– Это неправильно, когда родители переживают детей, – сказала Ба. – Несправедливо. Она была такой хорошей. Лучше всех нас.
Я поднял голову и кивнул, а потом услышал крик отца:
– Но ее уже нет, верно? Вам лучше привыкнуть к этому!
Он выбежал через задний вход, и я услышал, как дверца грузовика открылась и захлопнулась. Двигатель взревел, и он умчался прочь.
– До завтра он не вернется, – сказала Ба и вновь затянулась. – Всю ночь проторчит в баре и уснет в какой-нибудь канаве или в вытрезвителе.
Я вытер лицо рукой.
– Мы должны позвонить в полицию и сообщить им, чтобы его забрали, пока он не сел за руль и не убил кого-нибудь.
Я должен был сказать «не убил кого-нибудь еще», потому что он уже лишил меня матери. Не хватало только, чтобы этой ночью он убил мать какого-то другого ребенка.
– И что теперь? – спросил я Ба. – Похороны будут?
– Нет. Линн не хотела суеты. Она взяла с нас обещание развеять ее прах по ветру. Вот и все. – Ба недолго помолчала. – Мне кажется, дело в деньгах, которые в наши дни берут за похороны. Ты же в курсе, как плохи тут дела.
Когда я не ответил, она добавила:
– Это, знаешь ли, большой дом. Он требует много средств.
Она бросила на меня острый, обвиняющий взгляд, будто я был чужаком, которого она ненавидела. Будто я не был частью этой семьи, потому что посмел покинуть ее, оскорбил и очернил их, захотев лучшей жизни.
Ее глаза зловеще сузились, и мне стало интересно, знала ли она, что последние несколько лет я каждый месяц отправлял тете Линн чек, чтобы помочь ей с продуктами и медицинскими счетами. Вот почему у меня почти не оставалось денег, чтобы погасить чудовищный студенческий долг.
Я подозревал, что, если Ба узнает об этих чеках, она захочет, чтобы я продолжил их посылать. Но я знал, что, если я отправлю деньги, они уйдут на выпивку и сигареты. Вот почему тетя Линн держала это в тайне от них.
Я попытался сменить тему:
– Она вообще хотела меня видеть?
– Она была слишком накачана морфием.
– А до этого?
Ба постучала сигаретой по пепельнице и безжалостно сказала:
– На днях она написала тебе письмо. Попросила твоего отца положить его в почтовый ящик.
Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.
– Что с ним случилось? Он его отправил? Или оно еще где-то здесь?
Это письмо даст мне последний, мой личный момент связи с ней. Даст мне чувство завершенности, которое, несомненно, будет мне необходимо в ближайшие месяцы и годы.
– Он выбросил его, – грубо заявила Ба.
Я несколько раз недоверчиво моргнул.
– Что он сделал?
– Выбросил его.
Я обвел глазами комнату.
– Где? Тут? – Я готов был идти на кухню и рыться в мусорном баке, но Ба остановила меня:
– Не трать время на поиски. Он выбросил его в больнице.
– Господи, зачем он это сделал? – Я обернулся, накаленный до предела.
– Он решил, что в этом нет смысла, раз ты все равно никогда не приезжал. Он не думал, что тебя это волнует.
– И ты ему позволила?
Она лишь пожала плечами.
– О чем ты только думала? – спросил я. – Он выбросил последнее письмо своей умирающей сестры! Твоей дочери! Ты его читала? Или, может, он читал? Поэтому и выбросил? Ему не понравилось то, что было там написано?
Она снова пожала плечами, и мое образование психолога вылетело в трубу. Все, чего я сейчас хотел, – задушить ее. Я не мог представить, что я сказал бы, будь она моей пациенткой, а наш разговор – сеансом терапии. У меня не было никакого желания помочь ей раскрыться и достичь более глубокого понимания себя и истоков ее выбора и поведения. Я хотел только выбраться отсюда, уехать в Нью-Йорк и никогда, никогда не возвращаться.
Но что-то во мне сломалось, и я не мог уйти. Я мог лишь рухнуть на диван и закрыть лицо руками.
– Не могу поверить, что он выбросил письмо. Не могу поверить, что я с ней не попрощался.
– Это твоя вина. Ты должен был приехать раньше, – жестко сказала она.
Я поднял глаза и уставился на нее.
– Я бы приехал, если бы мне кто-нибудь позвонил.
– Ой, хватит ныть. Ведешь себя как ребенок. Лучше принеси мне выпить, и себе заодно. Тебе не помешает что-нибудь покрепче.
Бабушка никогда не отличалась теплотой и приятным характером, но это было слишком даже для нее. Мне было невыносимо смотреть на нее. Я не мог даже находиться с ней в одной комнате. Я чувствовал, что задыхаюсь.
– Мне нужно немного воздуха, – пробормотал я, вставая с дивана. – Я выйду на улицу.
Она опять стряхнула пепел с сигареты и ничего не сказала, когда я повернулся и вышел из комнаты.
Я пробыл с ними достаточно долго, чтобы взглянуть на тело тети Линн в похоронном бюро, прежде чем ее кремировали. Видеть его в деревянном ящике было невыносимо. Долгая болезнь истощила ее, она выглядела намного старше той молодой женщины, которую я помнил.
Я попросил дать мне несколько минут наедине с ней, чтобы сказать ей, как сильно я ее люблю, но этого было недостаточно. Это не успокоило меня и не утешило, потому что я знал – она меня не слышит. Было слишком поздно. Она ушла из этого мира, так и не узнав, как много она для меня значила. Я не смог показать ей свою любовь.
Мое раскаяние было безмерно. Мое чувство вины было бесконечно. Я знал, что они меня не оставят. Они проникнут глубоко в мои кости и останутся со мной навсегда.
После кремации бабушка настояла, чтобы прах хранился в урне в доме, снова вопреки последнему желанию тети Линн. Я попытался возразить от ее имени, но это никого не интересовало, поэтому я попрощался с ними и вызвал такси до аэропорта.
Отец, конечно, был пьян. Он прижал меня к стене.
– Думаешь, ты слишком хорош для нас, да? – кричал он.
Отец был выше и крупнее меня, и мне повезло, что он был пьян, потому что, когда я его оттолкнул, он пошатнулся и упал на лестницу.
– Если уедешь, больше не возвращайся! – проревел он, когда я взял свою сумку и пошел к двери.
Бабушка равнодушно наблюдала за этим с потрепанного кресла в темной гостиной, покуривая сигарету.
Я проспал больше часа во время полета из Висконсина, а проснувшись, долго смотрел на пушистые белые облака, прислонившись лбом к стеклу.
Я задавался вопросом: правда ли после смерти мы попадаем на небо? Если да, то я надеялся, что тете Линн там было хорошо. Она любила рисовать. Может быть, она с красочной палитрой стояла у мольберта. Эта мысль принесла мне некоторое утешение, но тут же воспоминание о ее неопрятной спальне и запахе грязных простыней ударило меня как холодный сильный ветер. Я представил ее последние дни в обществе жестоких, неласковых отца и бабушки. Дали ли они ей утешение и любовь в последние часы ее жизни? Нет, вряд ли. В них не было ни капли доброты. Мое сердце разрывалось от горя, я едва мог дышать.
Потом на меня снова обрушилось чувство вины, и я содрогнулся. Я должен был быть рядом. Она наверняка думала, что мне на нее плевать. Что я ее бросил. Ведь я в самом деле ее бросил и ненавидел себя за это. Я так и сидел, отвернувшись к стеклу, чтобы никто не видел, как я плачу.
Поев, я впал в оцепенение. Я снова смотрел на облака, думал о Мелани Браун и ее работе о самолетах, исчезнувших над Бермудским треугольником. Куда они пропали?
Я вспомнил наши многочисленные разговоры о ее жизни в Оклахоме и чувстве вины из-за смерти матери. Как это было нелепо, что я сидел в кресле напротив нее и рассказывал ей, как справляться с эмоциями, а теперь был полностью разбит смертью тети и не знал, как справиться с собственными проблемами.
Кто я такой, чтобы давать другим советы? Я мошенник.
Когда я вернулся домой, в холодильнике и шкафах не оказалось никакой еды, так что мне пришлось воспользоваться кредитной картой и купить кое-что из необходимого в супермаркете. Я вздохнул с облегчением, когда оплата прошла, потому что был уверен, что вышел за кредитный лимит, учитывая стоимость билета на самолет.
В тот вечер я не мог оставаться один в квартире, поэтому отправился на долгую прогулку. Несколько часов я бродил по улицам, вспоминая тетю Линн и прекрасную жизнь в Аризоне, которую она мне подарила. У нас не было много денег. Мы были средним классом, но это был рай по сравнению с той жизнью, где был отец-алкоголик, брат-наркоман и жестокая, равнодушная бабушка.
Я пытался напомнить себе, что когда-то все было не так ужасно. Когда мама была жива. Я с тоской вспомнил, как однажды она обмотала мои зимние ботинки пакетами для мусора, чтобы я не промочил ноги, потому что мы не могли позволить себе новую обувь. Она закрепила пакеты скотчем, а потом поцеловала меня в макушку. В тот день я чувствовал себя любимым.
Но потом ее не стало, и никого не волновало, промокнут ли у меня ноги. Пока не появилась тетя Линн.
Опустив голову, я шел от промышленного сектора, где жил, куда-то на запад. В какой-то момент я наступил на битое стекло и вырвался из своих гнетущих мыслей. Оглядевшись, я понял, что оказался в заброшенном районе. Повсюду, куда бы я ни посмотрел, были граффити. Автомобили на обочинах стояли без шин, окна в жилых домах были разбиты или заколочены. Я услышал сердитые голоса людей из этих ветхих домов, быстро развернулся и пошел обратно.
Образ этой нищеты и убожества еще долго стоял у меня перед глазами, вгоняя в уныние, особенно после того, как я побывал дома и обнаружил, что там почти ничего не изменилось. Отец по-прежнему был тем агрессивным алкоголиком, который убил мою маму в аварии, сев за руль пьяным, и сел за это в тюрьму. Бабушка по-прежнему была холодна и безразлична. Тетя пыталась помочь им, но не справилась. Как не справилась и мама. Сколько пациентов пришли ко мне из-за проблем, корни которых уходили в тяжелое детство, жестокое воспитание или острую нехватку денег? Бабушка всегда закрывала глаза на пьянство отца. Она винила в этом нашу бедность.
Я никогда этого не понимал. Разве мы не были бы менее бедны, трать он поменьше денег на выпивку?
Мой брат попал в тюрьму за кражу со взломом. И снова бабушка видела причину его преступного поведения в том, что мы были бедны и он впал в отчаяние. Я винил в этом наркотики, но вместе с тем понимал, что это порочный круг. Он подсел на наркотики, потому что был подавлен и не видел никакой надежды. Он знал только нищету и невнимание, а я был спасен от всего этого.