Игра на бирже. Женщина – опасная игрушка.
Курс валют. Кожвендиспансер.
Доллар. Шлюхи.
На этом цепочка внезапно закончилась. Алей изумился: несмотря на абсурдность итога, интуиция уверяла, что это и есть ответ. Валютные проститутки? Чушь какая-то… Первым же запросом в списках честно значилось: «курс доллара» – и ничего криминального в нем не было.
Алей устало перевернул страницу и наткнулся на шлюх: порнозапросы шли сплошным потоком.
Лучшие сиськи
Негры пялят
Проститутки Листвы фото отзывы
Мальчик нежно целует азиатку
Суку выпороли ремнем
Доллар умер
Девочку заставили
Порноролики
И Алей взялся за голову: задумавшись о высоком, он умудрился пропустить классическое рассечение сети.
Вздохнув, он обвел непотребную ловушку маркером, с долей раздражения отложил лист и мгновенно забыл о нем, углубившись в базу задач.
«Надо отпуск попросить на время экзаменов, – думал Алей, шагая к метро, – а то никаких нервов не хватит. Так, две курсовые сделаны, еще две осталось… в воскресенье одну добью».
Потом он подумал, что фильтр надо перенастроить – он работает почти вхолостую. В распечатке на сорок листов отыскалась одна-единственная несчастная ловушка, а кроме того, Алей готов был поклясться, что файл создан здесь, а не в какой-то другой параллели.
Сама по себе ловушка не представляла опасности, тем более – затерянная в глубинах спамерских файлов, участь которых в любом случае была незавидна: их выкидывали из индекса. Даже оказавшись в осмысленном документе, ловушка не могла натворить особых бед.
Она всего лишь увеличивала риск.
«Язык, – цитировала Осень кого-то из маститых гуманитариев, – инсталлирует в мозг образ мироздания… Мы мыслим стереотипами, устойчивыми образами, заученными фразами. Это нормально. Наш мозг не способен постоянно обсчитывать всю информацию, поступающую с рецепторов. Невозможно каждую секунду воспринимать реальность как совершенно новую. Стереотипы – это конспект мира, разметка, которая помогает в нем ориентироваться. Частотные запросы к поисковым системам – квинтэссенция такого конспективного мышления. Они создают образ абсолютно понятной материальной вселенной. А семантическая ловушка разрушает гладкое, простое течение слов. Помимо сознания она вкрадывается в память как вирус и открывает доступы, которые по умолчанию закрыты».
Чем больше ловушек застревало в памяти юзера, тем выше были его шансы заметить отличие чужого документа от здешнего и вдуматься в эту чуждость – или даже увидеть в знакомом переулке материальный тоннель. Разрушительные последствия для психики в том и другом случае были почти равны друг другу.
Светел Тишин предполагал, что так можно не только калечить, но и лечить – хотя бы исправлять последствия. Только проверять эту гипотезу было слишком опасно, да и некому.
Алей надел наушники и спустился в метро, оставив все мысли на поверхности.
Против обыкновения, баба Медя не сидела на любимой скамейке; Алей даже удивился, а потом услышал ее громкий голос и приметил, как она вдали за гаражами гуляет с внучкой.
Вечер выдался светлый, безмятежный и будто бы сладкий, как карамель. Меж тихих деревьев плыли солнечные лучи. У дверей подъезда лежала белая кошка и внимательно смотрела прозрачными ледяными глазами. Кошка была незнакомая и очень строгая с виду, Алей не рискнул с нею заигрывать.
За дверями распахнулась темнота, почти непроглядная для привыкших к солнцу глаз. На одном дыхании взбежав на этаж, Алей едва не налетел на брата.
Иней сидел на полу у дверей квартиры, руками и ногами обняв школьный рюкзак. Он не повернул головы – так и смотрел в стену, безразлично и внимательно, как белая кошка.
«Вот те раз», – озадаченно подумал Алей. Он обрадовался, что Иней не остался сидеть взаперти в квартире Шишова: то, что мальчишка сам пришел поговорить – хороший знак. Но сегодня он ждал Осень… Иней про нее еще ничего не знал. Неудачные получались обстоятельства для знакомства, совсем неудачные. Хуже не придумать, чем просить девушку уйти. «Осень-то поймет, – подумал Алей. – Но Иня… он же ко мне с горем своим пришел, расстроенный весь, а тут чужой человек, да еще и девушка. Он застесняется…»
Стесняться было чего – даже на взрослый Алеев взгляд. Неведомо, что взбрело в голову Шишову, где он нашел такого косорукого цирюльника, но мальчишку не просто побрили как новобранца, а оставили, точно в издевательство, гнусную жидкую челочку. «Не замечу», – решил Алей.
Он покусал губу – и улыбнулся.
– Толстый! – весело сказал он. – Ты чего тут делаешь?
Иней перевел на него взгляд.
Не был он толстым, даже пухленьким не был, но по сравнению со старшим братом казался приземистым и коренастым. Алей в шутку обзывался Толстым, когда хотел немножко его растормошить. Иней мог так замечтаться, что ничего вокруг не видел и не слышал…
– Я со дня здоровья ушел, – медленно ответил брат.
В раскосых глазах Инея точно тьма стояла. У Алея морозец подрал по коже.
– Ты хоть обедал? – спросил он как можно беспечней.
– Не-а.
– Ну, чего сидишь? – Алей отпирал дверь. – Пойдем лопать.
Иней помедлил, потом все же встал и шагнул за Алеем. Он тащил рюкзак за лямку, и рюкзак бил по ногам. Иней будто не замечал этого.
– Разувайся, руки мой, – бодро велел Алей и шмыгнул в комнату.
С трудом попадая пальцами по кнопкам мобильника, он вызвал номер Осени. Та наверняка уже вышла из метро. Алей сознавал, что это непростительное хамство – вот так сейчас просить ее «не приезжай», но приходилось выбирать меньшее из зол. Иней был не в порядке. Совсем не в порядке.
В ванной шумела вода.
«Осень поймет», – мысленно повторил Алей, беспокойно барабаня пальцами по подоконнику.
«Аппарат абонента выключен или временно недоступен».
Алей тихо выругался.
Сердце неприятно колотилось. Чаще и чаще.
Шаркая, прошел по коридору Иней – из ванной на кухню. Сел на стул.
«Стартовать цепочку, – подумал Алей, цепляясь за эту идею как утопающий за соломинку. – И… найти нужные слова. Только я же не знаю, сколько времени это займет. Рехнуться можно… никто, наверное, не использовал предельный поиск для такого».
Не было времени.
Стараясь не смотреть на Инея, Алей направился мимо него к холодильнику. Открыл дверцу и застыл, уставившись внутрь. «Сейчас, – думал он, – сейчас сообразим…»
– Аля? – тихонько сказали рядом.
Алей выпрямился. Попытался улыбнуться: нервно дрогнули углы губ, но получилось. Совладав с собой, он с облегчением заметил, что выражение лица Инея переменилось.
– Что, Иня?
– Ты пельмени варить будешь?
– Что?.. А! Нет, – Алей улыбнулся уже легче, – ко мне Поляна приходила, хавчика наготовила. Вот, борщ настоящий!
Иней внезапно рассмеялся – напряженным, звенящим сквозь слезы смехом.
– Знаешь, чего баба Медя говорит? – сказал он. – Наш, говорит, Алечка в людях не пропадет, он такой тощий (Иней, передразнивая бабку, произнес «тошшай»), худенький мальчик, что его каждому покормить хочется.
– Баба Медя скажет, – фыркнул Алей.
Он разлил борщ по тарелкам, поставил их в микроволновку и сел, облокотившись о стол. Руки все еще дрожали, пусть почти незаметно. Идея стартовать ассоциативный поиск так и не ушла: Алей по-прежнему не знал, что говорить.
– А нам оценки четвертные объявили, – сказал Иней.
– И как у тебя дела?
– У меня по математике тройка. А так все пятерки и четверки.
Алей задумчиво потеребил нижнюю губу, потом враз надулся и пригорюнился.
– Горе ты луковое! – с наигранным унынием сказал он и закатил глаза. – У тебя такой брат! Всю школу на доске почета висел! А у тебя тройка по математике. Тьфу!
Иней опустил голову.
– В году четверка выходит, – виновато ответил он и вдруг вскинулся: – Аля, позанимайся со мной, а?
– Когда, летом?
– Ну да.
– Толстый, ты чего? – изумился Алей. – Летом надо отдыхать.
– Да ну… – неопределенно сказал Иней.
– Летом надо отдыхать и набираться сил, – наставительно сказал Алей. – А вот со следующего года чтоб никаких троек!
– Ага. Аля… – Иней моргнул, помялся; Алей наклонился к нему, – а меня перевести хотят в другой класс.
Алей на миг задержал дыхание. «Хорошо, что мне об этом Ленька рассказал, – подумал он. – Всегда лучше знать заранее».
– Никто тебя не переведет, – твердо заверил он. – Я сказал.
Иней вздохнул и умолк.
Алей покусал губу. Не стоило тянуть время. Иней был по натуре парень замкнутый и не то что жаловаться – разговаривать с людьми не любил. Если заболтать его всякой чушью, пытаясь развлечь, есть риск, что он вообще передумает и так и не расскажет о своей беде…
– Ну что ты, Инька? – тихо спросил Алей. – Мама с дядей Левой ругаются?
Лицо брата потемнело.
– Нет. Не ругаются, – сказал он таким голосом, что ясно стало: лучше бы ругались.
– А что?
– Алька, возьми меня к себе жить.
Алей оторопел. Этого он не ждал.
Иней слез со стула и стоял посреди крохотной кухоньки, умоляюще глядя на брата.
– Но… – начал Алей и смолк. Он не знал, что ответить. – Ты чего, Толстый? – грустно сказал он. – Я же учусь, работаю, дома почти не бываю. Кто тебя кормить будет?
– Я сам! – выпалил тот.
– Пельменями питаться? Тебе расти надо, нормально есть.
– Аля, пожалуйста! – Иней подошел вплотную, дотронулся до его рукава.
– Инька, – Алей заглянул ему в глаза. – Я же не мама. Ты пойми. Ты тут будешь один сидеть, не смогу я с тобой возиться. А если случится что – а меня нет?
– Я тихо буду, Аля.
– В Интернете станешь сидеть целыми сутками, в игрушки играть?
– Не стану, – ровно сказал Иней. Губы его сошлись в ниточку. – Аля, вот хочешь, поклянусь? Я все буду делать, как ты скажешь. Я мешать не буду. Если вдруг что… если я хоть четверку получу – ты меня сразу выгонишь.