боцманом размещались в корме, и внутреннего перехода к ним на сторожевике не существовало. Клевцов не мог придумать более ехидной вводной. Повидимому, в этом и заключался обещанный им курс лечения. Роману больше всего хотелось послать шутника куда подальше, но отныне его просьба стала приказанием, и доктор вынужден был подчиниться. Тем более пора было совершить врачебный «обход» единственного и весьма своенравного пациента.
Стоячий воздух в наглухо задраенной каюте больного был настоян на табачном дыме с острой примесью лекарств. Мочалов прислушался — тихо, включил торопливо свет и увидел: одеяло откинуто, нет рыжего реглана. Наплевав на медицину, Выра находился на мостике.
Раздосадованный, подавленный, перебирая в памяти грозные осложнения болезни — абсцессы, отеки, гангрену легких, экссудативный плеврит, пневмосклероз — мало ли что может выкинуть ослабленный, переохлажденный организм, доктор выскочил на верхнюю палубу, надеясь перебежать в каюту старшин. Роман простить себе не мог, что раньше не посоветовался с заместителем командира.
В узком пространстве между первой дымовой трубой и бортовыми надстройками клокотала вода, ручьями скатываясь в дырки шпигатов. Мочалов ухватился за скользящую рукоять штормового леера и вдруг ощутил, что стальной трос, жестко закрепленный между надстройками, конвульсивно дергаясь, провисал, а потом обтягивался струной. Корпус сторожевика, несмотря на коробчатый киль и прочные ребра из фасонных тавровых балок, прогибался наподобие позвоночника. Доктор с удивительной ясностью представил гимнастику корабля под действием сгибательных контрактур: вот выгиб, как при наклоне вперед, — кифоз, затем обратный прогиб — лордоз. Медицинские термины не успокаивали Романа, наоборот, подчеркивали, что для престарелого «Торока» такие упражнения чреваты летальным исходом.
— Назад! — вдруг заорал палубный динамик жестяным голосом. — По верхней палубе не ходить!
Выра закашлялся в микрофон, и палубная трансляция вторила многократно усиленным утробным грохотом. Мочалов повернул назад, ощущая себя не врачом, а какой-нибудь бледной спирохетой. Не стоило разговаривать с Виктором Клевцовым. Заместитель командира не станет увещевать больного Выру, когда речь идет о судьбе корабля. Пустой желудок Романа, подскочив, вытолкнул горькую желчь, а волна аккуратно слизнула её, наводя свой порядок на палубе.
В каюте Мочалов попытался расслабиться, призывая дремоту. Он никак не думал, что настырный Клевцов захочет настоять на своем. Минут через двадцать внезапно врубился верхний свет, и прозвучала хлесткая команда:
— Встать!
— Выполняется последнее приказание — с палубы завернули обратно…
— А как насчет клятвы Гиппократа? — нехорошо усмехнулся Клевцов, мокрый насквозь. — Теперь и ходить недалеко. Больной доставлен в кают-компанию.
— Почему не в его каюту? Ясно, в таком состоянии командовать кораблем нельзя.
— Командовать кораблем?
— Подозреваю воспаление легких…
— И молчал? Кто вам дал на это право? Никто вам такого права не давал… — Клевцов перешел на «вы», и его протокольный тон угнетал Романа. Взамен этого тона он был согласен на всё, даже на «клистирную трубку».
— Хотел вызвать на рейд санитарный катер, а он разорвал семафорный бланк…
— Немедленно в кают-компанию, — перебил Клевцов. — Там главный старшина Грудин.
По характерной позе больного — скрючившись — Мочалов понял: «острый живот». Только этого ему еще не хватало. Болевые схватки у Грудина не имели определенно выраженной точки, волосатое пузо вздулось, при пальпации ощущалось напряжение мышц брюшной стенки. Отступив на два пальца от передней верхней подвздошной ости слева, Мочалов осторожно нажал, резко отнял руки, и пациент охнул. Симптом был классическим, как по учебнику. Он не оставлял сомнений, и всё же Мочалов надеялся на проволочку. Госпиталь недалеко, воды прибрежные. Доктор надеялся, хотя и понимал: в такой шторм расстояние до стационара не имело никакого значения.
— Та-ак… Признавайся-ка, Грудин, такое у тебя впервые? Тогда ничего — поможем консервативно.
— Ать, чего таиться, товарищ старший лейтенант. Мы, туляки, двужильные. Маленько прихватит в трюме, прилягу — и полный морской порядок…
Старшина котельных машинистов взглянул и сразу осекся. Кабы ему знать, чего говорить. Грудин вовсе не хотел огорчать веселого доктора, который обещал лекарство.