— Вряд ли он станет возражать. Разве можно препятствовать стремлению лучше знать корабли, на которых служишь?
— А это, гм... занятие не отразится на основных ваших обязанностях? — сомневался заместитель командира.
— Отразится, — кивнул Клевцов. — А как же. Иначе не стоит городить огород.
— Сдать на вахтенного механика? — спросил инженер-лейтенант Бестенюк. — Ты представляешь, Виктор, что это значит?
— Представляю маленько.
Виктор пояснил, что до призыва, на флот он плавал на волжских пароходах учеником масленщика.
— Сравнил божий дар с яичницей, — возмутился Бебс. — Масленщики были приставлены к древним паровым машинам, а у нас хотя и не новые, но всё же турбины и водотрубные котлы с рабочим давлением двадцать один килограмм на квадратный сантиметр. Короче, если ты решил всерьез, придется научиться обслуживанию механизмов на каждом боевом посту, потом дублировать старшин котельной и машинной вахт. Осилишь — пойдет разговор о дальнейшем.
— Добро, — согласился Клевцов.
Чеголин с Пекочинским переглянулись. В самом деле блажь: по доброй воле идти на выучку к матросам. И Бебс тоже недоумевал:
— Зачем тебе это?
— Могу объяснить. В первом котельном вахта называется комсомольско-молодёжной, а трюмный Богданов в неё не входит. Почему?
— Богданов — разгильдяй и пьяница, сердито сказал Тирешкин. — Мы тут посоветовались и решили не включать.
— Как тогда понять внеочередной отпуск с выездом на родину?
— Видите, товарищ командир, воскликнул Макар Платонович. — Так и знал. Это не пройдет мимо политотдела.
— Слушай такую вещь. Отпуск он заслужил.
— Остался на своем посту в отсеке, который заполнился паром, — уточнил Клевцов. —A комсомольцы у вас до сих пор спорят, виноваты ли те, кто выскочил наверх, или у них не было другого выхода.
— Против зачетов не возражаю, сказал Выра, хотя без особого энтузиазма.
Год 1942-й. Будешь горьким — расплюют
Перевязочная хирургического отделения имела оттенок флотской щеголеватости. Петр Осотин с первого взгляда узнал на стенах дорогой риполин, белоснежный лак на смеси древесного и льняного масел. Эмаль и клеёнка на мебели, блестящий линолеум на полу — всё было под стать риполину, кроме веселого доктора в пегом халате с засученными по локоть рукавами.
— Показывай, с чем явился?
Петр стоял перед ним в бязевых казенных кальсонах со штрипками, пока сестра отдирала коллодиеву повязку.
— Так. Проникающее ранение в грудную клетку.
— Достал, гад, коротким уколом, — объяснил Осотин, разомкнув стиснутые зубы.
Словоохотливый доктор, делая свое дело, заговорил складно:
— «Шли на приступ. Прямо в грудь штык наточенный направлен. Кто-то крикнул: — Будь прославлен! Кто-то шепчет: — Не забудь!..»
— Откуда знаете? — спросил боцман почти ужасом.
В атаке кричали посолоней, а в остальном всё было так. Но сам Осотин об этом не распространялся.
Нельзя. Да и нечем хвастать. Питание к рации отказало, и потому не удалось задержать взрыв моста. Потеряв основной расчет на внезапность, они уже не смогли атаковать опорный пункт, только оборонялись под натиском превосходящих сил. Возвратились через сутки. И не все: кого приволокли взамен «сидора» на плечах, кто остался в снарядных воронках, закиданных шиферным крошевом.
— Ну, братец, — улыбнулся доктор. — Стихи написаны в девятьсот пятом году.
— Дальше как? — почти потребовал боцман, не доверяя такой отговорке.
— Интересуешься Блоком?
Сперва Петр удивился, потом решил, что лекарь темнит, пытаясь уйти от скользкого разговора.
— Сам-то отличишь, к примеру, канифас-блок от кильблока?
— Вряд ли, — признался доктор, неизвестно чему обрадовавшись. — Но это, братец, пустяки. Самый главный из всех блоков носит имя Александр. Вот он и написал эти стихи. Теперь слушай дальше: «Рядом пал всплеснув руками, и над ним сомкнулась рать. Кто-то бьется под ногами. Кто — не время вспоминать…»
Осотин оцепенел, забыв о боли, которая мешала решать, почти не заметил прокола между ребер толстой иглой, через которую выкачивали мутно-зеленую жидкость. Молодой военврач, практикант, которому доверялись пока одни перевязки, показался боцману ведуном.
Вернувшись в палату, Петр долго не мог согреться. К вечеру у него поднималась температура, раздирал кашель и бил озноб. А кругом, поверх натянутого на башку одеяла, знакомые голоса вели надоевшие за две недели нескончаемые разговоры. Сосед справа которой раз вспоминал, как его однополчанин, прицеливаясь, не умел зажмурить другой глаз и, выпустив обойду мимо, доложил командиру: «Красноармэиц Хабэтдинов застрэлился...» Случай был известен уже всему госпиталю. Сосед излагал его в палате, в гальюне за перекуром, и слушатели снова смеялись, а он, радуясь тому, что их позабавил, что оказался в центре внимания, повторял эту историю снова, наверное потому, что не знал ничего более веселого. Обмороженный авиационный техник талдычил про заморскую технику, щеголяя иностранными словечками: мотор «Алисон-110», «Киттихаук», «Аэрокобра». По его словам, выходило, что центр тяжести у этих самолетов где-то не там, и летчики их не любят, и всегда есть опасность свалиться в штопор.
Осотин тоже был в штопоре, со дня на день ожидал, кто проведает, хотя умом понимал: зря, это дело почти невозможное. А других раненых как-то ухитрялись навещать. Кого из посетителей вызывали с докладом по начальству, Кого — для вручения наград. К авиамеханику заглянул летчик, передавал приветы, письма, плитку шоколада из особого воздушного пайка. Лейтенант был из другой эскадрильи и мало что знал о друзьях механика. Зато из-под его распахнутого халата выглядывала золотая звездочка на красной колодке. Обмороженный сержант сиял, гордясь перед соседями таким знакомством.
Время шло, а к Осетину никто не приходил. Увидел он раз в коридоре у поста дежурной сестры бывшего своего командира катера, но прошел мимо вроде бы не признав. Зачем? Начнет расспрашивать доложит своему Выре, и тот усмехнется: «Много! заработал орденов?»
Госпитальным одеялом от соседей не отгородишься. Однако Петр постепенно приспособился. Колотье в грудине поутихло, а голоса спорщиков стали расплываться в теплой дреме. И вдруг два слова: «Где oн?», свободно проникнув в уши, заставили вздрогнуть и облупить лицо. Перед койкой стоял Клевцов в незнакомом обличье. Медицинский халат в обтяжку, твёрдый ободок форменного синего кителя со свежей каемкой подворотничка, внимательные глаза на круглом, без улыбки лице делали его похожим на дежурного хирурга.
— Ну, боцман? Как тебе здесь?
«Обратно боцман?» — Осотину обрыдло такое обращение, и потому он оказал коротко: «Лечат...» показав, что очень желал этой встречи, верил в неё, сомневался и, ясное дело, был рад, когда сомнения оказались напрасными.
— Шел мимо... — начал Клевцов, потом оглянулся на остальных раненых. — Вставать разрешено?
— Валяй говори здесь... — хмуро предложил Петр. Такое вступление почему-то ему не понравилось.
— Попробую... В общем, так: предписано вернуть специалистов для укомплектования корабельных команд.
— Обратно в моря, значит. Дак, полагаю, к нам не относится.
— К нам — точно, но ты боцман...
— Боцман да боцман, — перебил Осотин. — Коль не надоело.
— Как ещё величать? Может, Лешим?
— И это спознали?
— Такая у нас работа.
— По катерам сплетни собирать?
— Нам не всё равно, чей локоть рядом, — уточнил Клевцов — Если помнишь, Иван-пограничник сразу расшифровал: «злой», а я ещё сомневался.
— Что из этого следует?
— Повторяю: при выписке из госпиталя сошлись на приказ и возвращайся в боцмана.
— В чем виноватый? — озлился Петр, учуяв, что из-за Мелина. Но боцману самому было неохота вспоминать, тем более в госпитальной палате столько досужих ушей. В общем, он решил пояснить уклончиво: — Сполнил, что требовали...
— Сам вызвался выполнять, и все видели, как ты это исполнил.
— Можно было иначе?
— Формально претензий нет. Только нельзя тебе возвращаться.
— С какой такой стати? Кто чиркнул фонариком, дак пусть сам отвечает.
— Командира никто не обвиняет. Он был прав.
— Вот видишь? Не я, дак другой... Кому-то исполнять надо.
— Ну гляди, — рассердился Клевцов. — Пока это совет. Не только мой. Так все считают в отряде...
Глава 7
Авторитет зарабатывай сам
Виктор Клевцов стал на «Тороке» почти членом экипажа. Его увлечение техникой повлияло даже на заместителя командира, который вызвал к себе в каюту механика с чертежами, хотя раньше в детали не вникал. Естественно, многие стали допытываться у Бебса, чем они вдвоем занимались. Даже командир корабля и тот почесал лакированную плешь и вопросительно глянул на своего заместителя. Но Тирешкин от информации уклонился.
— Молчи как рыба об лед, — объявил он Бебсу, хитро ему подмигнул и, очень довольный, стал потирать пухлые ладошки. Бестенюк очень серьезно кивнул, и Чеголину потом не удалось вытянуть и намека хотя с ним-то, по крайней мере, он поделиться мог. Когда у машинистов в «шхерах» возгорелась ветошь, Артём, как дежурный по кораблю, первым делом послал рассыльного к Бебсу, хотя мог сразу же объявить аварийную тревогу. Из кладовой валил дым. По причальной стенке от здания штаба бежал капитан второго ранга Нежин. Шуточное ли дело на борту пожар. Но инженер-лейтенант успел оценить обстановку и соответственно сориентироваться. От пожарных рожков к очагу возгорания уже протянулись надутые брезентовые шланги. Со свистом извергалась пена из огнетушителей. Механик невозмутимо распоряжался, приговаривая с нарочитой громкостью:
— Быстрее, ребята. Иначе я вам ещё на полубаке зажгу...
Помощник начальника штаба, как услышал эти слова, утратил резвость и повернул назад. Он посчитал, что на «Тороке» идут учения, то есть дело самое что ни на есть повседневное. Одиночные, частные, общие или корабельные учения шли чередой, днем и ночью. На палубе горели промасленные тряпки на железных противнях. В совокупности с дымовыми шашками они обозначали условные очаги пожара. Глухие хлопки взрыв-пакетов имитировали попадания бомб или снарядов.