Но одно дело – услышать на словах, другое – увидеть настоящие чувства, пульсирующие под маской холодного профессионализма. Слова нынче и роботы плести умеют. А Полина тем вечером была не роботом, не ожесточившейся стервой – она была обычным человеком, которому приходится тащить на себе слишком много – и который иногда не выдерживает.
Марату следовало уйти. Развернуться до того, как она его заметила, оставить ей право на уединение в горе. А он почему-то не сумел, ему захотелось помочь. Тут он еще и удачно про качели эти вспомнил… Уютный уголок нашел не он, эта заслуга принадлежала ассистентке режиссера, которая оказалась Галей – он все-таки выяснил ее имя путем сложной сети наводящих вопросов. Днем на качелях проходили съемки небольшого эпизода, и Марат отметил для себя, что неплохо будет показать это место Полине. И вдруг все сошлось…
Они и правда больше ни о чем не говорили. Она просто прижималась к нему, плакала, и он чувствовал, как девушку бьет мелкая нервная дрожь. Марат пытался согреть Полину, и, кажется, у него получалось, но этого все равно было недостаточно. Ему оставалось лишь ждать, быть рядом, хотя он обычно предпочитал действовать! А еще он терпеть не мог женских слез, что таить… Когда рядом с ним плакала женщина, он быстро находил способ успокоить ее, рассмешить, и всем становилось легче.
Однако все тот же незнакомый инстинкт подсказывал: Полина сейчас смеяться не будет, его потуги пошутить покажутся жалкими и неуместными. Поэтому Марат заставил себя молчать, глядя то на небо, то на свою спутницу. А она… Она будто пропиталась за эти дни чужими слезами, забрала их у других людей, носила в себе, сколько могла, чтобы теперь выпустить на волю.
Поздней ночью он проводил ее до номера и ушел, а утром, конечно же, искал. Марат подозревал, что после вчерашнего она будет отсыпаться, но Полина себе такого не позволяла. Она пришла в ресторан все так же рано, собранная, улыбчивая, и о вчерашнем срыве напоминали лишь припухшие веки.
Он понятия не имел, как себя вести, и был рад, когда она сама кивнула на стул за своим столиком.
– Приятно видеть, что у вас все в порядке, – признал он.
Марату было куда привычней обращаться к людям на «ты» – если он встречался с ними хотя бы пару раз. Это не имело никакого отношения к возрасту или к искренней дружбе, просто так уж в его профессии принято.
Но здесь действовали несколько иные правила. Дело было в Полине – в ее холодной собранности, ее ведьминском спокойствии. А еще дело было в «Пайн Дрим» – бывший храм развлечений превратился в храм памяти и скорби. Марат ни на секунду не забывал, сколько людей погибло здесь всего несколько дней назад. Это волей-неволей подталкивало к сдержанности.
– Спасибо, – улыбнулась ему Полина. Слабо, зато искренне.
– Да не за что… Я был рад, что оказался рядом.
– Не оказались рядом, а следили, насколько я помню? – хитро прищурилась она. Из окна пробивался белый свет утреннего солнца, в котором ее зеленые глаза казались светлее, чем обычно.
– Ну да… следил.
– Не могу сказать, что я к такому привыкла – или что это мне льстит.
– Но это было не сталкерство ради сталкерства, – поспешно уточнил Марат. – Я хотел поговорить про отель… Помните наш разговор? После встречи с Федором Михайловичем?
Он видел, что и ее слова старика не оставили равнодушной. Полина была профессиональным психологом, она умела отличить человека, поддавшегося паранойе, от человека, способного рассуждать здраво. Ее отношение значило для Марата даже больше, чем сами слова.
Правда, лезть в это слишком глубоко Полина не хотела: у нее не было на такое времени, многие в отеле ждали ее помощи. Сошлись они на том, что историю отеля узнает Марат, а Полина поговорит с каким-то другом, работающим сейчас на завалах. Ее друг точно должен знать, была конструкция ветхой или нет.
Теперь Марат пересказал ей все, что выяснил у Катрин. Полина слушала внимательно, не перебивала и не пыталась сделать вид, что ей все равно. Она хмурилась, явно обдумывая что-то, но когда Марат закончил, с пояснениями не спешила.
А он никогда терпением не отличался, он поторопил почти сразу:
– Ну так что? Говорили вы со своим знакомым?
– Во-первых, предлагаю перейти на «ты», раз уж мы активно обсуждаем вопросы, с работой никак не связанные, – предложила Полина.
– Поддерживаю.
– Во-вторых… да, я с ним говорила. Он признает, что руины достаточно хрупкие, если можно так сказать, их нужно постоянно укреплять, чтобы они самих спасателей не завалили.
– Вот! Ну вот же! – оживился Марат.
– Поспокойней, пожалуйста, на тебя и так половина зала смотрит.
Полина оказалась права. Сегодня они встретились за завтраком чуть позже, чем обычно, и зал оказался не пустым. Вынужденные постояльцы отеля занимали все новые и новые столики, ресторан заполнялся мерным гулом голосов.
Многих не волновал не только Марат, а вообще все вокруг. Они смотрели вперед и, кажется, ничего не видели. Они не ходили к общим столам сами, ели то, что приносили им другие, и вряд ли даже задумывались о том, что делают. Они существовали по инерции, будто ожидая момента, когда им наконец позволят проснуться. Глядя на них, Марат невольно вспомнил, как плакала вчера Полина… за них и плакала. Они-то не могли.
Но были и другие отдыхающие, вполне бодрые. Они как раз наблюдали за Маратом, женщины и мужчины, все – с разным выражением. Они вряд ли могли расслышать, что он говорил, но голос действительно повышать не стоило.
– Мой друг вполне логично объяснил состояние завалов, – отметила Полина. – Он не считает, что с отелем было что-то не так.
– Если бы все было очевидно, преступление заметили бы сразу! Просто есть намеки, которые нужно проверять… А ты видишь тут хоть намек на проверку? Об этом и речи не идет. Если полиция не занялась этим сразу, то уже и не займется.
– Может, и занималась, просто до нашего приезда.
– Короче, пока все это очень сомнительно, – признал Марат. – Я бы хотел снова поговорить с этим дедом. Вдруг он подскажет, что способно стать по-настоящему весомым аргументом?
– Так поговори, он будет рад обсудить эту тему.
– Я его давно уже не видел… И если честно, я бы хотел, чтобы ты выступила в роли переводчика, что ли…
Обычно у Марата не было проблем в общении с людьми, он мог наладить контакт с кем угодно. Но случай с Федором Михайловичем – особый. Старик остался жив, он даже не пострадал – и все равно рядом с ним как будто висело ощущение смерти. Да, чужой, но всегда готовой к новым жертвам… Марат боялся ляпнуть лишнего, сказать нечто такое, что снова подтолкнет немолодого мужчину к безумной ярости.
Полина тоже это понимала.
– Пожалуй, ты прав… Прямо сейчас я не могу его искать.
– Так прямо сейчас и я не могу – съемки продолжаются. Вечером можем попробовать… Слушай, а это нормально вообще?
Полина сидела возле окна и наблюдала за цветами, окружавшими ресторан плотным кольцом. А вот у Марата, устроившегося напротив нее, открывался великолепный вид на зал ресторана. Поэтому Майоров первым заметил нечто странное – не пугающее, но настораживающее на уровне тех самых инстинктов, которые в «Пайн Дрим» неожиданно обострились и приобрели особое значение.
Завтрак в отеле шел своим чередом, люди выбирали блюда у общего стола и возвращались к своим столикам. Лишь один человек никуда не спешил: худенькая девочка лет четырнадцати. Она стояла с подносом в руках, на подносе уже была глубокая миска, тарелка с булочками, стакан сока и чашка кофе. Девочке полагалось нести все это к столику, чтобы не удерживать такую тяжесть на весу, а она просто застыла. Как игрушка, у которой неожиданно кончился завод.
Люди не обращали на нее внимания, как будто она вдруг превратилась в одну из колонн, поддерживающих потолок. Они обходили ее – кто молча, кто с ворчанием, а кто демонстративно задевая, хотя места для прохода хватало. Девочка же не реагировала ни на упреки, ни на оскорбления. Ее лицо оставалось ничего не выражающим, как у манекена. Глаза, широко распахнутые и устремленные в никуда, медленно наполнялись пеленой слез.
– Это ведь плохо, да? – прошептал Марат.
– Это очень плохо, – напряженно ответила Полина, тоже заметившая девочку.
– Я ее видел раньше, она с психологами сидела… Ты с ней работала?
– Я не работаю с детьми, не мой профиль.
– Да? А какой профиль у того, кто оставил ее в таком состоянии?
– Человек – это не игрушка, которую можно за пять минут починить. Нам сейчас нужно не спорить, а увести ее отсюда как можно скорее, потом разберемся с остальным. Она вот-вот сорвется…
Но увести ее они не успели – девочка сорвалась раньше. Они только-только начали вставать, чтобы не спугнуть ее, как маленького загнанного в угол зверька. И вот тогда девочка приподняла поднос чуть выше, а потом изо всех сил швырнула на каменный пол.
Был грохот, дребезжание металла, звон стекла – и все это такое гулкое, оглушительное в тихом утреннем ресторане. Отлетел в сторону металлический поднос. Разбилась на крупные белые осколки миска, оказавшаяся в луже молока и размякших хлопьев – забавных кругляшков, похожих на миниатюрные пончики. Стакан превратился в прозрачные айсберги, проглядывающие в оранжевом море сока. Чашка кофе оказалась самой мстительной: она разлетелась на части у ног девочки, обжигая кожу горячим напитком, оставляя на память кровавый порез.
Но девочка будто не заметила ни грохота, ни крови, ни устремленных на нее взглядов. Она прижала обе руки к голове, словно закрываясь от града невидимых пуль, и крикнула:
– Почему никто не говорит мне, что происходит?!
– За мной, – коротко скомандовала Полина.
Могла бы и не говорить, Марат и сам не остался бы на месте. Он видел, что толпа уже приходит в себя после первого шока и раздражается, злится, готовится выкрикнуть какую-нибудь глупость. Наверняка обвинить и отчитать. Подростки многими воспринимаются как существа, которых можно без стеснения отчитывать, пока они еще не стали «полноценными» людьми. Марат не понимал до конца, что происходит с этой девочкой, но чувствовал: если на нее успеет обрушиться рев оскорбленной грохотом толпы, станет намного хуже.