Море Осколков — страница 10 из 13

Мы — меч

14. Юная любовь

Ладонь она запустила ему в волосы, притянула ниже, к себе. На щеках тепло ее учащенного дыхания, они прижались лоб ко лбу — крепко-крепко друг к другу. И долго лежали, переплетясь, скинув на пол меховые одеяла. В молчании.

Ни слова не было сказано, с тех пор как Колл пожелал до свиданья Колючке на пристани, и, будто вор за тугим кошельком, крадучись двинулся через темнеющий город. В молчании Рин отперла дверь и завела гостя в свой дом. В свои объятия. В свою постель.

Колл обожал слова, но, став подмастерьем служителя, в них утопал. В словах истинных и лживых, написанных, произнесенных — и невысказанных. Сейчас его устраивало молчание. В тишине можно на время забыть как о долге перед отцом Ярви и долге перед Рин, так и о том, что не существует способа расплатиться с обоими. Какие б слова он ни отыскал, чувствовал себя едино обманщиком.

Рин прислонила к его щеке загрубелую ладонь и выскользнула из-под него, поцеловав напоследок. Он влюбленно рассматривал подвижные тени по ее бокам, пока она выуживала с пола и натягивала на себя его рубаху. Он сердцем любил, когда она надевала его одежду — без спроса, безо всякой необходимости спрашивать. От этого они становились еще ближе друг к другу. А еще подол рубахи ниспадал только до половины ее ягодиц — и это он тоже любил без ума.

Она присела на корточки, ключ от замков ее дома свесился на цепочке. Подбросила в очаг полено. Вверх поплыли искры, и огонь озарил ей лицо. За этот вечер не было произнесено ни единого слова, но, как все хорошее, тишина не могла длиться вечно.

— Итак, ты вернулся, — проговорила она.

— Только на одну ночь. — Колл слегка надавил на переносицу, до конца не зажившую после бурной встречи с Рэйтовым лбом. — В Ройсток прибыл калейвский князь. Королева Лайтлин плывет на встречу с ним, и ей под рукой надобен служитель. Отец Ярви весь в делах — пытается удержать на плаву наши просевшие союзы, поэтому…

— …Колл Сильномогучий приходит на помощь! Сбывается твоя мечта управлять судьбами мира. — Рин поплотнее запахнула рубаху, в уголках глаз отразилось пламя. — Уже в служителях у Золотой Королевы — и даже не проходя испытания!

— Ага, вот только… потом-то придется пройти. И принять обеты служителя.

Слова упали между ними, как с неба чаячий помет. Но если Рин они и причинили боль, по ней этого не заметишь. Не та порода. И это в ней он тоже любил.

— На что похож Мыс Бейла?

— По мне, весьма смахивает на большущую крепость из эльфийского камня на берегу моря.

— А ты такой остряк, прям иногда обхохочешься. Каково, говорю, на него было взбираться?

— Героям неведом страх перед опасностью.

Она ухмыльнулась.

— Значит, все-таки обоссался?

— Хотел, только мой пузырь с перепугу сжался, как кулак государя Атиля. Потом несколько дней не мог выдавить и капли.

— Колл стал бойцом!

— Пусть лучше другие идут в бой. — Колл постучал себя по голове. — Полвойны проходит здесь, как постоянно напоминает королева Скара.

— Королева, вот как, — хмыкнула Рин. — Встретить мужика бы, которого не сразила мудрость этой девицы.

— По-моему, тут главное дело не в мудрости, а во всяких там женских… — Колл невнятно помахал перед собой. — Украшениях, нарядах…

Рин вскинула бровь.

— Ясно в чем, по-твоему, главное!

— Спору нет, она — существо из прекрасной сказки. — Он завел руки за голову и крепко, до дрожи, потянулся. — Но, по-моему, налети шквал, и ее просто сдует. Мне нравятся женщины, стоящие на Отче Тверди обеими ногами.

— Приземленные? И это, по-твоему, комплимент? — Она трубочкой свернула язык, и плевок зашкворчал в огне. — Твои уста служителя — чистый мед!

Гирьки матери цокнули на шее, Колл перекатился на локоть.

— По мне, красивой женщину делает не благородная кровь и не платье, но то, на что она способна сама. Мне нравятся женщины с сильными руками, те, кому не страшен ни запах пота, ни тяжкий труд, ни что бы то ни было. Нравятся женщины, не обделенные гордостью и честолюбием, сметливые зубоскалочки и сноровистые мастерицы. — Слова, да и только, однако сказанное — правда. Или, по крайней мере, правда наполовину. — Вот почему я не встречал никого прекраснее тебя, Рин. И я умолчал о заднице, не сравнимой ни с чьей на всем море Осколков!

Она отвернулась к огню с приподнятыми угоками губ.

— Вот так-то лучше. Ажно ты и бросал слова на ветер.

Довольный собой, Колл разомлел. Улыбка Рин сводила с ума — когда он был ее причиной.

— Зато как сладок аромат его дуновения!

— Ага. Не то, как ты обычно пускаешь ветры. Готовишься лестью водить за нос князя Варослава?

Тут его самодовольство подкосилось и рухнуло. По всем статьям, калейвскому князю по вкусу, скорее, свежуемые палачом узники, нежели веселые хохмачи.

— Обсуждать его задницу я, верно, остерегусь. Могу вообще не размыкать губ, пусть разговорами занимается королева. Не раскрыв рта, чем я его оскорблю?

— Наверняка придумаешь чем. Что Варослав хочет?

— А чего хотят могущественные властители? Больше власти, больше могущества. Ну, по словам Колючки. Плавание в Ройсток ей совсем не по нраву. Ей бы только драться.

Рин встала.

— Обычно она и дерется.

— Вот и сегодня настроение у нее препоганое. Этой ночкой мне б не хотелось оказаться Брандом.

— Брат справится. — Она снова юркнула в постель, ему под бочок. Приткнула локоть, на груди топорщилась его мужская рубаха. — Они друг друга любят.

Глаза Рин, такие близкие, смотрели не отрываясь, и Коллу стало весьма неуютно. Словно он загнан в угол на этой узкой кровати. Приперт к стене теплом любимой женщины.

— Наверно. — Он взбрыкнул и перевернулся на спину, хмурясь на потолок. Ему предстоят великие свершения. Стоять у плеч королей и тому подобное. Как же он сумеет изменить мир, когда его держит Рин? — Не знаю, вряд ли любви подвластны любые вопросы. Как ты считаешь?

Она отвернулась, натянув меховое одеяло до живота.

— Очевидно, нет.

Поскольку мужчины нынче далеко, в порту Торлбю трудилось куда больше обычного женщин. Распутывали сети, раскладывали утренний верткий улов. Маловато и стражи: старики да пацанва Колловых лет, еще не прошедшие свое испытание воина. А с ними и девчонки — те, кого натаскивала Колючка. В остальном же никто б со стороны не подумал, что война уже началась.

Прошлой ночью шесть потрепанных ладей причалили после долгого путешествия вверх по Святой реке. Загорелые моряки сносили на берег шелковые ткани, вино и всевозможные диковины юга. Королева Лайтлин загружала четыре корабля для поездки в Ройсток, и воздух звенел от криков ее челяди, от лая бродячей шавки, которую палками гнали от рыбы, от смеха детей, шмыгающих среди подвод, от курлыканья чаек — зоркие подбиралы мотали круги в вышине, высматривая просыпанное зерно.

На востоке вставала все та же яркая Матерь Солнце, и Колл, прикрываясь ладонью, вгляделся в направлении Ройстока, а потом от души втянул соленого дыхания моря.

— Ветер пахнет удачей!

— И рыбой. — Рин вздернула нос. — Четыре корабля? Чтоб довезти одну женщину?

— И ее служителя! — Колл выпятил грудь и ткнул себя большим пальцем. — Человеку такого ранга требуется подобающая свита.

— А капитаны свяжут вместе два корабля, чтоб уместить твою раскатанную губищу?

— А заодно и норов Избранного Щита, — вполтона добавил он, услыхав, как яростные команды Колючки рассекают портовый гомон. — О значимости женщины судят по подаркам, которые она раздает, и людям, которые ей служат. Королева Лайтлин намерена произвести впечатление на Варослава и дарами, и сопровождением.

Рин покосилась исподлобья.

— А меня сопровождаешь ты. Что же скажут про меня?

Колл ее приобнял, радуясь тому, как удобно устроилась его рука на талии девушки.

— Обзавидуются твоему изысканному, тонкому вкусу, не говоря о невероятной везухе, а заодно… боженьки!

Толпа сдвинулась, и на глаза ему попался Бранд, поигрывающий огромной клетью, словно внутри той ничегошеньки не было. Силач пригнулся под перекладиной, где висели, сверкая на солнце, рыбины величиной со здорового мальчугана. Одна еще подрагивала, не расставшись с жизнью, и, казалось, бросала на Колла укоризненный взгляд.

Так же сейчас смотрела и Рин, уперев руки в боки.

— Тоже мне, отважный покоритель Мыса Бейла. — Девушка высунула язык и похабно, с оттяжечкой, векнула.

— Сильных много, мудрых — единицы. Он нас заметил?

— Если вскарабкаешься на эту рыбину, осмотришься и наверняка поймешь.

— Ты такая забавница, порой иногда обхохочешься. — Он отпихнул рыбу кончиком пальца и всмотрелся в просвет. — Давай лучше прощаться прямо сейчас.

— Всегда есть причина поторопить разлуку. Вот она, юная любовь. Не совсем та прелесть, о которой поют. — Она вцепилась в его воротник, притянула к себе, почти что за шкирку. Самый быстрый из поцелуев, и Рин отстранилась, а он, замерев, подставил губы и закрыл глаза. А когда открыл, она, к его разочарованию, уже уходила прочь. От неожиданного всплеска вины и тоскливости его по-глупому, безудержно потянуло хоть капельку продлить прощание.

— Увидимся через пару недель!

— Если тебе не по заслугам повезет! — не обернувшись, откликнулась она.

Где-то невдалеке Брюньольф Молитвопряд заунывно гудел, раздавая напутственные благословения. Колл подбоченился и пошел пробираться сквозь толчею, огибая фуру овечьего настрига.

И ему на плечо опустилась тяжелая рука.

— Надо словечком перемолвиться. — Бранд, хоть и здоровенный мужик, умел неплохо подкрадываться, когда хотел.

Колл наспех взмолился Той, Что Вершит Суд о милости, которую, ясное дело, не заслуживал.

— Со мной? О чем же?

— О князе Калейва.

— А-а! — То, что правитель, славный сдиранием кожи с живых людей, оказался предпочтительной темой беседы, говорило о многом. — Вот ты про что!

— Варослав — не тот муж, кому безнаказанно переходят дорогу, — сказал Бранд, — а у Колючки привычка задевать таких людей за живое.

— Да, но и она не из тех дам, что позволят перейти дорожку себе!

Бранд испытующе посмотрел в ответ.

— Вот котелок с кровавой похлебкой и поставили на огонь.

Колл откашлялся.

— Ясно, к чему ты клонишь.

— Главное, не позволяй ей встревать в неприятности.

— Такой даме, как она, попробуй чего-нибудь не позволь — тем паче во что-нибудь встрять!

— Поверь, ничего нового ты мне сейчас не сказал. Лучше вообще уводи ее от неприятностей прочь.

Выводить корабль из грозовой бури и то работенка полегче, но делать нечего, только протянуть, сдувая щеки:

— Буду стараться.

— И, знаешь, не лезь в неприятности сам.

Колл усмехнулся.

— На это у меня хватает сноровки. — Приободрившись, он с ожиданием взглянул на увитую шрамами и мускулами ручищу Бранда. Та даже не дрогнула.

— Понимаю, я не самый остроглазый из жителей нашего Торлбю. Но как ты думаешь, напрочь ли я тупой?

Колла так перекосило, что один его глаз захлопнулся, а другой вылупился на Бранда:

— Не надо в нос. Он у меня до сих пор не ожил, как тот черт беловолосый боднул.

— Я тебя, Колл, бить не собираюсь. Рин вольна выбирать самостоятельно. И я считаю, что ее выбор удачен.

— Серьезно?

Бранд окинул его ровным взглядом.

— Если отбросить твой долг принять обеты служителя и отказаться от семейных уз.

— А. Ты про обеты. — Будто сам лишь сейчас уделил им внимание, будто не часами отрабатывал речь, не переживал, как прозвучат слова клятвы, не грезил о дальнейших деяниях, о том, чья благородная глава вторит кивком его мудрости, какие невероятные решения предстоит принять и какое наименьшее зло и большее благо закачаются на весах его выбора…

— Вот именно про обеты, — подтвердил Бранд. — Мне кажется, ты завис между Рин и отцом Ярви.

— Поверь, ничего нового ты мне сейчас не сказал, — прошамкал Колл. — Я молил Того, Кто Направляет Стрелу, указать верный путь.

— А он не спешит откликнуться?

— Отец Ярви говорит, что богам угодны те, что сами решают свои проблемы. — Колл просветлел. — А у тебя, знать, уже готов ответ?

— Лишь тот, к которому пришел и ты.

— А-а.

— Выбрать, наконец, одно или другое.

— У-у. Не по душе мне такая развязка.

— А то. Но ты, Колл, отныне мужчина. Тебе нельзя свешивать лапки и ждать, пока кто-нибудь все утрясет.

— Я — мужчина. — Плечи Колла поникли. — Когда успел стать?

— В свой черед, как и все.

— Знать бы только, что это значит — быть мужчиной.

— Наверно, для каждого из нас это значит свое. Богам вестимо, я не мудрец, но кой-че допирает и до меня: жизнь состоит не в том, чтобы из чего-то лепить совершенство. — Бранд перевел взгляд на Колючку, увлеченно потрясавшую кулаком перед носом одного из воинов королевы. — Всех нас ждет смерть. Ничто не вечно. Благодарно принять, что уже обрел на пути, и примириться с этим — такова жизнь. Недовольный тем, что имеет… эхм, сдается, не будет доволен и тем, что получит потом.

Колл, опешив, сморгнул:

— А ты точно не мудрец, проверял?

— Будь с нею честен. Этого она заслуживает.

— Знаю, — пробормотал Колл, виновато опустив глаза на дощатый причал.

— Ты сделаешь все как надо. А нет, ну что-ж… — Бранд потянул его поближе. — Тогда я тебя и побью.

Колл вздохнул.

— Хорошо, когда впереди что-то ждет.

— Увидимся по возвращении. — Бранд отпустил его, хлопнув по плечу. — До тех пор твори добро и пребывай в свете, Колл.

— И ты, Бранд, и ты.

Запрыгнув на борт королевина судна, Колл подумал и уже не впервой, что зря считал себя чересчур умным. Зарубка на память — для следующего раза, когда он возомнит себя невероятным умником.

Он усмехнулся. Так похоже на слова матери, что показалось, будто ее голос произнес эту мысль внутри головы. И он стиснул старые гирьки на шее и поднял глаза на мачту, опять вспоминая, как срывалась на крик мать, когда он висел на верхотуре. Ох уж эти извечные, ненавистные материнские запреты! Сейчас он отдал бы все, чтоб о нем снова так волновались и сверхмеры пеклись.

Он повернулся и наблюдал, как королева Лайтлин печется о своем сыне. Наследник престола казался совсем крохой в окружении слуг и рабов, два инглинга, телохранителя в серебряных ошейниках, возвышались над ним как утесы.

Королева поправила на малыше застежку плаща, пригладила соломенные волосенки, поцеловала в лоб и повернулась к судну. Один из рабов встал на колено у борта и подставил спину вместо ступеньки.

— Здесь все будет хорошо, о королева, — возгласил Брюньольф Молитвопряд, одна рука жреца на плече Друина, другая осеняла отплытие затейливым благословлением. — И пусть Та, Кто Стелит Путь, невредимой приведет вас домой!

— Пока! — отозвался принц, и не успела мать помахать ему на прощание, выскользнул из-под ладони Брюньольфа и, хохоча, помчался к городу, а свита бросилась его ловить.

Лайтлин опустила руку и крепко сжала поручень.

— Хотелось бы мне его взять, но я доверяю Варославу всего лишь… чуточку меньше, чем подколодной гадюке. Одного сына у меня забрал меч, второго — Община служителей. Потери третьего я не вынесу.

— Государыня, принц Друин в безопасности, как нигде более, — Колл подыскивал слова, которые произнес бы отец Ярви. — Торлбю вдалеке от сражений и, как всегда, под надежной охраной. Городские стены еще не взял ни один захватчик, и цитадель неприступна.

— И Мыс Бейла был неприступен. Ты одолел его.

Колл отважился ухмыльнуться.

— Какое счастье, что на свет редко рождаются люди, одаренные моими талантами.

Лайтлин фыркнула со смешком:

— И ты уже нахватался скромности истинного служителя.

Последней на борт взошла Колючка.

— Уцелей, — донеслось от Бранда, когда она топала по причалу.

— Айе, — буркнула девушка, перекидывая ногу через борт. И застыла, когда на нее упала тень королевы: одна нога на корабле, а другая снаружи.

— Отдать сокровище юной любви юнцам — почитай, что выкинуть, — процедила Лайтлин. Она воззрилась на город, сомкнув за спиной ладони. — Моя служба — знать цену вещам, так прими мое слово: в жизни ты не найдешь богатства дороже. Скоро, совсем скоро, станет бурым зеленый лист.

Избранного Щита пронзил ее острый взгляд.

— Я считаю тебя способной пристойней вести себя с мужем.

Колючка поморщилась.

— Считаете, о королева, или приказываете мне себя так вести?

— Для Избранного Щита любая прихоть королевы — указ с печатью.

Колючка, встряхнувшись, перевела дух, спустила ногу обратно на пристань и потопала назад к Бранду.

— По повелению государыни, — пробормотала она, зачесывая пальцами, как гребнем, спавшую на его лицо прядь. Обняла за шею, потянула к себе. Впилась поцелуем, долгим, жадным, обхватила так крепко, что повисла на муже, оторвав носки сапог от причала, а гребцы горланили в поддержку, хохотали и стучали веслами.

— Прежде я не считал вас проникнутой чувствами, о королева, — пробормотал Колл негромко.

— Значит, врасплох мы захвачены оба, — ответила Лайтлин.

Колючка разорвала объятия, вытерла губы, эльфий браслет сиял золотом на запястье.

— Я люблю тебя, — услыхал Колл сквозь портовый шум, как хрипло буркнула она. — И прошу твоего прощения за мои вечные выходки.

Бранд ответил задорной улыбкой, провел пальцами по шраму-звездочке на ее щеке.

— Я люблю твои выходки. Уцелей.

— Айе. — Колючка кулаком ткнула ему в плечо, а затем горделиво пересекла причал и одним махом вскочила на борт.

— Так устроит? — напружинилась она.

— Я вся растаяла, — прошелестела Лайтлин едва только с тенью улыбки. Повелительница в последний раз бросила взор на цитадель, а затем кивнула кормчему:

— Отчаливай.

15. Королева пустого места

Они робко проталкивались в залу — дюжины с три, худые, как попрошайки, грязнючие, как ворье. Парочка с мечами. У прочих — дровяные топоры, мясницкие тесаки, охотничьи луки.

Одна девка, с полкопной спутанной шевелюры, сжимала копье из черенка от мотыги и лезвия старой косы.

Рэйт пшикнул сквозь зубы, разбередив незаживший порез:

— Герои оказали честь нам прибытием.

— Одним воителям вложили в руку меч на боевой площадке, — забормотал над ухом Синий Дженнер. — Подобно тебе, они с ним всю жизнь. Другим в руки швыряют топор, когда Матерь Война расправляет крылья. — Старик следил, как отряд отребья оробело склоняет колени перед помостом.

— Надобна отвага — идти воевать, когда ты этого не хотел, не обучен и не готов.

— В мою руку меча не вкладывали, старикан, — отрезал Рэйт. — Мне пришлось рвать его из сотни других рук за острый конец. И меня волнует не недостаток храбрости, а нехватка умения.

— По счастью, ты припас за дверью еще тысячу отборных воинов. Позови, пусть войдут следующими.

Рэйт сердито скосил глаза, но не нашелся с ответом. Тем, кто не лез за словом в карман, был Рэкки.

— Не отважных и не умелых награждает Матерь Война. — Дженнер кивнул на оборванцев. — А тех, кто правильно распорядится тем, что у них есть.

В этом деле Скара была настоящей искусницей. Ополченцев в лохмотьях она приветствовала с такой благодарностью, словно то князь Калейвский, Императрица Юга и в придачу дюжина герцогов Каталии привели ей подмогу.

— Спасибо за то, что явились, друзья мои. — С неподдельным участием она подалась вперед на седалище Бейлова престола. Невелика собой, девушка каким-то образом заполняла его целиком. — Мои соотечественники.

Склонись они пред самой Ашенлир, на их лицах не сыскалось бы благодарности искренней. Предводитель, бывалый воин с ряхой в засечках, как на колоде разделки мяса, прочистил глотку.

— Принцесса Скара…

— Королева Скара, — поправила сестра Ауд, чопорно надув губки. Ясно дело, она обвыкалась и не без удовольствия, к новой жизни — выйдя из тени матери Скейр. Рэйт закатил глаза, но, однако, не ему ее обвинять. В тени матери Скейр подчас завывали морозные вьюги.

— Простите, о королева… — замялся воин.

Но Скара, кажется, вообще не отбрасывала тени.

— Это мне пристало просить извинений. За то, что вам пришлось сражаться одним. Мне пристало воздать вам хвалу. За то, что вы пришли воевать за меня.

— Я воевал за вашего отца, — у мужчины перехватило дыхание. — Воевал за вашего деда. И за вас я буду сражаться до смерти.

А остальные тряхнули головами, заедино подтвердив сказанное.

Одно дело — обещать не щадить живота, совсем другое — кинуться на острую сталь; особенно, коль из металла доселе под рукой было только ведро для дойки. Не столь давно Рэйт с братом ухихикались бы над преданностью этих лапотников. Но Рэкки тут нет, а Рэйту сейчас не до смеха.

Прежде он всегда знал, как лучше всего поступить, и большинство поступков оканчивалось секирным лезвием. Вот так вершились дела в Ванстерланде. Однако Скара управлялась с заботами по-своему, и наблюдать ее подход оказалось даже приятно. Чем дольше за ней наблюдать — тем приятней.

— Откуда вы родом? — участливо вопросила она.

— Почти все мы из Окенбю, государыня, из города и ближних усадеб.

— Ох, знаю я ваш город! Там у вас такие замечательные дубы…

— Были, пока Йиллинг Яркий не сжег их, — бросила женщина с лицом угловатым и жестким, как топорик за ее поясом. — Пока не сжег все.

— Айе, но и мы поддали ему огоньку. — Воин опустил закопченную ладонь на плечо стоящего рядом молодого парня. — Сожгли часть его припасов. Спалили шатер с его людьми внутри.

— Они натанцевались там до упаду, — прорычала женщина.

— Я завалил одного, когда он поссать отошел! — выкрикнул мальчишка сорванным голосом, а потом, пунцовый, уставился в пол: — Государыня, я не…

— Храбры деяния каждого из вас. — Рэйт заметил, как отвердели жилы на кистях Скары, когда ее узенькие ладони стиснули подлокотники престола. — Где же Йиллинг сейчас?

— Ушел, — сказал парнишка. — Он стоял лагерем на побережье, у Харентофта. Потом, в одну ночь, свернулся и выступил.

— Когда? — вмешался Дженнер.

— Двенадцать дней назад.

Старый налетчик обеспокоенно потеребил вразлет торчащую бороду.

— Тревожно мне что-то.

— Его корабли в нашем плену, — напомнил Рэйт.

— Но ведь у Верховного короля есть и другие. Может, Йиллинг уже разоряет любой другой край моря Осколков.

— Да ты, старикан, просто бочка тревог, — заворчал Рэйт. — Если б он до сих пор жег здесь усадьбы, ты б успокоился?

— Нет, я б и тогда волновался. Вот что такое быть старым.

Скара подняла руку, призывая к тишине.

— Вас нужно накормить и определить на постой. Коль вы снова захотите сражаться, у нас есть оружие, добытое у ратников Верховного короля. Корабли тоже есть.

— Мы будем сражаться, о моя королева, — произнес пожилой воин, а другие тровенцы при всей никудышности состроили, как могли, воинственные рожи. Им не занимать отваги, но пока сестра Ауд провожала отряд на кормежку, Рэйт нарисовал в уме картину, как эти удальцы преграждают путь несчетным полчищам Верховного короля, — и следующая картина была вовсе безрадостной.

Когда двери закрылись, Скара со стоном повалилась на тронную спинку, прижимая к животу руку. Ясно дело, эти улыбки берут свою дань.

— Итак, теперь команд стало шесть?

— И все готовы за вас умереть, моя королева, — подтвердил Дженнер.

Рэйт шумно вздохнул.

— Хорошо, раз готовы. Как нагрянет армия Верховного короля, этим они и займутся.

Дженнер открыл было рот, но Скара опять подняла руку.

— Он прав. Сижу на королевском сиденье, но без Горма и Атиля у моих стен моя власть — ничто. — Она встала, сверкнув камнями-подвесками на серьгах. — А Горм и Атиль, не говоря об их праздных бойцах, по новой примеряются к глоткам друг друга. Знать бы, одумаются они или нет.

Рэйт не питал несбыточных надежд. По совету Дженнера, Скара наконец-то уломала королей поработать над обороной: срубить деревья, разросшиеся у крепости, укрепить человечий участок стен и выкопать ров. Добиться обоюдного согласия на эту малость стоило целого дня служительских прений.

Скара подобрала юбки и небрежно махнула Рэйту идти следом. Ему до сих пор не по нутру получать приказы от девицы, и Дженнер наверняка подметил это.

Старый разбойник взял его за руку.

— Послушай, малыш. Ты — боец, и видят боги, без бойцов нам никак. Но тот, кто повсюду ищет бой, хм… довольно скоро найдет, что последний бой явно был лишним.

Рэйт ощерил клыки:

— Все, что я нажил, я вышиб из этого мира своим кулаком.

— Айе. Ну так и много ты нажил? — Возможно, в словах хрыча и завелось привидение смысла. — Ладно, ты только ее береги, угу?

Рэйт стряхнул его руку.

— Не ослабляй беспокойство, дедуля.

Снаружи, под солнцем, Скара сокрушенно качала головой над пнем посреди двора.

— Помню я, как здесь высилось могучее Древо Твердыни. Его срубили. Сестра Ауд считает это дурной приметой.

— Бывают люди, которым повсюду мнятся приметы. — Наверно, Рэйту в конце любой фразы стоило добавлять «моя государыня», но слова не укладывались на языке. Любезничать — не для него.

— А ты сам?

— Мне всегда казалось, что боги посылают удачу тем, кто богат на раздачу побоев и беден на жалость. С этим я и рос.

— Где же ты рос? В волчьей стае?

Рэйт раздвинул брови.

— Айе. Более-менее так.

— Сколько тебе лет?

— Точно не знаю. — Скара изумленно захлопала ресницами, а он пожал плечами. — У волков нелады со счетом.

Она направилась к воротам. За ними двинулась ее невольница, опустив наземь взгляд.

— А как же ты стал меченосцем самого короля?

— Нас выбрала мать Скейр. Меня и брата.

— Значит, ты ее должник.

Рэйт подумал о суровых очах и не менее суровых уроках служительницы и сгорбился, вспоминая не одну пройденную порку.

— Айе. Наверно, вы правы.

— И Крушитель Мечей — твой кумир.

Рэйт подумал об оплеухах, о распоряжениях, о кровавой службе, которую нес в приграничье.

— Он величайший воитель на всем море Осколков.

Зоркие глаза Скары стрельнули по сторонам.

— Так он отправил тебя меня защищать — или на меня доносить?

У Рэйта словно земля ушла из-под ног. Правда, он не сказать, что твердо стоял на ногах, с тех пор как послан был ей в услужение.

— Осмелюсь сказать — и то и другое. Но защитник из меня куда лучше, нежели доносчик.

— Или лжец, видится мне.

— Из нас с братом умный — он.

— Значит, Крушитель Мечей мне не верит?

— Как говорит мать Скейр — не предают лишь враги.

Скара усмехнулась, ступая во мрак проведенного эльфами хода:

— Служители еще не то скажут.

— Айе, служители. Но вот что я вам скажу. Если то понадобится ради вашей защиты, то за вас я умру.

Она заморгала, сглотнула, встрепенулся мускул на ее тонкой шее. «Поразительно дивное чудо», — подумал он.

— А если то понадобится для доносительства, то я слишком туп, чтобы проникнуть в ваши планы.

— Ах. — Ее взгляд пробежал по его лицу. — Ты просто-напросто дурачок-красавчик.

Рэйт редко краснел, но сейчас к щекам явно прилила горячая кровь. На стену щитов с зазубринами секир и копий он бы кинулся безоглядно, но один высверк глаз этой лозинки рассыпал в прах всю его храбрость.

— Э-э-э… красоту я, наверное, оставлю вам самой. А ту часть, где дурак, — отрицать не буду.

— Мать Кире всегда наставляла: лишь глупцы зовут себя умными.

Усмехаться подошла очередь Рэйта:

— Служители наговорят, больше слушайте.

Хохот Скары разлетелся во тьме. У такой крохотной девчушки такой громадный смех. Удалой и разухабистый, как у матерой солдатни, что за элем травит байки в пивной. «Поразительно дивное чудо», — опять подумал Рэйт.

— Айе, — отсмеялась она, — служители. Так почему ж Крушитель Мечей отрядил тебя?

Словно под неумеющим плавать разверзлась пучина.

— Э-э?

— Почему честного простака отправили выполнять работу пройдохи?

От этих слов он заугрюмился — как раз, когда они вышли на солнечный свет.

Повезло — от ответа он оказался избавлен.

За воротами собралась изрядная толпа, но работа не продвинулась вперед ни на шаг. Если не считать за задел гневные взгляды, едкие колкости и открытые оскорбления, что, если честно, Рэйт, как правило, считал. Ванстерцы против гетланцев, все тот же обычный расклад, настолько утомительный, что даже он устал его наблюдать. Рэкки и старый гетландец, Хуннан, с рожей красной, как отшлепанная задница, стояли против друг друга в самой середке. Оба взъерошились, как коты. У Рэкки в руках мотыга, у Хуннана — лопата, и, видимо, все шло к тому, что скоро они воткнут свои инструменты — и явно не в землю.

— Эгей! — взревел Рэйт, бросаясь туда, и оба повернули к нему головы. Он вклинился между ними, увидал сведенные скулы Хуннана, и лопата старика дрогнула. Боги, до чего ж горит огнем жажда двинуть ему лбом, врезать кулаком, схватить за плечи и разорвать морду зубами. Рэйт обнаружил, что уже оскалился, готовясь приступить к делу. Его многолетняя выучка, всегда срабатывающая сама собой, возопила против, но Рэйт молниеносно выбросил руку и вместо этого выхватил лопату. И тут же, пока гетландскому старику не хватило времени на раздумье, спрыгнул в канаву рва.

— Разве мы не союзники? — И рьяно принялся рыть и отбрасывать землю, осыпая Хуннана с Рэкки градом комков. Пришлось тем расступиться в разные стороны. — Я что здесь, один работы не боюсь? — Рэйт, может, и не выдающийся ум, но то, что у него под носом, он видел ясно, а если чему и выучился у Скары, так это тому, что воинов на свою сторону гораздо легче привлечь, если начнешь их стыдить, а не кусать зубами.

Так и вышло. Первым вниз соскочил Рэкки с мотыгой. За ним поспешило еще несколько ванстерцев. Не желая уступать, Хуннан поплевал на ладони, отобрал лопату у ближайшего бойца, полез в ров и замахал черенком как бешеный. Ну и недолго осталось ждать, как по всей длиннющей траншее закопошились воины, соревнуясь, кто сильнее задаст Отче Тверди трепку.

— Когда ты в последний раз останавливал драку? — бормотнул ему Рэкки.

Рэйт ухмыльнулся.

— Ну, было дело, останавливал пару драк кулаками.

— Не забудь, кто ты такой, братик.

— Я на память не жалуюсь, — рыкнул Рэйт, отступая, чтобы Рэкки с замаху снес мотыгой неподатливый корень. Подняв голову на ворота, он увидел улыбку Скары и не удержался — улыбнулся в ответ. — Но ведь каждым новым утром начинается новая жизнь!

Рэкки покачал головой.

— Больно короткий поводок надела на тебя эта девка.

— Не спорю, — промолвил Рэйт. — Но я видал поводки и пожестче.

16. Власть

Сестра Ауд с тревогой рассматривала содержимое горшка.

— Выглядит вроде благополучно.

— Как может одна какашка быть благополучнее другой? — поинтересовалась Скара.

— Наваливши благоприятную кучу, счастливчики завсегда этак спросят, королева. Ваша кровь исходит без перебоев?

— По обычаю, ей полагается течь каждый месяц.

— И ваше лоно не намеревается нарушать этот обычай?

Скара сверкнула на сестру Ауд самым льдистым взглядом, на какой оказалась способна.

— Мое лоно ведет себя безупречно. Расслабьтесь. Я никогда даже не целовалась с мужчиной. Мать Кире строго об этом пеклась.

Ауд деликатно кашлянула.

— Прошу прощения за бесцеремонность, но теперь за ваше благополучие отвечаю я. Для Тровенланда ваша кровь ценнее любого злата.

— В таком случае, радуйся, Тровенланд! — воскликнула Скара, переступая край ванны. — Я поставляю кровь без перебоев!

Невольница королевы Лайтлин насухо ее вытерла, забрала вязанку хвороста и сбрызнула Скару пахучей водой во имя Того, Кто Взращивает Семя. Средь Малых богов его место, но, бесспорно, на девиц королевской крови он взирал свысока.

Служительница помрачнела. Служительница Скары. Ее прислуга. И тем не менее она относилась к сестре в основном не иначе, как к придирчивой хозяйке:

— Вы ели, о королева?

— А чем мне еще заниматься за завтраком? — Скара не уточняла, что те крошки, которые она протолкнула в себя, непрестанно просились наружу. — Я всю жизнь была стройной. — Щелчок пальцев, и рабыня спешно поднесла ей длинную мантию. — И не желаю, чтобы меня осматривали, как товар в бараке торговца людьми.

— Приятного мало, государыня. — Сестра Ауд предупредительно отвела взор. — Но, боюсь, уединение — та роскошь, что непозволительна власти. — Ее согласный тон выбешивал почему-то еще больше напористых придирок матери Кире.

— Несомненно, вы едите за нас обеих, — огрызнулась Скара.

Сестра Ауд лишь улыбнулась, углубив ямки на рыхлом личике.

— Я всегда была в теле, однако на моем здоровье не покоится будущее целой страны. Надо заметить, к счастью. Принеси королеве перекусить. — Она махнула невольнице, и девушка откинула длинную косу и подняла поднос с утренними явствами.

— Нет! — сварливо возразила Скара, тонюсенький аромат уже стиснул желудок, рука отдернулась назад, словно стремясь сбросить кушанье на пол. — Убери отсюда еду!

Невольница вздрогнула, будто бы гнев обратился в занесенный хлыст, и Скара мгновенно почувствовала угрызения совести. Потом ей на ум пришли слова матери Кире, высказанные после того, как дед продал няню и Скара проплакала много дней. Убиваться по рабу — убиваться напрасно. Поэтому она отослала прислужницу нетерпеливым взмахом, на манер, как ей показалось, королевы Лайтлин. В конце-то концов, сама она королева или кто?

Боги-боги. Она — королева! В животе снова зашлись колики, тошнота защекотала стенку горла, и Скара удушливо кхекнула — наполовину булькнув, наполовину зарычав от безнадежности. Она сомкнула кулак, словно решила врезать, проучить взбунтовавшееся чрево. Как надеяться подчинить королей своей воле, когда не сладить с собственным желудком?

— Что ж, перед сегодняшним сходом надо многое успеть, — произнесла сестра Ауд, поворачиваясь к двери. — Разрешите оставить вас, государыня?

— Вы вечно ничего не успеваете.

Служительница приостановилась, глубокий вздох сотряс ее плечи. Потом повернулась с твердо лежащими на груди руками.

— Здесь, со мной, вы можете разговаривать как вам угодно. — С первого взгляда сестра Ауд казалась как персик, мягкой, но Скара уже не единожды припоминала, что внутри персика — крепкая косточка, о которую разиня запросто сломает зуб. — Но негоже так вести себя королеве. Проявите себя такой перед Гормом и Атилем, и все ваши достижения вмиг рассыплются в пыль. Вы недостаточно сильны, чтобы показывать другим подобную слабость.

Скара окаменела, готовая уже взорваться от гнева, как вдруг ей открылась правота сестры Ауд. Скара вела себя так, как привыкла общаться с матерью Кире. Она капризничала, как набалованное дитя. Дедушка, щедрый на все — на злато и на слова, сейчас бы здорово огорчился.

Скара зажмурилась, веки защипало от подкативших слез, набрала воздуху и встряхнулась.

— Вы правы, — сказала она. — Так разговаривать не пристало и нищенке, не то что королеве. Извините.

Сестра Ауд медленно распрямила руки.

— Королеве не за что просить извинений, тем паче у своего служителя.

— Тогда прошу принять благодарность. Знаю, вы ко мне не просились, но ваша служба стала мне верным подспорьем. Я сыздавна представляла, как однажды становлюсь королевой, как беседую со знатью в светлых чертогах, как принимаю мудрые решения во благо моего народа… Только мне и не снилось, что это настанет так скоро и так много ляжет на кон, и дедушка не подскажет, как поступить. — Она утерла глаза ладонью. — Мать Кире готовила меня нести бремя власти, но оказалось… к этой ноше нельзя быть готовым заранее.

Служительница опешила.

— Учитывая обстановку, вы, я бы сказала, взялись за него замечательно.

— Буду стараться не выронить. — Скара вымучила улыбку. — Если вы и дальше будете поправлять мои соскальзывающие пальцы.

Сестра Ауд улыбнулась в ответ.

— Почту за честь, моя королева. Взаправду. — Она чопорно поклонилась и тихо закрыла за собой дверь. Скара мельком глянула на невольницу и вспомнила, что даже не знает, как ту зовут.

— Прости меня и ты, — негромко вырвалось у нее. Невольница, кажется, ужаснулась, и Скара догадывалась почему. Пока рабыня всего лишь полезная своей хозяйке вещь, она в безопасности. Но если рабыня обретет лицо, ей могут оказать покровительство. Ее даже могут полюбить, как Скара полюбила няню-кормилицу. Но личности также легко позавидовать, легко обвинить и возненавидеть.

Вещью жить безопасней.

Скара щелкнула пальцами.

— Принеси расческу.

В дверь глухо постучали, следом резкий рык Рэйта:

— Здесь отец Ярви. Он хочет с вами поговорить.

— Безотлагательно, королева Скара, — послышался голос служителя. — Об обоюдно полезном деле.

Скара тщетно прикладывала к животу ладонь — бурлистый желудок не желал покоя. Отец Ярви вполне любезен, однако своим взором отнимал у нее силы, будто наперед знает, что она скажет, и уже подготовил ответ.

— В моих жилах Бейлова кровь, — протянула она про себя. — Бейлова кровь, Бейлова кровь. — И сжала перебинтованный кулак, пока порез не вспыхнул прозрачной болью. — Пригласите его.

Даже мать Кире не сыскала бы упрека тому, как держал себя отец Ярви. Он вошел с почтительно склоненной головой, в здоровой руке нес посох из скрученного и щелистого эльфийского металла, а сухую, дабы не оскорбить взор королевы, убрал за спину. Следом пробрался Рэйт, по обыкновению, угрюмо наморщив лоб. Соломенные волосы прилипли к виску — он спал на ее пороге, а изрытую шрамами руку подпирало древко секиры.

Скара давно прекратила помышлять, как его поцелует. Нынче в ее голову лезли мысли о том, чем бы они занялись после… Она быстро отвела глаза, но те настойчиво возвращались обратно. В конце концов, мечтать ведь не вредно?

Служитель Гетланда отвесил величавый поклон.

— О королева! Мне оказана честь предстать перед вами.

— Позже у нас назначен сход. Нельзя ли переговорить, когда я буду одета? — И она плотнее запахнула мантию.

Вот теперь он поднял голову. Серо-голубые глаза холодны, как осенняя морось.

— Пусть вас это не беспокоит. Я принес обеты служителя. В этом отношении я не мужчина. — И зыркнул на Рэйта.

Смысл его намека очевиден. Рэйт, спору нет, был мужчиной во всех отношениях. Скара ощутила на себе его взгляд из-под белесых ресниц, ни на малую толику не взволнованный всякими там уместностями и пристойностями. Едва ли ему знакомы вообще эти слова. Ей следовало сейчас же выставить его вон.

— Оставайтесь оба, — сказала она. С Рэйтом и его секирой над плечом отца Ярви ее власть возрастала. Благопристойность — самое важное в жизни принцессы. Вот только власть для королевы гораздо важнее. И, пожалуй что, глубоко внутри ее жила сокрытая частица, которой нравилось то, как Рэйт на нее смотрит. Нравилось то, что так смотреть явно не подобает. — Расскажите же, что у вас такое безотлагательное.

Если молодой служитель Гетланда и был захвачен врасплох, его улыбчивая маска даже не дрогнула.

— Как правило, битвы выигрывает та сторона, что первой явилась на поле боя, королева, — произнес он.

Скара поманила рабыню, заставив ту просеменить с расческой и маслом. Пусть отец Ярви усвоит, что он не настолько весом, чтобы прервать ее утренний обиход.

— Я вышла на бой?

— Вы — ценный и роковой союзник в бою. Союзник, в чьей поддержке я чрезвычайно нуждаюсь.

— Как нуждались в моем убитом деде? — отбрила она. Грубовато, слишком жестко — так выказывают слабость. Она подпилила острые края в голоске. — Мать Кире считала, что короля Финна вы завлекли в союзники обманом.

— Вернее сказать, я убедил его, моя государыня.

Она наставила бровь на Ярви в зеркальце.

— Тогда убедите, коли сумеете, меня.

Посох кротко звякнул об пол, когда служитель подступил ближе, так плавно и неуловимо, что казалось — едва ли сдвинулся с места.

— Наступление армии Верховного короля не заставит себя долго ждать.

— В чем же тут прозорливость, отец Ярви?

— В том, что я знаю, где и когда оно произойдет.

Скара перехватила и оттолкнула запястье невольницы, не успела гребенка коснуться волос. И повернулась, щуря глаза.

— Через шесть ночей он попытается переправить через проливы войско из Ютмарка. В самом узком месте, чуть западнее Ялетофта… точнее, развалин Ялетофта.

У нее перехватило дыхание. Город в огне предстал перед глазами. Ночное небо, светлое от пламени. Дымная вонь — от сожжения ее прошлой жизни. Разумеется, он старается высечь искру над трутом ее страха, над трутом ее злости. И у него получилось.

Края ее голоса затвердели острее прежнего.

— Откуда вы знаете?

— Знать — обязанности служителя. На суше наши соединенные силы уступают во много раз, но у нас отличные корабли и превосходные моряки, а лучшие суда Верховного короля сидят в плену, в бухте под нами. У нас превосходство на море. Мы обязаны ударить, пока они переправляются через проливы.

— Всеми моими шестью ладьями? — Скара снова уткнулась в зеркальце и скомандовала рабыне. Девушка продернула серебряную рабскую цепь на плече и беззвучно подошла, берясь за расческу.

— Всеми шестью ладьями, о королева… — Ярви подплыл еще чуточку ближе. — И одним вашим голосом.

— Ясно. — На самом деле нечто подобное Скара уяснила сразу, как только его представили из-за двери. Ее титул — дымок, да и только, ее войско — шестеро разбойничьих шаек, ее земли едва ли выходят за пределы стен Мыса Бейла. Все, что у нее есть, — чужое, взятое взаймы: ее невольница, страж, служитель, зеркальце, самое одежды, что она носит. И только голос в совете принадлежал именно ей.

Отец Ярви опустил тон до пылкого шепота. Такого шепота, который склоняет твою голову ниже, ближе, влечет разделить его тайну. Но Скара упорно не шевелилась, упорно замкнула на замок свои мысли и своим упорством заставила его приблизиться самому.

— Мать Скейр противится любому моему слову, поскольку эти слова произношу я. Боюсь, что Гром-гиль-Горм опять состорожничает, и этот шанс мы упустим, а иного может нам и не выпасть. Но если данная стратегия будет исходить от вас…

— Хех, — утробно усмехнулась Скара. Не делай поспешный выбор, — наставляла ее мать Кире. — Даже если ответ ясен, потяни решение — покажи свою силу. Вот она и тянула, а пожалованная королевой Лайтлин рабыня осторожно забралась на табурет и искусными пальцами собирала ее волосы, укладывала витками и закалывала.

— Волей обстоятельств вы — на вершине власти, о королева. — Отец Ярви шагнул еще ближе, и за съехавшим его воротником Скара увидела сеточку тонких шрамов вкруг шеи. — И вы вцепились во власть, словно ястребица в пичугу. Можно ли мне рассчитывать на вашу поддержку?

Она посмотрела на себя в зеркале. Отче Мир, кто эта женщина с резким взглядом? Надменна, горда и тверда, как кремень? Ястребица, не иначе. Уж точно не она, Скара, в чьем животе клокочут мучительные тревоги.

Сделай властный вид — и власть у тебя, — поучала мать Кире.

Когда рабыня подвесила серьги, она расправила плечи. Раздула ноздри, шумно переведя дух. И едва заметно кивнула.

— На этот раз.

Ярви, с поклоном, просиял:

— Вы столь же мудры, сколь прекрасны, государыня.

Рэйт, после того, как запер дверь, вернулся в опочивальню.

— Не верю я брехливой этой сволоте. — Настолько неуместно и неподобающе, что Скара не удержалась от смеха. Никто из встреченных Скарой людей не выпускал наружу так мало, как отец Ярви, и никто не оставлял так мало внутри, как Рэйт. Любая мысль была написана черным по белому на его грубоватом, потрепанном, симпатичном лице.

— Отчего? — спросила она. — Оттого ль, что он счел меня красивой и мудрой?

Рэйт не сводил с нее взор.

— Если муж сказал правду два раза, это не значит, что он не лжив.

Значит, и Рэйт считает ее красивой и мудрой. Как же приятно! Однако не дело давать ему это понять.

— Отец Ярви предоставил нам возможность нанести удар по Верховному королю, — молвила она. — Я не собираюсь ее упускать.

— Стало быть, ему вы доверились?

— Не обязательно доверять человеку, чтобы его использовать. В конце-то концов и мой придверник, бывало, лил эль в чашу Грому-гиль-Грому.

Рэйт сугрюмился сильнее прежнего, теребя прорез в мочке уха.

— Возможно, лучше всего не верить никому.

— Благодарю за совет. — Скара посмотрела ему в глаза в зеркале. — Можете идти. — И, щелкнув пальцами, велела рабыне принести платье.

17. Мнение свиней

Прошло два года, как Колл побывал в Ройстоке, и поселение это, подобно опухоли, расползлось ввысь и вширь на своем заболоченном островке.

Деревянные щупальца протянулись над водой на шатких сваях. Дома, точно настырные раковины-прилипалы, лепились к извилистым дамбам. Халупы надстраивались над хибарами под всеми углами, лишь бы не вровень. Внизу — гнилая чащоба бревен-подпорок, сверху — сотни труб обволокли город дымным покровом. Отдельные комочки — срубы, сараи, хижины разлетелись по сторонам, как брызги харкотины, впивались во всякую кочку, лишь бы сухую, лишь бы держалась лачуга — здесь, посреди трясины и топей в широком устье Священной.

Столько тесаной древесины в одном месте Колл еще не встречал.

— Разрастается, — заметил он, морща нос. — По-моему, развитие налицо.

Колючка попросту зажала ноздри.

— Вонь развели — прямо в лицо. — Ядреная смесь вековых пластов навоза и соленой гнили водорослей с едкой приправой от коптилен рыбы, красилен тканей и дубилен шкур гасила Колловы вдохи в глубине горла.

Но королева Лайтлин была не из тех, кого отпугнет от намеченных дел запашок.

— Ройстокские заправилы растолстели на торговых путях вдоль Священной, — сказала она. — Вместе с ними отек жиром и город.

— Варослав прибыл откусить свой кус мяса. — Колл невесело разглядывал приближающиеся причалы. — И немало кораблей он привел.

Глазами, суженными в щелки, Колючка обвела длинные и поджарые суда.

— Я насчитала тринадцать.

— Многовато, если просто показывать силу, — задумчиво промурлыкала Лайтлин. — Полагаю, калейвский князь решил тут остаться хозяйничать.

Снаружи припекала Матерь Солнце, однако в палате стояла холодина. Князь Варослав восседал во главе длинного стола, столь гладкого, что можно было разглядеть расплывчатые отражения друг друга.

И отражения одного только князя хватало, чтобы Колла не отпускала тревога.

Он не был крупным мужчиной, не носил оружия. На его голове, подбородке и даже на надбровных дугах не росло ни волоска. На лице не проступало ни гнева, ни презрения, ни скрытой угрозы — только каменное бесстрастие, отчего-то пугающее сильней свирепого рыка. За ним полукругом встали воины — отряд рьяных головорезов. И другой полукруг — коленопреклоненные рабы в тяжелых оковах. Подле князя его стройная, как копье, подручная: с косынки вокруг лба подмигивают пришитые монеты.

Девять градоначальников Ройстока сидели по одну сторону стола, между Варославом и Лайтлин. Разодетые напоказ в тончайший шелк с дорогими каменьями, однако тревога ясно читалась на лице каждого. Словно судовая команда, без руля дрейфуя в северных льдах, от безвыходности уповает на течение, что невредимо пронесет их меж двух могучих айсбергов. Закрадывалось подозрение, что на этой встрече все их упования тщетны.

— Королева Лайтлин, Зарница Севера. — Голос Варослава был сух и вкрадчив, словно шелест опавших листьев. — Боги возлюбили меня, вновь осияв вашим лучезарным ликом.

— Великий князь, — ответствовала Лайтлин. Ее окружение смиренно склоняло голову за спиной королевы. — Море Осколков содрогается от вашей поступи. Примите поздравления в честь вашей славной победы над народом конных табунов.

— Если угодно звать победой всякий мах хвоста, которым лошадь отгоняет мух. Мухи все равно слетаются снова.

— Я привезла вам подарки. — Два невольника Лайтлин, близнецы с пучками волос, до того длинными, что могли б их наматывать на руку, выдвинулись вперед, держа сундуки наборного дерева, привозной роскоши из самой далекой Каталии.

Однако князь поднял руку — Колл заметил на мозолистых пальцах глубокие канавы, продавленные многократными занятиями стрельбой из лука:

— И у меня есть подарки для вас. Обменяемся ими позже. Сперва стоит обсудить дело.

Золотая Королева удивленно приподняла золотую бровь:

— Какое же?

— Великую реку Священную и деньги, что текут по ней, — и то, как мы их между нами разделим.

Лайтлин, крутнув кистью, отослала невольников обратно.

— Разве заключенные меж нами договоренности не питают выгодой нас обоих?

— Скажу прямо, мне бы хотелось питаться повыгодней, — произнес Варослав. — Мой служитель изобрел разные способы этого добиться.

Тишина.

— У вас есть свой служитель, великий князь? — спросил Колл.

Варослав обратил на Колла стылый взгляд, и ученик почувствовал, как у него, прячась под теплый живот, поджимаются яйца.

— Для правителей моря Осколков они, по всей видимости, обязательны. И я подумал, стоит купить такого и мне.

Он едва наклонил лысую голову — и одна из рабынь встала и откинула капюшон, и утробно зарычала Колючка.

Кроме тонкой пряди над ухом, все волосы женщины выстригли до соломенной щетины. Ее вытянутую, тонкую шею опоясывал рабский ворот из серебра, а запястье обхватывал браслет, и между ними натянулась тонкая цепь, недостаточно длинная, чтобы считаться удобной.

На щеке наколот вздыбленный конь — клеймо княжьей собственности, однако похоже, что поработить ее ненависть так и не удалось. С розовыми жилками глаза, утопленные в синих глазницах, сверкали ею, выплескивали на весь зал.

— Боженьки, — пробормотал Колл под нос, — вот так невезуха.

Ее лицо он узнал. Исриун, дочь изменника Одема, брата короля Атиля, некогда нареченная отца Ярви, затем служительница Ванстерланда, но дерзнувшая перечить Крушителю Мечей — и проданная за это в рабство.

— Одемова тварь снова клацает на меня зубами, — прошипела королева Лайтлин.

Самый видный из градоначальников, востроглазый пожилой купец с серебряными цепочками поверх платья, прочистил горло:

— Грознейший великий князь! — Голос лишь на секунду дрогнул, когда глаза Варослава скользнули к нему. — И досточтимая королева Лайтлин, эти вопросы затрагивают всех нас. Если мне дозволено будет…

— По устоявшемуся обычаю, скотник и мясник делят вырезку, не спрашивая у свиней их мнения, — перебил Варослав.

На мгновение тишина поглотила все. Затем изящная подручная калейвского князя неторопливо наклонилась через стол к отцам города и оглушительно хрюкнула, точь-в-точь как боров. Ближайший к ней отпрянул и сжался. Все побледнели. Да, за этим столом они поназаключали много прибыльных сделок, однако до дрожи ясно, что сегодня им уже не светит провернуть ничего.

— Что вы хотите, великий князь? — задала вопрос Лайтлин.

Исриун что-то зашептала над ухом Варослава, мягко касаясь прядью княжеского плеча. Ее огненный взор метнулся к Лайтлин, потом обратно.

Лицо ее хозяина оставалось непроницаемой маской.

— Лишь справедливого.

— На все найдется свой способ, — по-деловому сухо произнесла королева. — Предположим, мы выделим вам сверху десятую часть от десятой части каждого груза…

Исриун опять наклонилась, шепча, шепча, пальцы с обгрызенными ногтями поглаживали наколку на щеке.

— Четыре десятых с десятой части, — мерно прогудел Варослав.

— Четыре десятых так же далеки от справедливости, как и Ройсток от Калейва.

В этот раз Исриун не озаботилась озвучивать свои слова через хозяина, а просто бросила в лицо Лайтлин ответ:

— На поле боя справедливости нет!

Королева сощурилась:

— Так, значит, вы приехали биться?

— Мы к битве готовы, — молвила Исриун, презрительно кривя губы.

Пока она шепчет ядом в княжьи уши, с него где сядешь, там и слезешь. Колл припомнил людей с содранной кожей, висельников на калейвских причалах и проглотил слюну. Варослава не раздухарить подначками, не задобрить лизоблюдством, не подколоть хохмами. Здесь сидел муж, дерзнуть на которого никто из прочих мужей не отважится. Человек, чья власть зиждется на слепом страхе.

Лайтлин и Исриун сошлись в единоборстве, схватились умело и люто, ничуть не уступая поединкам на боевой площадке. Без жалости колошматили друг друга мерами и ценами, кололи десятиной и отбивали удары низким процентом. — А Варослав спокойно сидел в кресле, накрытый маской — своим бесстрастным и гладким лицом.

Лишь одна возможность брезжила перед Коллом, и он просунул пальцы под сорочку, трогая гирьки. Бедная мать кричала, чтобы он слазил с мачты. Разумеется, на палубе безопасней. Но если ты возжелал изменить мир, то придется брать на себя риск. И не раз.

— Великий княже! — И удивился сам — голос прозвенел легко и чисто, будто у Рин в кузнице. — Не лучше ли вам вернуться в постель, а завершенье дел возложить на вашу служительницу?

Быть может, пережить необъятный ужас сподручнее трусу, нежели храбрецу, ибо он сталкивается со страхом изо дня в день. Колл заставил ноги ступить вперед, заставил губы сложиться в улыбку и простодушно панибратски всплеснул руками.

— Вижу я, что решения за вас принимает племянница короля Атиля. Змея, что источает яд даже в оковах. К чему тратить время и притворяться? В конце-то концов… — и Колл положил одну руку на грудь, а другой указал на Исриун — …по устоявшемуся обычаю скотник и мясник делят вырезку, не спрашивая, — а теперь вытянул обе руки на королеву Лайтлин и Варослава князя, — у свиней их мнения.

Разлилась неверящая, невероятная тишина. Потом стража Варослава встрепенулась, пришла в движение. Один выругался на языке коневодов. Другой сделал шаг и потянулся к изогнутому мечу. Потом резко, с оттяжечкой, хряснуло — Колючка тыльной стороной ладони заехала Коллу по морде.

Было б здорово заявить, что на пол он упал специально, но, правду говоря, его словно саданули кувалдой. С трудом приподнялся на локте с саднящей рожей и кружащейся головой — королева Лайтлин, встав над ним, метнула гневное пламя:

— За это ты у меня отведаешь батогов.

Канавчатая ладонь Варослава лениво приподнялась, осаживая воинов, и Колл почувствовал, как моча замерзает в пузыре от его пристального, холодного взгляда. Всего несколько дней назад ученик внушал себе: прекрати считать себя большим умником!

Иным хоть кол на голове теши.

Исриун припала к Варославому уху:

— За это вы обязаны затребовать его шкуру…

Ойкнув, она осеклась, когда князь рывком цепи пригнул ее книзу.

— Больше не объясняй мне мои обязанности. — И он отшвырнул Исриун к двери, а Колючка с пугающей силой схватила за руку Колла и поволокла следом.

— Отлично проделано, — шепнула она. — Я тебя не очень больно?

— Лупишь, как девчонка, — пискнул он, когда она, как мешок, выкинула его в придверную палату и с грохотом захлопнула створки.

— Небось, рад по уши, — сердито буркнула Исриун.

Колл медленно сел, ощупал губу, отвел от лица алые пальцы.

— Сильней бы радовался, не разбей в кровь мне рот.

— Хохочи от счастья! — Исриун обнажила зубы, скорее в агонии, нежели в улыбке. — Ведают боги, на твоем месте я заливалась бы смехом. Я была королевской дочкой! Была служителем у самой праматери Вексен! А сейчас… — Она тряхнула плечом, и в ее шею впился ошейник, но как бы ни напрягались мышцы, цепь не давала выпрямить руку. — На твоем месте я б хохотала надо мной до упаду!

Колл покачал головой, поднимаясь на ноги.

— Не на моем. Я знаю, каково быть рабом. — Он помнил подвал, где держали их с матерью. Ту темноту. Тот запах. Он помнил тяжесть ошейника и что почувствовал, когда отец Ярви приказал его сбить. Позабыть такое непросто. — Прости. Пользы от этого никакой, но я прошу твоего прощения.

Наколотый на лице Исриун конь встрепенулся, когда она проскрипела зубами:

— Я делала лишь то, что нужно. Вставала за тех, кто стоял за меня. Я старалась исполнить свой долг. Я старалась держать слово.

— Я знаю. — Колл поморщился, опустив глаза. Ну какой из него настоящий мужчина? — Но то же самое приходится делать и мне.

Прошло много времени, прежде чем отворились двери и в приемную ступила королева Лайтлин.

— Вы добились уговора, государыня? — спросил Колл.

— Поскольку яд выдавили из раны. Твоя задумка была тонка и искусна. По-моему, из тебя выйдет превосходный служитель.

На Колла повеяло таким теплом, что скрыть улыбки не получилось. Похвала могущественных хмелит. Он искренне поклонился как можно ниже.

— Вы слишком добры ко мне.

— Не стоит и упоминать, что если ты снова выкинешь подобный фортель, то взаправду отведаешь батогов.

Колл поклонился еще ниже.

— Вы безгранично добры ко мне.

— Оставался последний вопрос, на котором мы с князем все никак не сходились.

Колючка насмешливо посмотрела на Исриун.

— Твоя цена.

— Моя? — пробормотала она с расширенными зрачками.

— Я давала за тебя чудесный красный самоцвет и девку, что ухаживает за моей прической. — Лайтлин пожала плечами. — Но Варослав запросил еще и сотню серебряных гривен.

Лицо Исриун перекосило, зажатое между страхом и непокорством.

— И ты заплатила?

— За такие деньги я куплю хороший корабль с моряками и прочим. Зачем столько платить ради зрелища, как какую-то чернавку топят в помойной яме? Хозяин заждался, и он сегодня не ласков.

— Я вам еще отомщу! — рявкнула Исриун. — Тебе и твоему калеке-сынку! Я поклялась!

И тогда Лайтлин улыбнулась улыбкой ледяной, как Крайний Север, где не тают снега, и Колл задумался, не беспощаднее ли она Варослава?

— Враги — плата за успех, рабыня. Я наслушалась с тысячу подобных пустых клятв. И до сих пор безмятежно сплю. — Королева щелкнула пальцами. — Идем, Колл.

Он оглянулся напоследок на Исриун — девушка добела туго намотала звенья цепи на пальцы, уставившись в открытые двери. Но отец Ярви вечно твердил, что хороший служитель трезво смотрит на мир и спасает, что в его силах. Колл поспешил за Лайтлин.

— Государыня, что вы ему отдали? — спросил он, пока гетландцы спускались по витой лестнице, где за окнами ворочалась Матерь Море.

— Варослав не дурак, и змеюка Исриун наподсказывала ему много дельного. Он знает, что мы слабы. Он решил расширить свою власть на север, вверх по Священной до побережий моря Осколков. — Она сбавила голос. — Мне пришлось отдать ему Ройсток.

Колл оторопел. Ничто из сегодняшнего не соответствовало напутствию Бранда пребывать в свете.

— Княжеский дар. Но разве город наш, чтобы его отдавать?

— Он Варославов, чтобы его забрать, — произнесла Лайтлин, — разве что мы или Верховный король его остановим.

— Мы с Верховным чуточек заняты друг другом, — прорычала Колючка.

— Мудрый не воюет совсем, и лишь глупец ведет сразу несколько войн.

Колючка кивнула стоящим у покоев королевы ратникам и толкнула створки.

— Чует мое сердце, Ройстоком Варослав не ограничится.

Переступая порог, Колл представил безжизненный взгляд князя, и его затрясло.

— Мое чует, что Варослав не ограничится и краем мира.

— Назад! — гаркнула Колючка, отпихивая королеву к стене. Ее топор взмыл так стремительно, что чуть не отхватил Коллу бровь.

В тени дальнего угла, на столе, ногу на ногу, кто-то сидел. Лохматый оборванный плащ, капюшон надвинут. От ударов взлетевшего сердца Колл едва не уронил кинжал на ногу. Проворные пальцы теряют прыть, когда щеку холодит дыхание Смерти.

На счастье, поколебать Колючку оказалось труднее.

— Говори, — ощерилась она, вмиг приняв боевую стойку между королевой и их посетителем. — Не то убью.

— Моим топором меня и зарубишь, Колючка Бату? — Клобук колыхнулся, в тени сверкнули глаза. — А ты, Колл, вырос. Помню, как ты висел на мачте «Южного Ветра», а мать все орала, чтоб ты слезал. Помнится, ты упрашивал показать тебе волшебство.

Топор Колючки плавно опустился.

— Скифр?

— А что бы просто не постучаться? — вмешалась Лайтлин, отстраняя Колючку и разглаживая платье до всегдашнего лоска.

— Когда стучишься, могут не отворить, Златая Королева. А моя дорога была долгой — из краев под Альюксом, вверх по Запретной и по Священной, в обществе Варослава-князя. Впрочем, без его ведома. — Капюшон Скифр обвис, и Колл сорвался на вздох. Даже в полутьме он разглядел, что левую половину лица гостьи избороздили ожоги, полброви пропало, а в стриженой седине там и сям повылазили плеши.

— Что случилось? — проговорила Колючка.

Скифр улыбнулась. Вернее, улыбнулась половина ее лица. Другая сжалась и перекрутилась, как старый кожух.

— Праматерь Вексен послала людей на юг, голубка. Наказать меня за воровство талисманов из запретных развалин Строкома. — Она зыркнула на эльфий браслет на Колючкином запястье — тот пульсировал ярким бело-голубым светом. — Они сожгли мой дом. Они убили моего сына с женой. Они убили даже сыновей моего сына. Но этим людям оказалось невдомек, что убить меня не слишком легко.

— Память праматери Вексен долго лелеет обиды, — полушепотом произнесла Лайтлин.

— У других тоже долгая память — и это она узнает. — Скифр выпятила подбородок, пестрые ожоги будто блеснули. — Праматерь Вексен пригласила ко мне Смерть. Хороший тон требует вернуть любезность. Я зрела знамения. Я наблюдала за птицами в небе. Я разгадала написанное рябью волн. Ты отвезешь меня через море Осколков, в Торлбю. Тебе еще хочется увидеть колдовство, Колл?

— Ну… нет? — Но, как часто казалось, людям нравилось его расспрашивать, не проявляя особого интереса к ответам.

— Мне надо переговорить с отцом Ярви. — Скифр растянула губы и с обнаженными зубами пролаяла: — А после я иду на войну!

18. Пепел

Флот Атиля изготовился харкнуть в рожу Верховному королю.

Рыжеволосый тровенландец, встав во весь рост на скале, ревел строфы баллады об Ашенлир — без никакой мелодичности, зато с небывалою силой. То любимое закаленными вояками место, где ближняя дружина королевы готовилась к смерти в доблестной схватке. Все вокруг подпевали одними губами знакомые слова о том, как воины в последний раз ласкали точилами лезвия, рывками набрасывали тетивы и туго затягивали пряжки.

Стоило полагать, что идущие в бой скорее предпочтут песни, в которых герои доблестно уцелеют в битве, чтобы потом умереть своей смертью — старыми, толстыми и богатыми. Но вот таковы они, воины — не много смысла в их поступках, если вдумчиво разобраться. Одна из причин, по которым Рэйт старался ни во что особо не вдумываться, коли можно этого избежать.

С кораблей поснимали любой лишний вес, припасы повываливали на берег, дабы освободить место для большего числа бойцов. Иные из них решили надеть кольчуги — из страха перед клинком иль стрелой. Другие решили снять — из страха перед холодными объятиями Матери Моря. Таков безрадостный выбор — игра безумца на все, что есть в жизни и когда-нибудь будет. Только вот из таких решений войны и состоят.

Всяк солдат по-своему изыскивал себе храбрость. Вымучивал недозабавные шутки и перебарщивал с хохотом, или бился об заклад, кто пожнет больше трупов, или распоряжался, как поделить его вещи, если сам до заката уйдет в Последнюю дверь. Некоторые хватались за святые обереги или за памятки от любимых женщин, обнимались и хлопали соратников по спинам, вопили друг перед другом — с вызовом или братской поддержкой. Другие стояли молча, отстраненно пялились на Матерь Море, туда, где вскоре свершится их рок.

Рэйт был готов. Был готов уже много часов. Много дней. С тех самых пор, как они укрепили ров и Скара вместе с Атилем проголосовали за битву.

Поэтому он повернулся к бойцам спиной, устремив жесткий взгляд на обугленные городские руины над прибрежным песком, и глубоко втянул запах морской соли и дыма. Занятно, что никому не надо наслаждаться вздохами до поры, пока не близок последний из них.

— Он звался Вальсо.

— А? — оглянувшись, откликнулся Рэйт.

— Этот городок. — Синий Дженнер пальцами причесывал бороду — налево, потом направо, потом обратно. — Давеча тут стоял недурный рынок. Ягнята по весне. Рабы по осени. Короче, сонная заводь, зато, когда народ возвращался с набега, творилось буйство. В той усадьбе я провел не одну жаркую ночку. — Он кивнул на покосившийся дымоход, до сих пор торчащий среди мешанины паленых балок. — Кажись, тут и стояла. Только представь, каково оно. Распевать песни с ребятами — нас уже и в живых почти не осталось.

— У тебя был звонкий голос?

Дженнер усмехнулся.

— Я так считал, когда выпью.

— По ходу, больше здесь не запоют. — Рэйт попытался понять, сколько семей строило уют под кровом этих сожженных срубов. Под кровом всех жилищ тровенландского побережья вдоль их морского пути на запад. Хутор за хутором, село за селом, город за городом обращены в пепел, в призраков.

Рэйт поразминал пальцы левой руки — опять застарелая боль в костяшках. Не скрыть от богов — он и сам изрядно спалил. Засматривался с радостным замиранием сердца, как в ночи скачет пламя, и становился могучим, как бог. Кичился этим, хвастался, возносился от Гормовой похвалы. Не думать о пепле — такой в свое время он решил сделать выбор. О пепле и тех непутевых, что все потеряли. И о тех непутевых, кто погиб. Кто сгорел. Однако сны не выбирают.

Говорят, боги шлют тебе те, которые ты заслужил.

— Спору нет, Йиллинг Яркий обожает жечь, — промолвил Дженнер.

— А чего ты ждал? — буркнул Рэйт. — Он ведь поклоняется Смерти?

— Значит, послать его с ней на встречу — добрый поступок.

— Это война. О добре здесь лучше забыть.

— Ты и не вспоминаешь!

Он ухмыльнулся, заслышав этот голос, так похожий на его собственный, и повернулся навстречу брату, залихватски вышагивающему меж моряков команды «Черного Пса».

— Глазам не верю, сам великий Рэкий, щитоносец Гром-гиль-Горма! Кого же теперь король заставил таскать его меч?

Рэкки изобразил свою уклончивую ухмылочку, которой Рэйт так до конца и не научился, несмотря на одинаковые с братом лица.

— С трудом, но нашел кой-кого, кто в атаке не спотыкается о собственные ноги.

— То есть не тебя?

Рэкки хмыкнул.

— Оставил бы шутки мужикам поумнее.

— А ты б оставил драки дядькам покрепче. — Рэйт обхватил его — полуобнял, полупридушил и прижал к себе. Он всегда был тем, кто сильнее. — Не дай Горму себя затоптать, понял, братка? Без тебя я не мыслю будущей жизни.

— Не дай Атилю себя утопить, — выворачиваясь на волю, ответил Рэкки. — Я тебе гостинец принес. — Он протянул краюху красноватого хлеба. — Раз уж безбожники-тровены не жрут последний кусок.

— Сам знаешь, я в удачу не верю, — сказал Рэйт, запихивая в рот ломоть с кровяным привкусом.

— Зато верю я, — произнес Рэкки, отступая назад. — Как закончим, повидаемся — охренеешь от моей добычи!

— Охренею, если сумеешь хоть что-то добыть, сачкун! — И Рэйт запустил в брата остатками хлеба, раскидывая крошки.

— Сачкуны больше всех и хватают, братюня! — уворачиваясь, откликнулся Рэкки. — Народ любит попеть про героев, но стоять рядом с ними в сражении — кому оно надо!

И вот братик уже среди команд отправляется в бой вместе с Крушителем Мечей. В бой вместе с Сориорном и другими дружинниками Горма. Парнями, которых Рэйт знал полжизни, и то была ее лучшая половина, и он сжал кулаки — душу рвало, тянуло двинуть за братом. Тянуло опять за ним приглядеть. В конце концов, сильным-то был он.

— Ты по нему скучаешь?

Стоило полагать, что со временем пора к ней уже пообвыкнуть, однако при виде остроскулой мордашки Скары из мозгов Рэйта по-прежнему вышибало все мысли. Сейчас повелительница следила, как Рэкки держит путь сквозь толпу воинов.

— Вы провели вместе всю жизнь.

— Айе. И меня от него уже тошнит.

Видимо, Скару он не убедил ни капли. У нее чутье угадывать то, что творится в его башке. Быть может, там и загадок-то никаких.

— Если сегодня мы выиграем, есть надежда, что придет время для Отче Мира.

— Айе. — Хотя обычно у Матери Войны возникают другие соображения.

— Тогда ты сможешь присоединиться к брату и снова лить вино Горму в чашу.

— Айе. — Хотя теперь такая картина нравилась Рэйту все меньше и меньше. Пускай его честь и ущемляет служение псом у Скары, она все равно гораздо милее Крушителя Мечей. К тому же, надо сказать, тут не приходится каждую минуту доказывать, что ты самый суровый головорез. И, надо добавить, если доказать не получится, по голове тебя никто лупить не станет.

Самоцветы на серьгах отразили вечернее солнце — Скара повернулась к Синему Дженнеру.

— Сколько нам придется ждать?

— Недолго, моя королева. У Верховного короля слишком большое войско и слишком мало судов. — Он кивнул в сторону скалистого выступа на мысу, черного пятна, под которым мерцали непостоянные воды. — Они будут высаживаться по чуть-чуть, вот за этим уступом. Когда Горм сочтет, что время приспело, он продудит в рог и сомнет тех, кто на суше. А мы в тот момент уже будем на веслах и постараемся застигнуть как можно больше нагруженных кораблей посреди пролива. Во всяком случае, Атиль замыслил все именно так.

— Скорее, отец Ярви, — вполголоса произнесла Скара, глядя на море. — Вроде довольно все просто.

— К сожалению, говорить всегда проще, чем делать.

— У отца Ярви есть новое оружие, — донесла сестра Ауд. — Подарок от Императрицы Юга.

— У отца Ярви вечно что-нибудь есть, — Скара вздрогнула, прикоснулась к щеке, затем отвела алые пальцы.

Это бродил среди воинов прядильщик молитв с жертвенной кровью — подношением Матери Войне. Жрец стенал святые напутствия, макал в чашу багровые пальцы и брызгал удачей в бою на людей.

— На доброе оружие в битве, — пояснил Рэйт.

— Меня там не будет. — Скара уставилась на развалины Вальсо, сжав губы ровной, сердитой линией. — Мечом бы я взмахнула с большим удовольствием.

— Я взмахну вашим мечом. — И, прежде чем сам осознал, что творит, Рэйт встал на колено, прямо на камни, и протянул ей секиру, держа в обеих ладонях. Словно Хордру Избранный Щит из напевов.

Скара посмотрела, удивленно приподняв бровь:

— Это же топор.

— Мечи — для парней красивых и умных.

— Быть одним из двух уже неплохо. — Сегодня ее волосы были стянуты в толстый темный пучок, и она перекинула его через плечо, и, подобно Ашенлир из песни, наклонилась, не отрывая своих глаз от его, и поцеловала стальное лезвие. Рэйту не стало б так жарко, поцелуй она самого его в губы. Сплошное дурачество, но почему б людям не подурачиться, коль впереди уже разинула пасть Последняя дверь?

— Буде Смерть на воде ты узришь, — проговорила она, — подвинься, и дай ей пройти.

— Гоже воину под руку со Смертью ступать, — вставая, отозвался Рэйт. — Так недругов с нею ему посподручней знакомить.

А теперь вниз, навстречу Матери Морю, на волнах плывет и играет закат. Вниз, навстречу сотне кораблей — их качает прилив, стая резных чудищ беззвучно рычит, шипит, скрежещет. Вниз, вместе с воинством спешащих братьев, лишь их умение, отвага и пыл преградят Последнюю дверь, людской поток стекает, встречает набежавший поток воды.

Внутри забурлило пьянящее варево восторга и страха, когда оказалось, что Рэйт сидит у самого штевня — как всегда, среди тех, кто первым примет бой. В глотке уже зазудело веселье схватки.

— Ты бы хотел сейчас к Крушителю Мечей? — спросил Дженнер.

— Нет, — ответил Рэйт и не слукавил. — Один умный мужик как-то сказал мне, что на войне главное — правильно распорядиться тем, что у тебя есть. Нет воина ужаснее Крушителя Мечей, когда упрет он стопы в Отче Твердь. — Телохранитель подмигнул Дженнеру. — Но, сдается, ты, старый проныра, знаешь ладьи как облупленные.

— Нос от кормы отличить сумею. — Синий Дженнер шлепнул его по плечу. — Приятно встретить тебя на борту, мальчуган.

— Постараюсь не подвести, старикашка. — Рэйт намеревался выдавить едкую колкость, подобно тому, как подначивал брата, но слова вышли наружу спокойно и просто. Даже слегка надломленно.

Дженнер улыбнулся, дубленое лицо смялось складками.

— Не подведешь. Слушай короля.

Атиль взобрался на рулевой мостик своего корабля, одной рукой баюкая меч, одну ногу уперев в скругленный брус поручня, одной ладонью держась за штевень у кованой морды оскаленного волка. На нем не было ни кольчуги, ни щита, ни шлема, королевский венец ярко вспыхивал в седых волосах. Он полагался на свое мастерство, на добрую сталь, на издевательское небрежение Смертью, что устрашало его врагов и восхищало соратников, а предводителю это куда важнее брони.

— Добрые други! — воззвал он скрипучим, перетирающим голосом, утихомирив шумок на бортах. — Храбрые братья! Витязи Гетланда и Тровенланда! Довольно вам уже ждать. Сегодня мы воздадим Матери Войне должное. Сегодня — наш багряный день, кровавый день, день стервятников. Сегодня наш бой!

Рэйт зарычал во все горло, и все, кто рядом.

— Этот день служители опишут в своих древних книгах, — возгласил Атиль, — и скальды воспоют его у вечернего очага. Об этом дне вы поведаете отпрыскам ваших внуков, и вас переполнит гордость — ведь вы были здесь! Мы — меч, что срубит ухмылку с Йиллинга Яркого, мы — ладонь, что отвесит пощечину праматери Вексен. Гром-гиль-Горм и его ванстерцы разобьют отряды Верховного короля о неумолимого Отче Твердь. Мы загоним их в холодные руки Матери Моря.

Король словно вырос, седые волосы разметало вкруг заскорузлого лица, вкруг лихорадочно ярких глаз.

— Всех нас ждет смерть, братья. Прошмыгнете ли вы трусливо мимо нее в Последнюю дверь? Или встретите ее с поднятой головой и мечом наголо?

— Меч наголо! Меч наголо! — И по всей водной глади клинки с неудержимым свистом покинули ножны.

Атиль ответил суровым кивком.

— Я не служитель. Других слов я не припас. — Он снял меч с согнутого локтя и вскинул ввысь, пронзая небо. — За меня поговорит мой клинок! Слово за сталью!

Взлетели приветствия, мужи затарабанили, заходили кулаками по веслам. Тупили тщательно заточенные клинки о кованые кромки щитов, вздымали лезвия к небу — над каждым судном засверкал стальной лес, и Рэйт кричал громче всех.

— Ни за что б не подумал, что услышу, как ты славишь короля Гетланда, — шепнул Дженнер.

Рэйт кхекнул, в горле запершило.

— Айе, верно. Лучшие соратники получаются из злейших врагов.

— Ха. Ты, малыш, начал учиться.

Потянулось долгое затишье. Любой слабый звук гремел, как гром. Легонько отзывается древесина под сапогом Рэйта, ленивый прибой омывает пляж. Шелестит кожа — Синий Дженнер трет мозолистые ладони, неразличимо бормочут последние молитвы Матери Войне. Скрипят уключины, и хрипло курлычет чайка, заложив круг над флотом, а потом улетая на юг.

— Добрый знак, — произнес король Атиль и резко рубанул, опуская меч.

— Взяли! — взревел Дженнер.

И все взялись за весла, молодая кровь горячилась от испуга и ненависти, от голодухи по добыче и жажды прославиться. Как борзой, спущенный с поводка, «Черный Пес» помчался в море, вперед Атилева флагмана с серыми парусами, высокий нос рассеивал брызги, соленый ветер трепал Рэйту волосы. Древесина стонала, вода грохотала о бока корабля, и поверх шума он слышал, как истошно орут другие кормчие, как понукают свои команды вступить первыми в битву.

Вот для чего он был создан. И стало так радостно, что Рэйт запрокинул голову и по-волчьи завыл.

19. Со стороны

Сердце Скары бултыхалось где-то во рту, когда она уцепилась за корень и подтянулась к гребню травяного наката. Не самое царственное поведение, что быстренько отметила сестра Ауд, но Скара просто не усидела бы, грызя ногти на камушках, пока решалась судьба Тровенланда.

Пусть поучаствовать в сражении не в ее силах. По крайней мере, она может на него смотреть.

Поверхность выровнялась, и, пригибаясь, девушка медленно двинулась дальше. С юга открывалось зазубренное побережье Ютмарка. Покатые холмы, серые дюны, потом искристые воды самих проливов и, наконец, наполовину пересекшие их корабли.

— Флот Верховного короля, — шепнула сестра Ауд, от подъема ее лицо сильней обычного походило на персик.

Весла окунаются в море, кораблей несколько дюжин. Есть поджарые и лоснистые, построенные для битвы, есть толстобрюхие торговцы — наверняка набитые воинами, которых праматерь Вексен послала на север. Воинами, чья цель — разметать их союз и раздавить Скарин крохотный очажок Тровенланда, как равнодушный мальчишка давит жука.

Накатила жаркая злость, она стиснула кулачки, торопливо проделала последние шаги до макушки возвышенности на их мысу и встала между отцом Ярви и матерью Скейр. Служители глядели на запад. Длинный пляж простирался вдаль, туда, где тонула Матерь Солнце.

— О боги! — выдохнула она.

Галечное взморье кишело, бурлило людьми, словно то муравьи облепили свое порушенное жилище. Раскрашенные точки щитов. Блестит, перемигивается сталь. Цветастые знамена реют на ветру, отмечая места сбора команд. Тех солдат Верховного короля, что уже высадились на берег. Две полные ходки всеми галерами, а то и три. Сотни воинов. Тысячи. Не верилось, что они настоящие.

— Как же их много, — прошептала она.

— Чем большим мы позволим переправиться, — сказала мать Скейр, — тем больше Гром-гиль-Горм застигнет на этом берегу. Тем больше мы их убьем.

Последнее слово вонзилось жестко, как смертельный кинжал, и Скара, комок тревоги, схватилась одной рукой за другую.

— Как думаете… — голос упал до каркающего хрипа, когда она насилу выговорила это имя: — Йиллинг Яркий здесь, с ними? — Она снова увидела его спокойное, мягкое лицо, услышала его тонкий, мягкий голос, ощутила кожей эхо ужаса той ночи и взбеленилась от собственной трусости. Она, пропади все пропадом, королева. Королевам бояться нельзя.

Отец Ярви коротко взглянул на нее.

— Всяк истинный герой командует с переднего края.

— Он не герой.

— Всякий герой для кого-то злодей.

— Герой он или злодей, — молвила мать Скейр, ее голубые, такие голубые глаза были прикованы к разбросанным внизу ратям, — своих бойцов он не подготовил.

Она была права. Они выстроились в щитовую стену среди дюн, выше пляжа, отгородясь от темного и мрачного леса. Посередине строя воткнули шест с солнцем о семи лучах — солнцем Единого Бога, но даже Скара, чей боевой опыт не многим превышал наблюдения за пацанвой на площадке для упражнений за дедушкиным дворцом, могла определить, что шеренги их скверны, изогнуты и полны прорех.

— Праматерь Вексен насобирала народу со всех краев света, — сказал отец Ярви. — Они не приучены вместе сражаться. Они даже не говорят на одном языке.

Флот короля Атиля, громадная стрела из кораблей, обогнул мыс, чайки, кружившие над пенным следом, повернули обратно, к пепелищу сожженного Вальсо. Должно быть, на судах Верховного короля их заметили: некоторые разворачивались, чтобы встретить угрозу, некоторые — чтобы плыть назад, другие ускорили ход к берегу. Цеплялись весла, ладьи толкались в неразберихе.

— Внезапность на нашей стороне, — сестра Ауд наконец перевела дух. — Внезапность — половина битвы.

Скара мрачно покосилась на нее:

— Сколько битв прошло с вашим участием?

— Я верю в наш союз, государыня, — сказала служительница, складывая на груди руки. — Я верю в Крушителя Мечей, в короля Атиля и в Синего Дженнера тоже.

— И в Рэйта, — нежданно для себя добавила Скара. Мало того, что произнести это вслух — она даже не сознавала, что в него верит.

Сестра Ауд повела бровью:

— А вот в него почему-то не так.

Заревел, раскатился протяжный зов рога, глубокий гул, от которого, казалось заходили ходуном все внутренности.

Мать Скейр встряхнулась и выпрямилась.

— Крушитель Мечей явился на пир!

И разом из-за деревьев посыпались воины, единой волной устремляясь на прибрежные дюны. Скара догадывалась, что они бегут со всех ног, но отсюда казалось — ползут, словно мед течет на морозе.

Она обнаружила, что ухватилась забинтованной кистью за плечо сестры Ауд. Такой испуганной ей не доводилось быть с ночи, когда горел Лес, но теперь к страху примешивалось почти невыносимое возбуждение. Ее судьба, удел всего Тровенланда, участь союза трех стран, будущее самого моря Осколков закачались на острие меча! Едва хватало сил просто стоять и смотреть, и не было сил отвести взгляд.

Из строя людей Верховного короля выбежал воин, неистово махая руками, он пытался укрепить стену щитов перед натиском. Доносились его ломаные вопли, обрывочные, не различимые на ветру, но уже слишком поздно.

Крушитель Мечей занес свою длань. Она увидела парящее черное знамя, сталь вспыхивала под ним, как барашки на гребне волны.

— Вам смерть пришла, — шептала она.

Заныло лицо — нельзя с такой силой напрягать скулы, щипало в груди — нельзя так часто глотать воздух. Она взмолилась Матери Войне, темным, жестоким прошением — чтобы захватчиков смели с ее земли и сбросили в море. Чтобы она, до того, как сядет Матерь Солнце, плюнула на труп Яркого Йиллинга и забрала у него назад свою храбрость.

По-видимому, ответ на ее молитву разворачивался прямо перед глазами.

Черным шквалом ванстерцы слетели с травянистых уступов, ветер нес отголоски их боевого клича, раскатистые и чуждые, и, будто стена из песка пред великим водяным валом, центр кривого щитового заслона начал крошиться. Девушка почувствовала прикосновение ладони Ауд и крепко сжала руку служительницы.

Люди Горма ударили в переминающийся строй, и Матерь Война расправила крылья над тровенландским брегом и с улыбкой обозрела побоище. Ее гласом был шторм металла. Грохот, подобный тысяче кузниц и сотне скотобоен.

Порой, по неведомой прихоти, ветер швырял в ухо Скаре целые слова, фразы или окрики, полные гнева, боли или боязливой мольбы, и тогда она вздрагивала, будто это произносили над ее плечом.

Отец Ярви шагнул вперед: побелелые пальцы обхватывают посох эльфийского металла, глаза неукротимо пожирают песчаный берег.

— Так, — прошипел он. — Да, вот так!

Правое крыло войска Верховного короля медленно, нехотя прогибалось, и вдруг, в одно мгновение бойцы ринулись прочь, спасаться — назад, на галечник, оружие полетело на землю. Но оттуда бежать было некуда, лишь только в руки Матери Моря, а обнимала она, спору нет, неласково и неуютно.

На дюнах повыше несколько сцепок ратников Верховного короля еще держали оборону, стремясь увековечить в преданиях свою стойкость. Но то были лишь островки посреди потопа. И Скара воочию убедилась, какой разор способна учинить над могучей армией паника, и выучила назубок, как может переломить битву сверхмалый миг, и смотрела, как золотую эмблему Единого Бога валят и топчут сапогами преданные Матери Войны слуги.

В кильватере Гормова натиска серый пляж пещрили темные груды, словно водоросли после ненастья. Поломанные щиты, поломанные секиры. Поломанные людские тела. Вытаращенные глаза Скары обшаривали остатки побоища: она пыталась хоть примерно оценить число павших. А потом резко сдавило горло, так туго, что ей никак не удавалось сглотнуть.

— Это я, это сделала я, — прошептала она. — Мое слово. Мой отданный голос.

Сестра Ауд, утешая, пожала ей руку.

— И вы поступили верно, моя королева. Сбереженные жизни здесь будут стоить потерянных жизней впоследствии. Это — наибольшее благо.

— Наименьшее зло, — пролепетала Скара, вспоминая уроки матери Кире, однако ее позаимствованная на время служительница ошиблась. То, что она почувствовала, было отнюдь не виной. То был трепет перед могуществом собственной власти. Наконец-то она действительно ощущала себя королевой.

— Погребальные костровые сегодня ночью умаются, — сказал отец Ярви.

— А потом, в свою очередь, и вульсгардские торговцы рабами. — На сей раз тон матери Скейр выражал одобрение с оттенком зависти. — Пока что все протекает по вашему замыслу.

Отец Ярви присмотрелся к морю, поерзал челюстью, исхудалое лицо исказилось.

— Пока что.

На Отче Тверди враг разбит наголову, но в проливе острие флота короля Атиля только сейчас дотянулось до спутанного клубка судов Верховного короля. На самом переднем краю Скара заметила синий парус, наполненный ветром, прикусила нежную кожу под ногтем и на языке почуяла кровь.

20. Убийца

— Ты, главное, не выкидывай глупостей, ладно? — попросил Синий Дженнер.

Рэйт вспоминал боевую площадку в Вульсгарде. Как повалил там парня, вдвое крупнее себя, — настолько силен и быстр оказался собственный удар. Как глазел на соперника, сжавшегося в пыли. Припомнил, как тень от его сапога упала на лицо побитого парня. Как непомерная ладонь Гром-гиль-Горма легла на плечо.

Чего же ты ждешь?

Он сосредоточился на флоте Верховного короля: мельтешат натянутые леера, и грузно хлопают весла, парусину бичует ветер, и жилы рвут моряки.

— В бою есть только одна глупость — околачиваться сзади, — прорычал он и сунул в рот тот закаленный в стычках колышек-перемычку. Зубы нашли свои вмятины — точно, как две половинки разбитой чаши.

Скоро скользящий киль «Черного Пса» прорезал волну, окатил ливнем гребцов и воинов, пригнувшихся между весел.

Рэйт мельком оглянулся на берег. Край суши подпрыгивал — это Матерь Море поднимала и опять бросала «Черного Пса». Подумалось, смотрит ли на них сейчас Скара, подумалось о ее глазах, огромных, зеленых — того и гляди поглотят, как топь. Потом мысли перескочили к Рэкки, одному среди шквала битвы, и некому прикрыть ему спину — и Рэйт стиснул ручку щита так крепко, что застонали сбитые костяшки.

Корабли Верховного короля стремглав мчались навстречу, различимы рисунки на щитах: выцветшие ворота, голова вепря, четыре меча выложены в квадрат. За краем борта видны натянутые скулы гребцов. Когда встречная ладья накренилась, разглядел наведенные луки — и над водой понеслись стрелы.

Рэйт припал за щитом, услышал, как против лица щелкнул острый наконечник, откинулся через плечо и перекатился. Другая стрела упокоилась рядышком, впившись в планширь. Стало жарко дышать, он языком поправил колышек и плотнее свел зубы.

Позади зазвенели тетивы, по дуге взмыли ответные стрелы — подхваченные ветром, быстрым градом сыпались на корабли Верховного. Кормчие Атиля ревели, требуя ходу. Вражье оружие колотило в щиты, в борта и весла, ратники вокруг собирали отвагу в кулак, настраивались убить, настраивались умереть, и Рэйт осилил новый вдох и был как все, и тук, тук, тук, топорищем о планширь отстукивал биение сердца.

— Влево! — зычно взревел Синий Дженнер, выбрав мишень. Корабль, верно, из Нижнеземья — без головы зверя, лишь закручивался резной завиток на носу. Его команда налегала вовсю — отвернуть, зайти по кругу и встретить «Черного Пса» грудь в грудь. Кормчий тужился над рулевым веслом, но ветер был против него.

— Сердце железное! — вступил рев. — Глава железная! Руки железные!

— Вам смерть пришла! — завопил кто-то, и прочие подхватили крик, и Рэйт рвал с ними голос, хотя из-за колышка во рту получалось лишь рычать и брызгать слюной. Не выдержав, как разгорается, обжигает дыхание, он рубанул секирой в набортный брус, полетели щепки. Снова над водой рыскали разозленные стрелы, гремели молитвенные призывы и боевые кличи. «Черный Пес» кромсал волны навстречу нижеземскому судну, команда на том борту пучила глаза и пятилась, и Рэйт почуял их страх, почуял их кровь, выпрямился во весь рост и оглушительно взвыл.

Киль вспорол древесину с сотрясающим, расшибающим грохотом, весла повырывало, они трещали, разламывались, соскальзывали с груди «Черного Пса», будто копья. Задрожала обшивка, воинов замотало — сейчас им надо цепляться, кто за что может. От удара корабль из Нижнеземья покосился набок, моряки послетали с рундуков, один лучник упал, и стрела его понеслась ввысь, навстречу заходящей Матери Солнце.

Над пробуренной килем брешью зазмеились крючья-захваты, вонзая свои железные пальцы. Один зацепил нижеземца под локоть и уволок, верещащего, в воду.

— Взяли! — взревел Дженнер, и корабли потащили друг к другу, между бортами провис клубок рваных канатов с застрявшими веслами. Рэйт оскалился и поставил ногу на планширь.

С небес рухнул камень, цокнул по голове ратнику, стоящему рядом. Мужик распростерся на палубе с широкой вмятиной на шлеме — окровавленный край смялся и съехал на нос.

Чего же ты ждешь?

Он оттолкнулся и прыгнул, перелетел над пенной водой и упал среди людского скопления, копье проскоблило о щит, едва не скрутив его с руки.

Рэйт отмахнулся секирой, зарычал, рубанул снова, пуская слюну, плечом повалил противника, заметил, как другой, рыжебородый заносит свою секиру. На ремешке вокруг шеи недруга крыло галки — амулет, наделяющий быстротой. Наделил недостаточно. Под глаз воткнулась стрела, и рыжий бессильно зашарил руками по древку.

Рэйт ударил сам, попал рыжему в голову наповал. О корабельный бок разбилась волна, друг и враг — все разом промокли насквозь. Брызги морской воды, брызги крови, повсюду давят, толкают, сшибают, орут. Котел обезумевших харь. Зыбкое море приподняло корму судна, и Рэйт навалился под уклон, оттесняя щитом врагов, всхрапывал и стонал — волчья повадка, волчья душа.

В едином шквале сливалось все: треск досок, лязг металла и надсадные вопли, буря металась в голове Рэйта, пока сама черепная коробка не зазвенела ей в такт. Пока не раскололась, пока не лопнула от нее. Палубу затянула морская слизь, кровавая жижа. Сотрясение. Дерущиеся закачались, затоптались, переступая и спотыкаясь: корабль качнулся назад и с хрустом притерся бочиной к другой ладье. На ней зверя на штевне так густо истыкали стрелами, что тот стал вылитый еж.

Укол копьем, острие целит в него, но смятение уже властвовало над нижеземцами, и не было боевитости в том ударе. Рэйт — слишком быстр, слишком горяч для противника — обогнул наконечник, словно размотал себя вокруг копья и следом размотал сверкающий диск — свою секиру, и вогнал ее в плечо копейщика, и силой удара опрокинул его через планширь, в накатившую воду.

Жалость — это слабость — так заставляла повторять их мать Скейр, прежде чем накормить хлебом. — Сжалился — проиграл.

Рэйт двинул левой, наотмашь в обвод, и краем щита влепил гребцу в пасть, тот заковылял, задохал — подавился своими зубами.

Синий Дженнер цепко держался за штевень, сапог на борт — расставлял людей потрепанным мечом по местам. Выкрикивал какие-то слова, но Рэйт теперь — здоровенный пес. Если он раньше и разумел людскую речь, то это было давным-давно и далеко не в здешних краях.

Судно столкнулось с другим кораблем. Человек за бортом издал булькающий вскрик, и его раздавило между обшивок. Вспышка, взметнулось пламя, наполнило светом клинки, испуганные лица резко обернулись к огню.

Боевое снаряжение отца Ярви, с дальнего юга. Горшок с огнем перекувырнулся в воздухе и разбился, на толстобрюхой барже расцвел пожар. С палубы посыпались люди — горят, визжат. Снасти превратились в насечки из пламени, огненные лужи расплывались на самой Матери Море.

Ладонь Горма легла Рэйту на плечо. Чего же ты ждешь?

Он зарубил еще одного, раздавил сапогом павшего, рассек спину другому — не стоит пытаться бежать. Рэйт оружием пробивал дорогу через корабль. Впереди высокий воин, на наноснике шлема сияет золото, на руках кольца-монеты ярко блеснули, поймав луч заходящего солнца.

Рэйт сблизился, полуприсел в низкой стойке, зарычал, обдавая слюнями палубу, людей и тени, плясавшие вокруг них. Пожар проливал пестрящий свет.

Оба скакнули друг на друга одновременно. Секира взвизгнула о меч, меч лязгнул о щит, пинок, потеря равновесия и удар, проминающий палубу, — Рэйт едва успел откатиться.

Он пошел по кругу, дрожали влажные губы. Неудобно ступать, раскачивается секира. Вот оно — его тень вытянулась по палубе в сторону капитана. Матерь Солнце низко, сейчас она упадет врагу на глаза. Упала — и Рэйт тут же метнулся вперед.

Бородой секиры сбил, сковырнул щит. У капитана длинней досягаемость, но Рэйт привалился вплотную и головой боднул его в рот, под самый золоченый наносник.

Тот ударился, вцепился за планширь, секира Рэйта хрумкнула о дерево, и капитанские пальцы закрутились в воздухе, за борт вывалился меч. Предводитель попытался встать. Рэйт, с ревом роняя розовую пену, врезал ему в низком замахе и попал под завернувшийся подол кольчуги. Треснуло, колено капитана выгнулось в обратную сторону, и он со стоном упал на ладони.

Шлепок от Горма ужалил Рэйта в щеку. Да ты настоящий убийца!

Он глодал колышек и рубил, рубил и рубил, заливался слюной и соплями, пока наконец оказался не в силах одолеть очередной взмах, и тогда приткнулся к борту. Кровь на лице, кровь во рту.

Над водою стелился дым: из глаз текло, в горле першило.

По крайней мере здесь битва окончена. Мертвецы. Вопят недобитки. Ладья дрейфует — волна поигрывает распростертыми телами, тихонько подталкивает ими киль. У Рэйта разъехались колени, и он плюхнулся на задницу, под тень резного завитка на штевне.

Новые корабли Атиля резали волны. Мелькали стрелы, валились крючья, ратники перескакивали с ладьи на ладью, воины дрались, голосили, умирали — черные тени в закатных сумерках. Пламя расползлось на большие торговые галеи и ревело в полумраке, весла — факелы великанов — перекрещивались огненными узлами.

— Вот это вышла драчка так драчка. — Кто-то положил на колени Рэйту шлем капитана и постучал по нему. — В тебе, парень, что — совсем нету страха?

Рэйт не сразу сумел разомкнуть сведенные челюсти и ободранным языком вытолкнуть изо рта слюнявый, замусоленный колышек.

Порою казалось, что в нем ничего-то и нет, кроме страха. Потерять свою службу. Остаться одному. Страха перед тем, что он натворил. Что мог натворить.

Только одно не пугало его — только бой.

21. Победа

Черной невидью стала земля, когда днище первых кораблей пробороздило песок. Темно-синюю ткань небес надсекло облако и искололи острия звезд. Вдали, среди потемневших вод, догорали остатки флота праматери Вексен.

Команды спрыгивали в прибой, хохоча, барахтались в пенных наплывах волн. Глаза победно сияли в свете сотни разведенных на берегу костров.

Скара караулила их, до того томимая жаждой выяснить, кто уцелел, кого ранило, кто погиб, что сама едва не бросилась в воду, лишь поскорее бы узнать и не мучиться.

— Вон, вон там! — указала, разглядев, сестра Ауд, и Скара увидела носовую голову «Черного Пса». Его команда резво трусила по отлогому галечнику. При виде улыбающегося Синего Дженнера голова закружилась от облегчения, а потом идущий рядом воин стянул шлем, и, подняв голову, Рэйт весело ухмыльнулся королеве. И сочла бы мать Кире это пристойным иль нет, но Скара помчалась по пляжу им навстречу.

— Победа, королева! — провозгласил Дженнер, а Скара подбежала к нему, обняла и схватила за уши. И пригнула голову старика, чтобы чмокнуть его в жиденькую макушку.

— Я знала, знала, что вы не подведете!

Дженнер залился краской и качнул головой.

— Благодаря вот этому пареньку. Он убил капитана, в поединке, муж против мужа. В жизни не видел, чтоб дрались храбрее.

Ярко горели у Рэйта глаза, ярко и бесшабашно, и, сама не успев понять, Скара обняла и его, в нос ударил терпкий, потный запах, почему-то нисколечко не противный. Боец непринужденным махом вскинул ее в воздух, закружил, невесомую, словно сделанную из соломы. Смеялись оба — победа пьянила.

— Мы захватили для вас трофеи, — сказал он, переворачивая холщовый мешок, — и звонкая река колец-монет полилась на песок.

Сестра Ауд примостилась на корточки, зарываясь в золото с серебром, круглое личико зарябилось ямками в улыбке.

— Это явно не повредит казне Тровенланда, государыня!

Скара положила руку служительнице на плечо:

— Теперь у Тровенланда будет казна. — С этими деньгами она начнет кормить свой народ, а то и отстраивать заново то, что спалил Йиллинг Яркий, — и будет, наконец, королевой, а не девкой с титулом, сотканным из дыма.

— Должна признаться, когда вы сели рядом со мной в первый раз, то не внушали мне больших надежд.

— Я не внушал надежд и себе, — молвил он.

Дженнер сгреб его в охапку и разлохматил белесые волосы.

— Немудрено, королева. С виду этот хмырь совсем ненадежный!

— Мели, мели, старикашка, — Рэйт отшвырнул от себя руку Синего Дженнера.

— Вы проявили себя как могучие воители — оба, — Скара выбрала два золотых обручья и одно протянула Дженнеру. Как бы нынче гордился дед, глядя, как она одаривает собственных воинов. — И как преданные друзья. — Она взяла Рэйта за толстое запястье и окольцевала вторым украшением. Скрытая сгустившейся вокруг темнотой, девушка позволила пальцам пройтись по обратной стороне его кисти. Он перевернул руку, и ее большой палец пересек грубую ладонь легким касанием — сперва туда, потом обратно.

Скара подняла голову — его глаза смотрели лишь в глаза ей. Как будто больше никого не осталось на всем белом свете. Такое поведение мать Кире никак не назвала бы благопристойным. И не назвал бы никто другой. Наверно, только поэтому Скару прошиб озноб и приостановилось дыхание.

— Сталь произнесла свое слово! — раздался тяжелый вопль, и девушка отдернула руку, обернулась и увидала, как по песку чеканит шаг король Атиль, а отец Ярви радостно улыбается за его плечом. Кругом бойцы поднимали в салюте мечи, секиры и копья, щербленные сегодняшней работенкой лезвия ловили отсветы костров и разгорались расцветками пламени — казалось, что король и его присные движутся сквозь огненное море.

— Матерь Война вышла биться за нас! — Из тьмы среди дюн возвысился Гром-гиль-Горм, на лице, полном шрамов, добавился свежий, борода слиплась комочками крови. Подле него брел Рэкки с огромным королевским щитом, заполучившим свои зарубки. С другого бока Сориорн нес охапку взятых в бою мечей. Следом за ними мягко ступала мать Скейр, тонкие губы чуть шевелились, воркуя благодарственную молитву Вороньей Матери.

Двое великих королей, двое прославленных витязей, двое старинных недругов встретились и оглядели друг друга поверх тлеющего костра. И ликованье, и смех примолкли на всем заполоненном людьми берегу, и Та, Кто Выпевает Ветер, выдала бойкую трель и разметала огнистые вихри искр по галечнику и дальше, в морские темные воды.

Тогда Крушитель Мечей выпятил свою небывалую, широченную грудь — вспыхнула цепь из яблок мечей его павших врагов — и молвил громоподобным раскатом:

— Глянул я в море, узрел я корабль быстровеслый, серой гагарой скользит над водою — встречь Верховного ладьи, скворцы-недомерки раскинуты в море. Железом окована мачта его, металл в ратоборцев десницах. Железо во взоре его капитана, пощады в бою он не ведал. Железной косою провел по волнам он корабль. Накошено трупов — алчь Матери Моря насытит.

По воинам пробежал железный ропот. Гордость от собственной силы, от силы их вожаков. Гордость от песен — впредь слушать их сыновьям, и это прельщало бойцов пуще золота.

Атиль широко распахнул свои безумные очи, позволил мечу соскользнуть с локтя и острием упереться в землю. Грубым голосом, точно скрежет точильного камня, воскликнул он:

— А я оглянулся на сушу, и вот, собирается войско. Черно было знамя, что ветер трепал по-над ними. Черен был яростный гнев, что отведали вражьи ряды. Сброшены в море Верховного рати. Стали гром бушевал — то кололись щиты и дробились шеломы. И разгрома останки багровый прибой омывает. Войны-Матери алчь утолят трупы недругов павших.

Над пламенем костра короли пожали друг другу руки, и к небу вознесся могучий приветственный рык, полился шум — воины лупцевали по покоробленным щитам зазубренными клинками, бухали кулаками в кольчужные плечи товарищей, а Скара хлопала в ладоши и смеялась со всеми.

Синий Дженнер раздвинул брови.

— Слог вполне выразительный, на скорую-то руку.

— Потом скальды заточат его поострее! — Скара узнала, что значит одержать большую победу, — и это чувство должно быть воспето. Верховного короля прогнали с родины ее предков, и в первый раз после того, как она покинула подожженный Лес, у нее полегчало на сердце…

Тут она вспомнила ту безучастную улыбку, в капельках дедовой крови, и вздрогнула:

— Яркий Йиллинг был среди мертвых? — выпалила она.

Гром-гиль-Горм обратил к ней мягкие темные глаза:

— Я не заметил следов ни этой смертепоклонной псины, ни его сподвижников. На песке мы перерезали сброд, слабовооруженный и под началом у слабаков.

— Отец Ярви! — рядом со Скарой протиснулся мальчишка и дернул служителя за полу. — Прибыл голубь.

По непонятной причине живот потянуло холодом неспокойства. Отец Ярви приткнул эльфийский посох на локоть и развернул на свет клочок бумаги.

— Откуда прибыл?

— С побережья за Ялетофтом.

— Мои люди следят там за морем… — Он отступил, взгляд полз по неразборчивым закорючкам.

— Есть новости? — спросил король Атиль.

Ярви оцепенело сглотнул, внезапный порыв затрепыхал бумагой в его ладони.

— Войско Верховного короля пересекло проливы к западу от нас, — пролепетал он. — Десять тысяч его воинов высадились на Тровенских землях и уже движутся маршем.

— Что? — не поверил Рэйт. Губы продолжали улыбаться, но лоб сморщился в замешательстве.

Совсем рядом народ неуклюже притопывал под дудочку, хохотал, напивался, праздновал, но лица около двух королей враз омрачились.

— Это правда? — произнесла Скара тоном помилованного узника, которому сказали, что за другое преступление его все-таки казнят.

— Правда. — И Ярви скомкал бумажку и бросил ее в огонь.

Мать Скейр зашлась-залаяла безрадостным смехом:

— Все, что здесь было, — сплошной обман! Праматерь Вексен махала ладошкой у нас перед глазами, пока другой рукой наносила настоящий удар.

— Уловка, — одними губами произнес Синий Дженнер.

— И она пожертвовала всеми этими людьми? — Скара никак не могла этого осмыслить. — Ради уловки?

— Ради большего блага, государыня, — шепнула сестра Ауд. Поодаль потухла пара костров — на галечник плеснула волна, неся холод.

— Она выбросила, как рухлядь, самые худые корабли. Самых слабых бойцов. Мужичье, которое больше не надо кормить, вооружать и обхаживать. — Король Атиль утвердительно кивнул. — Такую безжалостность не грех уважать.

— Я-то думал, это Матерь Война нам так улыбнулась, — Горм хмуро уставился в ночное небо. — А получается, ее благосклонность пала на кого-то еще.

По мере того как расходились известия, музыка глохла, а с ней и все празднество. Мать Скейр угрюмо ощерилась на Ярви:

— Вздумал перехитрить праматерь Вексен, а она облапошила и тебя, и нас вместе с тобой. Дурак самонадеянный!

— От вас премудростей я что-то не слышал! — огрызнулся отец Ярви, на впалом, искаженном злостью лице чернели тени.

— Перестаньте! — взмолилась Скара, вставая между ними. — Теперь, как никогда, мы должны быть едины!

Но голоса прорезались, забубнили со всех сторон. Невыносимый гул, наподобие того, что звучал за дверью в ночь, когда воины Верховного короля вошли в Ялетофт.

— Десять тысяч солдат? Да это втрое больше того, что мы сегодня разбили!

— Вдвое больше, чем у нас!

— А через проливы, того и гляди, нахлынут еще!

— Выходит, Верховный король раздобыл себе другие корабли.

— Нужно напасть на них прямо сейчас, — зло рявкнул Атиль.

— Нужно отступить, — прорычал Горм. — Заманим их в наши земли.

— Перестаньте, — Скара надрывала голос, но взять подходящий тон не получалось никак. Сердце выпрыгивало из ушей. Что-то шумное кувыркнулось с черных небес, она успела лишь ахнуть. Рэйт поймал ее за локоть, утянул себе за спину и рванул наголо кинжал с пояса.

Птица брошенным камнем слетела на плечо матери Скейр. Ворона сложила крылья, не мигая уставилась желтыми ободками глаз.

— Яркий Йиллинг пришел! — проверещала она. И тотчас Скара опять оказалась во тьме, а за окнами безумствовал пожар и бледная рука тянулась к ее лицу. Нутро королевы взболтнулось, задрожали колени, и, чтоб не упасть, ей пришлось уцепиться за руку Рэйта.

В молчании мать Скейр отшелушила огрызок бумаги от вороньей лапки. Молча прочла знаки-насечки, лишь каменное лицо закаменело сильнее прежнего. Безмолвствуя, Скара чувствовала, как страх оседает, твердеет глубоко внутри, как сугроб, неподъемной глыбой навалился на грудь, едко царапает в горле.

Она припомнила, как говаривал дед. Счастье победы — прекрасное чувство. Но всегда мимолетное.

Ее голос был мал, а ночь — огромна:

— Что там?

— Снова темные вести, — ответила мать Скейр. — Теперь известно, где побывал Яркий Йиллинг.

22. Цена

Ральф любил повторять: нету лучше местечка, чтобы отдохнуть от хлопот, чем нос корабля, который идет на всех парусах. Тут твой злейший враг — ветер, а главное беспокойство — о накате следующей волны. Мудрая истина в понимании Колла, и он радостно склабился, вцепившись в шею носовой фигуры, наслаждался каплями брызг на лице и на губах — солью.

Но богам только дай посмеяться над человеческим счастьем.

Стремительная рука змеиным броском обвила его плечи. Пусть не столь чудовищная рука, как у Бранда, но с не менее устрашающей силой. Стертые костяшки в порезах, эльфий браслет за победу в одиночку над семью мужчинами источал неяркое оранжевое свечение.

— Почти дома. — Колючка вкусно вдохнула своим свернутым носом и кивнула на показавшийся на окоеме зубчатый краешек гетландских всхолмий. — И ты, дай угадаю, снова помчишься к Рин?

Колл вздохнул.

— Зачехли шипы. Бранд уже со мной побеседовал.

— Бранд в беседе голос повышать не любит. Он — человек отходчивый. Богам ведомо, приходится быть таким, чтоб со мной уживаться. Но я — жена Бранда. — Колючка прищелкнула по червленному золотом ключу на цепочке. — Значит, и Рин мне сестра. И я так легко не отстану. Ты-то всегда мне нравился, хоть мне и не нравится никто, но, видишь ли, на что мой намек?

— Зоркий охотничий глаз здесь без надобности, — повесил голову Колл. — Я будто заперт, а стены сжимаются. Представить невмоготу, как честно обойтись с ними обоими? С Рин и отцом Ярви?

— То есть невмоготу представить, как с обоих слупить то, что ты хочешь?

Он виновато блымнул на нее исподлобья.

— Я бы хотел быть любимым в то время, как меняю мир к лучшему. Это ужасно, да?

— Только если ты под конец не добьешся ни того ни другого, а попутно развалишь, что было. — Колючка вздохнула и сочувственно потрепала его по плечу. — Слаба отрада, но мне ли не знать доподлинно, каково тебе? Я дала клятву королеве Лайтлин служить ее Избранным Щитом, я принесла Бранду обет любить его как жена, и, оказалось, им досталось не лучшее, чего оба по праву достойны.

Колл покосился с удивлением. Чудно, но это обнадеживало, сознавать, что Колючка, сама несгибаемая решимость, тоже вынашивает свои сомнения.

— Навряд ли они с тобой согласятся.

Она усмехнулась.

— Навряд ли они станут спорить. Чувствую ясно, на то и на то меня не хватает, а кто бы в здравом уме довольствовался половинкой? Я ведь не нарочно стала, это самое, ну… — Она сжала правую ладонь в кулак и поморщилась. — Скаженным каким-то злыднем.

— Не нарочно?

— Нет, Колл. Вовсе нет.

— И что ты собираешься делать? — спросил он.

Она пшикнула, сдувая грубые, рубцеватые щеки.

— Кажись, стараться изо всех сил. А что будешь делать ты?

Колл пшикнул сам и взглянул в сторону дома.

— Ни хрена не соображу, что.

Он сдвинул брови, заметив на голубом небе сероватую размазню.

— Это дым? — И выскользнул из-под руки Колючки. Запрыгнул на бочку, а с нее — на мачту. Подошла и стала у борта королева, напряженно всматриваясь на запад. Ветер подхватывал и швырял ее золотую гриву.

— Дурные знаменья, — забормотала Скифр под капюшоном, наблюдая за птицами, кружащими за кормой. — Кровавые знаки.

Колл подтянулся на рею, перекинул ноги. Одной рукой он обхватил верхушку мачты, другой заслонил от солнца глаза и пристально всмотрелся в направлении Торлбю. Сперва из-за корабельной качки он ни шиша не увидел, но потом Матерь Море на секунду утихла, и Колл неплохо успел разглядеть пристань, городские стены и цитадель…

— Боженьки, — крякнул он. Через горб подъема пролегал клин черноты — рассекая самое сердце города.

— Что тебе видно? — воскликнула королева Лайтлин.

— Пожар, — ответил Колл, по загривку пробежали мурашки. — Пожар в Торлбю.

Пламя вымело порт. Где прежде толклись горожане, где трудились рыбаки и выкрикивали цены торговки — среди паленых обломков вихрились пыльные призраки. Ни один причал не устоял, все, покореженные, рухнули в воду. Почернелая мачта одной затонувшей ладьи торчала из нахлестывающих волн, а вон там горевал покинутый носовой зверь другой.

— Что тут стряслось? — хрипло выдавил кто-то. Отовсюду несло горелой древесиной.

— Причаливай на песок! — сердито перебила Колючка, добела сжимая кулаки на планшири.

В тягостной тишине они гребли, не отрывая от города глаз: дыры на месте знакомых домов на кряжистом склоне зияли болью, как вырванные зубы в кровавой улыбке любимой. Постройки выгорели до каркасов, в окнах пустота, как в глазах покойника, обугленные скелеты швеллеров оголились до непристойности. Дома до сих пор откашливали завитки серой мглы, а сверху без устали кружили вороны, благодарственно каркая своей железноперой матери.

— Ой, боженьки вы мои, — закхекал Колл. Шестая улица, где стояла кузница Рин, где они работали вместе, где вместе смеялись и валялись в постели, стала сплошной полосой черных обломков, осененная цитаделью. Ученик похолодел до кончиков пальцев. Страх — дикий зверь: нельзя было даже вдохнуть, как люто он скреб когтями.

В тот миг, когда киль проскреб гальку, Колючка соскочила со штевня, а следом и Колл, не замечая холода. Барахтаясь на песке, он едва не влепился в нее, так резко она замерла.

— Нет же, — услышал Колл ее шепот, и она поднесла руку ко рту, и ладонь мелко дрожала.

Он поднял голову на пляжный спуск, на курганы давно умерших владык. Там, на дюнах, среди трав, бичуемых морским ветром, собрались люди. Собралось несколько дюжин: поникшие плечи да склоненные головы.

Похоронное шествие — и страх стиснул крепче.

Колл попытался положить ладонь на Колючкино плечо, чтобы стало полегче ей, а то и себе — кто его разберет. Но она вывернулась и побежала, раскидывая каблуками песок, и Колл следом.

Послышалось гудение низкого голоса. Брюньольф Молитвопряд выпевал псалмы Отче Миру, Той, Кто Записывает, и Той, Кто Судит, и Смерти, что стережет Последнюю дверь.

— Нет, — пролепетала Колючка и покарабкалась в дюны, им навстречу.

Речь Брюньольфа запнулась. Тишина — лишь ветер блуждал по траве да воронья веселица в вышних потоках. Побелелые лица обернулись к ним: блестящие слезами, придавленные потрясением, сведенные гневом.

Колл заметил Рин и облегченно охнул, но благодарное восславление оборвалось, когда он разглядел, как скручены ее губы, как смято лицо, разглядел мокрые щеки. Следом за Колючкой он двинулся к ней, колени подкашивались — безрассудно желая увидеть все самому и отчаянно желая ни на что не смотреть.

Он увидел величественную погребальную краду, хвороста уложили по пояс.

Он увидел тела. Боги, сколько их там? Две дюжины? Три?

— Нет же, нет, нет, — шептала Колючка, продираясь к ближайшему из них.

Колл увидел, как ветер перебирает темные волосы, увидел бледные руки на широкой груди, по запястьям вились застарелые вздутые шрамы. Отметки героя. Отметки его великого подвига. Подвига, который спас Колла от смерти.

Он неслышно придвинулся к Рин, взглянуть на лицо, лицо Бранда, холодное, белое, с одним темным, без крови, разрезом под глазом.

— Мои вы боги… — надломленно каркнул он, не в силах поверить.

Бранд всегда был спокоен и тверд, несокрушим, как скала, на которой возвели Торлбю. Он не мог умереть. Не мог, и все.

Колл накрепко зажмурил режущие глаза, открыл их, а тот покоился на том же месте, недвижим.

Бранд ушел за Последнюю дверь, вот и весь сказ о нем. Весь сказ, и иного уже не сложить.

И Колл по-дурацки всхрапнул, в носу забуравила боль — и слезы щекотно полились по щекам.

Над Брандом склонилась Колючка, эльфий браслет на запястье сделался черен и мертв. Кротким касанием смахнула локон с лица. Стянула с себя цепочку, баюкая, приподняла голову Бранда и нарядила на него, протолкнула золотой ключ под сорочку. Лучшую из его рубах, не надетую им ни разу — вечно не было случая, а сейчас жена мягко подбивала ее перед, ласково гладила дрожащими пальцами, снова и снова.

Рин крепко обхватила его, вернувшегося, и Колл положил ей на талию руку — вялую, хилую и бесполезную. Ощутил беззвучные рыдания, девушку трясло от них, и открыл уже рот, но не произнес ни звука. Ему полагалось не лазить за словом в карман. Но толку сейчас в словах?

И он стоял и молчал, беспомощный, как тогда, когда его мама умерла и лежала на погребальном костре, а говорил отец Ярви, ибо Колл не мог молвить и слова. А мог лишь смотреть, опустив взгляд, и думать об утратах.

Безмолвная толпа расступилась, пропуская королеву Лайтлин: развевались ее золотые волосы, а мокрое, просоленное платье липло к телу.

— Где принц Друин? — зарычала она. — Где мой сын?

— Жив-здоров, в ваших покоях, о моя королева, — произнес Брюньольф. Подбородок Молитвопряда пропал в складках шеи, когда он обратил печальный взор на краду. — Слава Бранду, он предупредил, ударил в колокол. Охрана Друина рисковать не стала. Они обрушили Воющие Врата и запечатали цитадель.

Зло сощуренные глаза Лайтлин скользнули по трупам.

— Кто это сделал?

Эдни, одна из девчонок, которых натаскивала Колючка, с пропитавшимся бинтом на голове, сплюнула наземь.

— Йиллинг Яркий и его сподвижники.

— Йиллинг Яркий, — негромко процедила Лайтлин. — В последнее время его имя на слуху слишком часто.

Медленно выпрямилась Колючка. На лице ее не было слез, однако Колл слышал сдавленный стон в каждом вдохе. Рин щипнула ее за плечо, но Колючка не обернулась, не пошевелилась, будто бы стояла во сне.

— Он нагрянул на двух кораблях, — продолжала Эдни. — Или на трех. Ночью. Город взять мало сил, а поджечь в самый раз. Днем раньше приехали какие-то тровены, назвались купцами. Похоже, они его и впустили. А потом он и сподвижники растеклись по улицам и бросились все поджигать.

— Бранд заслышал их шум, — у Рин заплетался язык. — Побежал звонить в колокол. Сказал, что должен предупредить горожан. Сказал, что добро не велит бездействовать.

— Коль не он, вышло б куда поганей, — сказал пожилой воин с рукой на перевязи, а когда сморгнул, из налитых слезами глаз поплыли влажные полосы. — Первым делом я услыхал колокол. Потом только увидал повсюду пожар. Хаос пожирал все, а в самой сердцевине его хохотал Яркий Йиллинг.

— Смеялся и убивал, — добавила Эдни. — Мужчин, женщин, детей.

Брюньольф с отвращением помотал головой.

— А чего еще ждать от выродка, который чтит не богов, а одну только Смерть?

— Они наперед знали, где стоит стража. — Эдни сомкнула кулачки. — Какой дорогой пойти. Какое здание подпалить. Знали, где наша сила, а где слабина. Они вообще все знали!

— И все же мы дали отпор, государыня. — Прядильщик молитв положил пухлую руку на плечико Эдни. — Вы бы гордились, глядя, как смело дрались ваши люди! Милостью божией мы их прогнали. Увы… Воронья Мать сполна взыскала с нас дань.

— Этот должок за праматерью Вексен, — пробормотал Колл, утирая нос. — И ни за кем другим.

— Колючка, — шагнула вперед королева. — Колючка. — Лайтлин крепко встряхнула ее за плечи. — Колючка!

Колючка заморгала, будто едва отошла ото сна.

— Я остаюсь, — объявила королева, — я обязана попытаться исцелить раны Торлбю и присмотреть за теми, кто выжил.

Стоны Колючкиного дыхания начали перетекать в утробное порыкивание. По бокам изуродованного шрамами лица вздулись желваки.

— Я иду воевать.

— О да. И, даже сумей, я бы не стала тебя останавливать. — Королева вскинула голову. — Колючка Бату, ты свободна от клятвы. С этой минуты ты не Избранный Щит. — Королева приблизилась, голос кромсал, как клинок. — Отныне ты — наш меч! Меч, который мщением падет на Йиллинга Яркого!

Колючка ответила тяжелым кивком, ладони сжались в подергивающиеся кулаки.

— Клянусь.

— Государыня, — влезла Эдни, — одного из них мы поймали.

Лайтлин прищурилась.

— Где он?

— В оковах и под стражей, в цитадели. Он не сказал нам ни слова. Но по доспехам и кольцам-гривнам мы опознали в нем одного из сподвижников Яркого Йиллинга.

Колючка обнажила все зубы. Эльфий браслет засиял опять, но теперь жарко, как уголь в печи: зарумянил алым закостенелые впадинки лица, заискрился кровавыми блестками в уголках глаз.

— Он скажет мне, — прошептала она.

Часть III