Она снова уткнулась в свои записи и внезапно показалась мне взволнованной.
– Хорошо, итак… позвольте спросить вас вот о чем. – Она вновь посмотрела на меня тем увлеченным взглядом, от которого что-то во мне ожило. – Вы когда-нибудь работали с пациентом, которому было трудно отпустить любимого человека?
– У меня были разные пациенты, – ответил я. – Конечно, я не могу рассказывать о конкретных случаях, но что в целом вы хотели бы узнать?
Она подалась вперед.
– Вы не могли бы рассказать о людях, которые верят, что любимый человек и после смерти присутствует в их жизни? Как дух? Что заставляет их принять подобную идею?
– Хм, дайте подумать. С психологической точки зрения у них, скорее всего, есть проблемы с прохождением стадий горя. Они застревают на стадии отрицания, продолжая сопротивляться реальности того, что их любимый человек действительно ушел. Вы знаете о фазах горя?
– Да.
– Хорошо. Моя работа заключается в том, чтобы помочь людям пройти эти фазы и признать неизбежное. Тогда они наконец смогут отпустить ситуацию, начать двигаться дальше и снова обрести счастье.
– Вы когда-нибудь думали, что это может быть правдой? – спросила Оливия. – Что их умершие любимые люди на самом деле где-то рядом и, возможно, это они не хотят двигаться дальше?
– Вы предлагаете мне лечить призраков? – Я улыбнулся ей. Она рассмеялась и опустила взгляд.
– Забавно. Хорошо… если вы не возражаете, позвольте спросить вас напрямую. Вы верите в загробную жизнь?
Я поерзал на стуле.
– Такой вопрос я точно не ожидал сегодня услышать.
Она извинилась и попыталась сдать назад, но я убедил ее, что все в порядке и что я постараюсь ответить на этот вопрос. Поразмыслив, я сказал:
– Боюсь, я не могу дать вам определенный ответ, потому что нет реальных научных доказательств, так что… – Я бросил на нее извиняющийся взгляд. – Мне жаль. Это не очень полезно для вашего фильма, да?
Интересно, действительно ли ее фильм о преодолении горя?
– Все прекрасно, – сказала она. – Я вас понимаю. Как насчет того, чтобы вместо этого поговорить о снах? Они могут быть очень реалистичными. Что вы можете рассказать о пациентах, которые верят, что любимый человек посещает их во сне?
– На самом деле это очень распространенное явление, – ответил я, с облегчением возвращаясь на знакомую территорию. – Оно широко изучено. Такие сны могут быть приятными и успокаивающими, особенно если в них умерший любимый человек снова молод и здоров. Но иногда они могут тревожить. Так или иначе, они сильно влияют на переживание горя, умножая печаль или принося утешение. В обоих случаях они в конечном итоге приближают скорбящего к принятию ухода любимого человека.
Оливия какое-то время смотрела на меня, а потом чуть наклонила голову.
– Вам снилась ваша тетя?
Этот вопрос заставил меня задуматься о своей жизни в последние несколько месяцев.
– Странно, но нет.
Это и правда было удивительно, учитывая весь пережитый мной стресс. Я поймал себя на том, что зациклился на своих сложных и запутанных чувствах к Мелани. В последнее время я был на эмоциональных американских горках – сперва сильное влечение, а потом чувство вины, стыд, сожаление и постоянный леденящий страх, что наши отношения будут раскрыты. Я не очень часто думал о тете Линн.
– По статистике, – сказал я, – только около шестидесяти процентов людей, переживших утрату, видят яркие сны об ушедшем любимом человеке, и это, вероятно, связано с тем, что каждую конкретную ночь мы запоминаем лишь пять процентов наших снов. Так что, может быть, она мне и снилась. Я просто не помню.
Оливия кивнула и сверилась со своими записями.
– Можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вещих снах, связанных со смертью близкого человека?
– Что конкретно вы имеете в виду?
Она села поудобнее и попыталась объяснить:
– Это лишь один из многих примеров, но я читала о женщине, которая как-то заснула днем и ей приснилось, что ее сестра стучит в дверь, крича ее имя. Она проснулась и побежала к двери, но там никого не было. Час спустя ей позвонил муж сестры и сказал, что у нее только что случился сердечный приступ в торговом центре и она умерла.
– Я тоже читал истории людей, переживших подобный опыт, – кивнул я.
– И как бы вы это объяснили?
Я задумался.
– Что ж, посмотрите на это вот с какой стороны. В мире чуть меньше пяти миллиардов человек, и каждый год умирают миллионы. Такие сны не редкость, но они не всегда связаны с чьей-то смертью. Весьма вероятно, что эти два события произойдут в один и тот же день.
– Значит, вы думаете, что это совпадение?
– Скорее всего.
Она внимательно изучала мое лицо.
– Пациенты когда-нибудь расстраивались из-за того, что вы им не верили? Не просили вас быть более открытым?
– Довольно часто, если честно, – ответил я. – Но знаете такое выражение: если вы слишком раскроете душу, у вас выпадет мозг?
Она откинула голову назад и рассмеялась, а Брендан склонился над камерой, чтобы проверить фокус и убедиться, что съемка идет нормально.
Затем Оливия спросила меня о видениях в конце жизни, когда люди в хосписах видели, как в комнате появлялись их умершие близкие.
– Иногда это происходило за несколько недель или даже месяцев до смерти этих людей, – сказала она. – Вы верите, что это действительно визит кого-то, кто уже перешел в мир иной, или дело в чем-то другом?
Я глубоко вдохнул и выдохнул.
– По моему профессиональному мнению, это именно то, что предполагает термин. Видение любимого человека. Нечто, полученное из воображения человека как механизм преодоления, помогающий ему справиться со страхом смерти.
– Интересно, – заметила Оливия. Она задала мне еще несколько вопросов о том, какие терапевтические методы я использую, чтобы помочь пациентам пережить утрату, а потом перевела взгляд на Брендана и спросила:
– Все снял?
– Ага.
– Отлично. Что ж, думаю, это все, о чем я хотела вас спросить. – Оливия закрыла папку и поднялась на ноги. – Не могу выразить, как я вам благодарна. Это было потрясающе.
– Точно? – спросил я, вставая. – Может быть, вам нужно было что-то более убедительное или вдохновляющее? Что-то о жизни и смерти и о том, что лежит за их пределами?
– Нет, что вы, – ответила она. – От вас мне нужен был обоснованный научный подход к теме тяжелой утраты. Я уже опросила множество экстрасенсов, медиумов и людей, которые говорят, что после возвращения домой с похорон видели над своей кроватью розовую дымку. Вы очень помогли мне все это сбалансировать.
– Оу. – Я почувствовал облегчение. – Приятно слышать. Мне понравилось наше общение.
– Я рада. – Оливия взглянула на часы. – Нам нужно еще немного времени, чтобы все убрать и убраться самим. У вас сегодня еще есть пациенты?
– Ни одного, – ответил я. – Доктор Уивер отменила все мои дневные встречи, так что не торопитесь. Я могу вам чем-нибудь помочь?
– Спасибо за предложение, но мы справимся.
Пока они с Бренданом собирали камеру и свет и расставляли мебель по местам, я спросил ее о фильме:
– Как вы думаете, когда вы его закончите?
– От него зависит моя оценка за этот семестр, так что мне нужно будет сдать окончательный вариант через несколько недель. Это мой последний год.
– Вы скоро выпускаетесь?
– Да. И меня ждет мир независимого кинопроизводства.
– Вы продолжите снимать документальные фильмы? – спросил я.
– Пока не уверена. Мне поступило предложение от студии в Лос-Анджелесе, но это для телевидения, и, честно говоря, я не очень хочу переезжать на Запад. У меня пока есть время разобраться. Мне всего двадцать четыре. Пока что я хотела бы сохранить творческую независимость и работать только с проектами, которые выбираю сама.
Будь на ее месте кто-нибудь другой, я бы сказал, что иногда приходится чем-то жертвовать, чтобы оплачивать счета, но вряд ли для нее это было проблемой. Они с Бренданом закончили собираться и направились к двери.
– Еще раз спасибо, – сказала Оливия. В холле мы пожали друг другу руки, и я ощутил тепло ее ладони. Меня накрыло волной сожаления, когда я осознал, что не могу продолжить знакомство с этой девушкой. Я попал в ловушку морально неправильного поступка, который совершил, связавшись с Мелани. Но Оливия смотрела на меня с восхищением, будто я выше ее по уму и жизненному опыту.
Я никогда еще не чувствовал себя таким мошенником.
– До свидания, – сказала она, и я закрыл за ней дверь, вернулся к своему столу, опустился на стул и уставился в потолок.
Я мрачно размышлял о том, что со мной будет дальше. Узнают ли о моем неэтичном поведении как терапевта, если Мелани так и будет чувствовать себя несчастной и нелюбимой? Как я вообще могу предотвратить такой исход, если не буду постоянно совершать грандиозные поступки, доказывая ей, что все так, как она мечтала, что я буду любить ее вечно и никогда не покину? В последнее время ее растущая неуверенность стала всерьез меня тревожить, и, судя по ее поведению, ее ничто не успокоит, кроме предложения руки и сердца, даже если с женитьбой придется подождать, чтобы избежать карательных мер со стороны дисциплинарных комиссий. Она казалась счастливой, только когда я купал ее в любви и желании, которые поначалу, когда все было новым и захватывающим, действительно чувствовал. Но теперь я осознавал, насколько неправильным был наш поступок, и боялся, что не смогу продолжать этот… фарс.
В этот момент зазвонил телефон, и мой желудок сжался, потому что я знал – это Мелани, она хочет узнать, почему я не позвонил ей во время обеденного перерыва. Чувствуя, как моя душа завязывается узлом, я взял трубку и сказал:
– Добрый день. Доктор Робинсон слушает.
– Здравствуйте.
Голос был женский. Но это была не Мелани. Это была Оливия Гамильтон.
Глава 15. Дин. Нью-Йорк, 1986
– Простите, что снова вас беспокою, – сказала она. – Но я забыла попросить вас подписать разрешение.