– Разрешение? – удивился я. – На что? На использование видео со мной?
– Да, именно. Им же вы откажетесь от права одобрять или не одобрять окончательный проект.
– Ясно. И, я так понимаю, я не смогу потребовать часть кассовых сборов, если фильм станет хитом?
Она мягко и соблазнительно рассмеялась в трубку, хотя я был уверен, что она не собиралась меня соблазнять. Я был безумно рад вновь услышать ее голос, и он подействовал на меня таким образом.
– Было бы неплохо, – сказала она. – Есть о чем мечтать, верно?
– Верно, – ответил я.
– Послушайте, – сказала она, не теряя ни секунды. – Я могу заскочить в понедельник, в ваше рабочее время. Но если вы сейчас свободны, можем встретиться в парке. Я как раз собиралась выгуливать собаку.
– Вы предлагаете прогуляться?
– Да. Вы ведь, кажется, сказали, все ваши сеансы до конца дня отменены? Погода великолепная.
Внезапно моя кровь закипела, так сильно мне захотелось ответить «да». Но это, наверное, считалось бы изменой? Будь Мелани здесь, она бы метала громы и молнии.
Когда я ничего не ответил, Оливия начала отступать:
– Простите. Может быть, я слишком напористая. Вы с кем-то встречаетесь? Я не увидела у вас на пальце кольца, поэтому решила, что можно предложить.
Меня восхитила ее открытость и прямота. Ответ сорвался с моих губ слишком быстро:
– Нет, я ни с кем не встречаюсь.
В свою защиту скажу, что это была хорошо отрепетированная реакция, потому что мои отношения с Мелани должны были оставаться тайной. Даже она это понимала.
– Я могу подойти прямо сейчас, – сказал я. – Где вы?
– У родителей. Это прямо через парк от вашего офиса. Как насчет того, чтобы встретиться на углу Пятой авеню и Семьдесят девятой? Там стоит грузовик с мороженым, вы его точно заметите, он красножелтый. Скажем, через двадцать минут?
– Конечно. Увидимся.
Я положил трубку, прибрался на столе и запер за собой кабинет.
Когда я подошел к грузовику с мороженым на Пятой авеню, Оливия уже ждала меня. На ней были та же белая рубашка и джинсы, что и на интервью, за спиной по-прежнему висел рюкзак, она стояла, прислонившись к стене, за которой начинался парк. Перед ней на тротуаре терпеливо сидела большая черная собака. Оливия смотрела в другую сторону – туда, где сквозь поток автомобилей пыталась прорваться, отчаянно ревя сиреной, машина «скорой помощи». Я поздоровался, и Оливия едва не подпрыгнула.
– Я не хотел вас напугать, – сказал я. При виде меня она просияла и шагнула мне навстречу. Пес, уловив изменение ее энергии, тоже встал и завилял хвостом.
– Вы меня не напугали, – ответила она. – Просто здесь так шумно. Я отвлеклась. Рада вас видеть.
– И я тоже.
Мы тепло улыбались друг другу, пока не стало немного неловко, поэтому я перевел взгляд на ее пушистого друга.
– И кто же это у нас?
– Простите мне мою грубость. – Оливия погладила собаку по голове. – Это Зигги. Зигги, это Дин.
Я опустился на колени и почесал его мягкие уши и шею. Он подставил мне подбородок, и я рассмеялся.
– Очаровашка, – сказал я.
– Вы ему нравитесь, – заметила Оливия.
– Он мне тоже. Какой он породы? – спросил я, вставая на ноги.
– Понятия не имею, – ответила она. – Я взяла его из приюта в прошлом году. Какая-то дворняга, может помесь с лабрадором. Но какой бы породы он ни был, он очень умный.
– Я заметил. – Я повернулся к грузовику. – Хотите мороженого?
– Конечно. С тех пор как мы пришли, Зигги глаз не сводит с этого грузовика. Мы разобьем ему сердце, если ничего не купим.
Мы пересекли широкий тротуар, и я полез в задний карман за кошельком.
– Какое мороженое вы хотите? Или мне лучше спросить у Зигги?
Она улыбнулась.
– Он предпочитает ваниль.
Я расплатился, и мы направились в парк.
– Вы живете где-то поблизости? – спросил я, облизывая мороженое и глядя, как Зигги радостно бежит впереди нас.
– Мои родители, – ответила она. – Мы с друзьями снимаем квартиру в Гринвич-Виллидж, но с собаками туда нельзя, поэтому мама и папа присматривают за ним, пока я не окончу учебу.
– Очень мило с их стороны.
– Да, но мама согласилась на это только ради того, чтобы я приходила к ним каждый день погулять с ним. Не то чтобы мне не нравится проводить время с родителями, но это слишком похоже на шантаж.
Я рассмеялся.
– Ну а вы где обитаете? – спросила она.
– Я мальчишка из Джерси, – ответил я, умолчав о том, что мечтаю однажды перебраться на Манхэттен.
К этому времени Оливия почти доела свой рожок мороженого.
– Зигги! Вкусняшка!
Он остановился и повернулся к ней, она опустилась на корточки и дала ему съесть остатки.
– Хороший мальчик. – Она погладила его по голове, встала, и мы продолжили путь. – Да, пока я не забыла, подпишите, пожалуйста, этот бланк. – Она протянула мне поводок Зигги, чтобы достать из рюкзак бланк и ручку. – Прочтите внимательно, и, если вас все устраивает… – Она подала ручку и с надеждой улыбнулась мне. – Я вам очень благодарна.
Это был документ в одну страницу, который я прочитал и подписал за тридцать секунд.
– По-моему, все в порядке.
– Отлично. – Она сунула бланк и ручку в рюкзак и вновь перекинула его через плечо.
– У меня к вам вопрос, – сказал я.
– Задавайте. Фу, Зигги! А ну брось! Какая гадость! – Она метнулась к псу, чтобы вытащить из его пасти коробку от бургера. Он зарычал, но быстро сдался. – Простите. Вы хотели что-то спросить?
Я почувствовал ее аромат, когда она взмахнула волосами. Она пахла чистотой, как душистое мыло.
– Когда вы задавали мне вопросы для вашего документального фильма, – сказал я, – вы, кажется, были сосредоточены на привидениях и духах. Вы спросили меня, верю ли я в загробную жизнь.
– Так?
Мы шли вглубь парка, неторопливо бредя в тени высоких деревьев.
– Это то, что вас интересует? – спросил я с искренним любопытством. – Это настоящая тема вашего фильма?
Она мягко усмехнулась.
– В отличие от вас, я стараюсь относиться ко всему этому непредвзято и хочу, чтобы мой фильм оставил это на усмотрение зрителей. Но если говорить совершенно честно, хотя мои родители регулярно посещают церковь, я не думаю, что после смерти нас что-то ждет. Когда мы умираем, мы умираем, и это конец. Наши тела снова станут частью земли – пепел к пеплу, прах к праху, – и, может, мы будем удобрением для дерева или какой-нибудь травы, и так наша жизнь продолжится. Но я не жду, что после смерти буду парить в раю, как бы мы ни определяли рай. Я вас не шокировала?
– Вовсе нет, – ответил я. – В вас есть что-то земное. Естественное. Вы твердо стоите на земле.
Она улыбнулась мне.
– Надеюсь, это комплимент?
– Разумеется.
– И вместе с тем, – продолжила она, – мне нравится мысль, что у меня есть душа. Когда я плыву по океану, вдали от городских огней, я могу часами смотреть на звезды. Просто созерцать чудо Вселенной. В общем, я и сама иногда путаюсь.
Увидев на дорожке битое стекло, я взял Оливию за локоть и аккуратно повел мимо него.
– Осторожнее.
Она легко, как парящее перышко, последовала за мной в сторону.
– Спасибо.
От ее счастливого благодарного взгляда во мне что-то вспыхнуло. Или загорелось. Она была очень красивой, хотя дело было не только в физической красоте. Было в ней что-то еще – что-то глубоко радостное.
В тот момент я подумал о тете Линн. Я вспомнил первую ночь в ее доме в Аризоне после того, как моего отца отправили в тюрьму и она забрала меня. Она спросила, вырос ли я из сказок на ночь, потому что она может мне кое-что почитать, если я захочу. Я угрюмо ответил, что я не ребенок.
– Что ж, вот и хорошо, – сказала она. – Как насчет этого? – Она вытащила из-под кровати целую коробку журналов «Мэд», и мы вместе их долго листали. Я хохотал, пока не уснул.
В мгновение ока я снова оказался в отцовском доме в Висконсине, в мрачной спальне, где тетя Линн провела последние годы своей жизни. По всему моему телу густой массой разлилось сожаление. Оливия коснулась моей руки.
– Все хорошо? Кажется, вы о чем-то задумались.
– Все в порядке, – ответил я, вытаскивая себя из бездны. – Просто задумался о тете.
– О той, которая умерла?
Я кивнул, и она внимательно посмотрела на меня.
– Очень вам сочувствую. Наверное, она занимала в вашей жизни важное место?
– Да, – я повернулся, чтобы посмотреть на профиль Оливии. – Вы когда-нибудь теряли близкого вам человека?
– Нет, – ответила она. – Только дальних родственников, которых едва знала. Мне очень повезло, не правда ли?
– Вам действительно очень повезло.
– Я уверена, что моя удача не будет длиться вечно, – добавила она. – Потому что смерть приходит ко всем нам. Однажды и я буду долго и горько оплакивать кого-то. Вам часто приходится иметь с этим дело, да?
– Нередко. Порой это нелегко.
Оливия, Зигги и я прошли через лес к укромному уголку скалы на краю озера. Оливия спустила Зигги с поводка, сняла рюкзак и достала ярко-желтый теннисный мяч.
– Лови! – крикнула она, бросая мяч в воду. Зигги радостно плюхнулся в озеро, подняв тучу брызг. Его восторг помог мне отвлечься от мыслей о тете Линн.
– Надеюсь, вы не очень торопитесь, – сказала мне Оливия. – Он бы часами так играл, если бы ему позволили.
Мы сидели у кромки воды и говорили о политике и последних событиях, пока она бросала мяч. Она спросила, как мне удается не допускать, чтобы эмоциональная нагрузка моей работы не мешала моей личной жизни, и я откровенно рассказал ей о давлении и проблемах, ни разу не упомянув ничего, что имело бы отношение к Мелани.
Мне нравились вопросы Оливии и ее неподдельный интерес к моей работе, и меня восхитило, что она не пыталась рассказать мне о своих личных проблемах. Может, у нее их и не было. Она казалась такой расслабленной! Будущее представлялось ей безоблачно счастливым. Удивительно, какой легкой и полной радости может быть жизнь без травм. Даже Зигги, казалось, заражался ее оптимизмом. Он выпрыгивал из воды, бросал перед ней промокший насквозь мяч и взволнованно ждал, пока она поднимет его и бросит снова. Она смеялась и нежно и беззаботно улыбалась каждый раз, когда он нырял обратно в воду.