Не надо было заедаться. Уже в вестибюле комендатуры его оглушил знакомый клекот:
— Пач-чиму не форменная шинель?
— Шить обмундирование из материала лучшего качества не запрещается.
— Зашита спинка! — объявил Полтора Акима. — Распароть и далажить!
— Есть, распороть и доложить! — отрепетовал лейтенант без прежней бодрости, щелкнув каблуками, по всем правилам повернулся и зашагал к выходу.
— Куда! Кру-гом!
Его не хотели отпускать без немедленного надругательства над чужой вещью. Отчаянные обстоятельства стимулировали поиски выхода. До Чеголина вдруг дошло, что далеко не каждый родитель мог подарить такую особенную шинельку. Раз так, она выглядела вещественным доказательством, весьма способствуя использованию боевого опыта Максима Рудых.
— Направляюсь в пошивочное ателье, — озабоченно доложил лейтенант. — Боюсь, что папа будет возмущен, если его подарок испортят обычной бритвой.
После паузы с высоты упала раздумчивая команда:
— Добро! Сполняйте!..
— Есть! — обрадовался Чеголин. Правый локоть, как положено, по уставу, развернулся на уровень плеча, а ладонь взлетела к козырьку, он удалялся с безупречной строевой выправкой, пятьдесят шагов в минуту, хотя больше всего хотелось ускорить темп. Шинель хлопотливо путалась в ногах, открывая порой небесно-голубую шелковую изнанку.
Конечно, в ателье он не пошел, но полученная информация требовала немедленных действий. У четырехэтажного здания штаба флота лейтенант остановился, вспомнив, что хотел пожаловаться на командира. Но, во-первых, Выра опять оказался прав, во-вторых, что значили собственные обиды Артёма по сравнению с актом возмутительного произвола? Однако пришел он сюда не зря. Четвертый подъезд вел в политическое управление, где работал единственный человек, который мог понять и помочь немедленно. Так, по крайней мере, подсказывали впечатления от корабельного праздника.
Солидная публика в приемной, официально-внимательный адъютант — всё это заставило лейтенанта попятиться. Он никак не думал, что посетители с кораблей, по заведенному здесь порядку, проходят без очереди.
— Только на минуту, — на ходу извинялся Чеголин. — У меня короткий вопрос.
Кто же предполагал, что минутка растянется, а вопросик в этом кабинете вдруг обернется проблемой.
— Говоришь: «сильное сопротивление силой»? — загрохотал Николай Петрович. — Один грамотей, а другой, ясное дело, спортсмен!
Кабинет был обширный, со столом заседаний, приставленным к письменному буквой «твердо». Под каблуками пружинил ковер, скрадывающий шаги и звуки. Здесь, несмотря на размеры, не ощущалось казенной пустоты. Один человек за этими строгими столами органично вписывался в пространство, заполняя его целиком. Четыре стены и шерстяной бобрик ковра не в силах были сдержать либо приглушить его реплик резковатых замечаний или открытого смеха.
— Это хорошо, что пришел. Особенно хорошо, что пришел ты. Видать, кое-что понял после той стрельбы?
Чеголин покраснел. Начальник политуправления, судя по всему, не только угощался на «Тороке» жареными утками.
— До сих пор дразнят «детским садом», — неожиданно признался Артём. Это был самый больной вопрос.
— Пустяки! В детском саду тоже, бывает, вырастают дельные люди. Всё зависит от воспитателя. Кстати, как считаешь, почему возник тот конфликт с артиллерийским электриком Мыльниковым?
Говорить с Николаем Петровичем было и легко, и трудно, но совсем не из-за огромной дистанции в званиях и возрасте. С одной стороны, он умел слушать, легко подхватывая мысль, подстегивая и обнажая её меткими вопросами. А с другой, невозможно было заранее догадаться, как отнесется он к сказанному, как оценит его.
— С Мыльниковым был сам виноват. Не учел, что «шилом море не нагреешь», хотя Виктор, то есть старший лейтенант Клевцов, меня предупреждал.
— Точно, — снова засмеялся Николай Петрович. — Это какой Клевцов? Помощник по комсомолу? А майор Тирешкин разве не помогал?
Так точно. Он проводил беседы и инструктаж, а Виктор просто так, по-товарищески. Но Клевцов ничего не скажет без смысла. Вроде бы треплется, а потом обязательно задумаешься и поймешь, что разговор неспроста...
Слово за слово, и Чеголину пришлось вспомнить о том, как он на ходу раздавал «фитили» и как понял, что придирки — это совсем не требовательность. И о том, как родилась идея разузнать подробности гибели тральщика капитан-лейтенанта Рудых, и о том, как понимать легенды, и о выборе темы для доклада на теоретической конференции.
На пороге появился адъютант, но Николай Петрович выставил вперед ладонь, и тот кивнул, притворив дверь.
— А мне докладывали, что вроде бы на «Тороке» «Макар носа не подточит».
Разговор принимал нежелательный оборот. Меньше всего лейтенант хотел «капать» на замполита.
— Политзанятиями руководит, агитаторов контролирует, — перечислял он, словно не заметив, что Николай Петрович знает о переиначенной пословице.
— На беседе, которую ваш командир провел после офицерской учебы, отсутствовал, — добавил в тон начальник политуправления.
— Была его очередь схода на берег, объяснил Чеголин. — Он же не думал, что придет начальник политотдела.
— В том-то и дело, — согласился Николай Петрович и погрозил пальцем. — Вот что, лейтенант. Брось хитрить. Не о том спрашиваю. Почему возник «Макар» вместо «комара»?
— Наверно, потому, что Макар Платонович сам любит выворачивать пословицы и очень бывает доволен, когда над ними смеются. А мне лично, когда трудно бывало, больше помогал старший лейтенант Клевцов.
— С Клевцовым разговор будет особый. Для начала придется всыпать ему по первое число.
— Как всыпать? Клевцову? За что?
— Хотя бы за то, что сейчас выяснились важные подробности, которые должны были стать известными гораздо раньше.
— Я ничего плохого про него не говорил.
— Кто спорит? Но возьмем, к примеру, вашу теоретическую конференцию по традициям. В газете напечатано: «Руководитель — Тирешкин. А на деле?
— Клевцов тоже не руководил. Он только навел на мысль.
— Это здорово, когда рядом есть принципиальный друг, на которого можно положиться. Но его советы ещё не политработа, не воспитание, а, скажем, самодеятельность. Более того, они в какой-то мере затушевали положение дел на вашем сторожевом корабле, не давая поводов для вмешательства.
— Товарищ контр-адмирал! Как теперь быть? Выходит, я подвел человека, которому многим обязан?
— Подвел?.. Вот недавно на одном представительном совещании с трибуны были сказаны такие слова: «Матросы запустили материальную часть. До того дошло, что у торпед винты в разные стороны вертятся».
Чеголин засмеялся. Кому не известно, что иначе торпеда не сможет двигаться.
— Нет, это не смешно. Совсем. Это значит, что матросы знают, что перед ними лопух, а мы установили сей прискорбный факт в результате случайности...
— Тогда непонятно, как такого «специалиста» назначили, как он попал на флот?
— Ишь ведь как просто: «почему?» да «за чем?», — покачал головой Николай Петрович. — А я вот спрошу, слыхал ли ты о таком лозунге: «Коммунисты — вперед!»?
— Ясно, слыхал...
— Тогда вдумайся, что это значит — четыре года вперед! Куда вперед? Да под пули, самыми первыми... Представляешь теперь, сколько осталось у нас таких, чтобы и с образованием, и с опытом? Вчера вот пришлось послать на тральщик кавалериста. Даже переодеть не успели. Так и отправили в сапогах со шпорами...
— Заместителем командира?
— Именно так. Справится — научим и устройству торпеды, и многому другому, в академию пошлем на морской факультет. Ну а если нет — придется сделать оргвыводы. И с вашим сторожевиком тоже разберемся внимательно. Такие казусы — брак в нашей работе. Их не должно быть.
В дверях снова возник адъютант. Начальник политуправления взглянул на него, потом на часы и быстро подвел итог:
— Думаю, лейтенант, тебе не придется жалеть о самокритичной откровенности. Пока отправляйся в комендатуру, а я тем временем с Капитолинко поговорю.
Оптимистический финал беседы не утешил Чеголина. «Вот болтун! Кто тянул за язык?»
Рочин поджидал лейтенанта в кабинете дежурного по гарнизону:
— Здравствуйте, Яков Кузьмич. Куда теперь? На вокзал?
— Вы что же думаете, на губе месяц провел? Послал телеграмму командиру, получил от него вызов и деньги на обратный путь...
— Вот как? — нахмурился лейтенант, и неприязнь к вызволенному старшине проснулась вновь. Выходило, что капитан третьего ранга Выра пригласил Рочина на сверхсрочную службу, даже не поинтересовавшись мнением командира боевой части.
— Спасибо за выручку...
— Не надо, Яков Кузьмич. Если перед вами не догадались извиниться, могу сообщить, что виновники будут наказаны.
По дороге к причалу они шли молча, думая каждый о своем.
— Товарищ лейтенант! — Старшина потерял самоуверенную ухмылочку. — Не рассказывайте об этом на корабле... Шагу ступить не дадут.
— Будьте спокойны, Рочин. Не в моих правилах трепаться о чужих секретах или читать чужие письма.
— Вот вы чего вспомнили? Ну был грех. Да только в это дело вмешался лейтенант Клевцов: «Прекратите, — сказал. — Так нечестно!»
Вот, оказывается, как поступил помощник по комсомолу, которому теперь собирались «всыпать». Каждое слово старшины звучало укоризной.
— Мы и сами поняли — нехорошо. Я тоже не люблю, когда насмехаются.
Намек был ясен, но Чеголин извиняться не стал:
— Вы знали, что кувыркаться на швартовых запрещено?
— Ясно, знал...
— И посчитали, после уничтожения мины к вам не подступиться? Если кто и попробует, команда скажет — «опять придирки!».
Рочин промолчал.
— Попробуйте стать на мое место — как еще следовало реагировать?
— Для чего вы мне объясняете? — непримиримо спросил старшина.
— Насколько я понимаю, нам вместе служить?.. Ну зачем вам понадобилась эта гимнастика?