Море Осколков — страница 8 из 13

Великие деяния

Прощания

Колючка осторожно, почти нежно втащила весло на палубу и погладила отполированное до блеска дерево последний раз:

— Прощай, мой друг.

Весло, впрочем, не проявило никаких ответных чувств, и с прощальным вздохом она подхватила свой бренчащий рундук и выпрыгнула на причал.

Мать Солнце улыбалась Торлбю с высокого ясного неба, и Колючка запрокинула голову и прикрыла глаза, наслаждаясь соленым бризом — тот нежно целовал ее исполосованные шрамами щеки.

— Вот это, я понимаю, погода, — прошептала она, припоминая удушающую жару Первогорода.

Ральф как раз привязывал носовой конец. Старый кормчий поглядел на нее и покачал лысой головой:

— Смотри-ка, а ведь совсем недавно сидела у меня за задним веслом — а как выросла. И я не только про рост говорю…

— И превратилась из девочки в женщину, — сообщил отец Ярви, выбираясь с палубы «Южного Ветра».

— А из женщины в героя, — сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. — Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд — молнии!

— А хвост — подобен змее! — поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом.

— Скоко ни смотрел на твою задницу, — заметил Колл, — хвоста не видел! Ой!

Мать треснула его по голове.

Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев:

— А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь!

— А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! — Ральф тоже рассмеялся. — Идиоты…

— Ну, мы ж честно предупреждали, — проворчал Фрор. — Что ты сказала им, Сафрит?

— Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может.

— И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! — проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец.

— Хорошо, что он не потонул — замерзло же все, — заметил Ральф.

День был теплый, но Колючка поежилась:

— Боги, как же холодно было на этой Священной…

Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного Ветра», а в неделе пути от Верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.

Колючка продолжила тренироваться — так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.

Она по-прежнему просыпалась на рассвете — в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему — для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души — только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.

Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она — воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.

Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.

Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.

— Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!

— Кто знает? — сказала мать Скейр.

Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, — впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.

— Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.

— Надеюсь, что нет, — тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.

И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:

— Как ты получил этот шрам, Фрор?

Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:

— Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.

Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила:

— А кто был их вожак?

— Они называли его Хедланд.

Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу.

— Значит, это тот самый меч. Да?

— У богов свои рецепты.

— Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я — его дочь?

— Ну да. Сражался. И совсем не жалею.

Фрор пожал плечами:

— Месть — она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти — и она тебя отравит.

И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул.

— А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату.

— Тебе тоже, — пробормотала она, не зная, что сказать.

Она не знала, что и думать, не то что говорить…

И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный Ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему — с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и…

И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень.

— Ну… увидимся, что ли… — сказал он.

Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо.

— Ну да, — пробормотала она, уставившись в землю. — Наверное.

И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь.

Это, конечно, тяжело — вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому — больно, зато помогает.

Черт, а ведь это один в один слова Скифр…

И это здорово.

Торлбю здорово изменился. Все такое маленькое — так ей теперь казалось. И как-то стало здесь серо. И пусто. И на причалах никто не суетится, не то что раньше. И рыбаков раз-два и обчелся, они втаскивали в лодки сети, рыбья чешуя взблескивала серебром. Над воротами стояла стража — сплошь молодые лица, и Колючка удивилась: а где ж остальные? Одного она помнила по тренировочной площадке. Он ее тоже узнал, и глаза у него стали как плошки.

— Это она? — услышала она за спиной.

— Колючка Бату, — прошептала женщина, тихо так, словно заклятие читала.

— О которой в песнях поется?

Значит, слава ее идет впереди нее. Вот оно что. И Колючка развернула плечи — надо ж мужественно выглядеть, и картинно отмахнула левой рукой — чтоб эльфий браслет из-под рукава блестел. И он блестел на солнце и сверкал собственным светом.

И она шла вверх по Кузнечной улице, и покупатели оборачивались вслед, и кузнецы прекращали стучать молотками и тоже смотрели во все глаза, а Колючка шла себе и насвистывала. Песню, которую пели тровенцы, о дьяволице, которая спасла Императрицу Юга.

А почему бы и нет? Она ж заслужила, правда?

По этим крутым улочкам она шла вслед за отцом Ярви, когда он вывел ее из темницы — и повез в Скегенхаус, а потом в Калейв, а потом и в Первогород. Словно сто лет прошло с тех пор, как она последний раз сворачивала в узкий переулок, где каждый камень был ей знаком с детства.

И она услышала шепотки за спиной и увидела, что за ней перебежками движется стайка ребятишек. Сейчас они благоговейно таращились на нее из-за угла. Прямо как некогда на отца, когда тот возвращался в Торлбю. И прямо как он, Колючка весело помахала им рукой. И прямо как он, оскалилась и зашипела, и они с визгом разбежались.

Скифр любила повторять, что история ходит по кругу.

А вот и узкий дом, истертая посередине ступенька, дверь, которую отец украсил резьбой — уж как умел, и вышло не очень. Все как прежде. Но ей было как-то не по себе. Сердце стучало как сумасшедшее, когда она потянулась, чтобы распахнуть дверь. И в последний момент она передумала, сжала ладонь в кулак и постучала. И она стояла на пороге и ждала, испуганная, словно воришка, крепко сжимая висевший на шее мешочек. И думала о том, что ей рассказал Фрор.

Может, отец ее вовсе не такой герой, как она считала раньше. И, может, мать ее вовсе не так уж плоха. Может, в людях всегда есть немного хорошего и немного плохого.

Дверь открыла мать. С другой стороны, а кому еще здесь дверь открывать? Как странно, мать совершенно не изменилась за все это время. А ведь сколько всего случилось… Просто добавилась пара седых волос в прическе, и на мгновение Колючка снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая храбрится, чтобы никто не увидел, как она на самом деле разозлена и напугана.

— Матушка…

И она попыталась пригладить спутанные космы на небритой половине головы, дергая за серебряные и золотые кольца в свалявшихся волосах. Бесполезно, эти колтуны и топором не расчешешь. Так, по чему же матушка пройдется сначала: по ее нечесаным волосам? Или по отвратительным шрамам на лице? Или по безобразным лохмотьям? Или…

— Хильд!

И лицо ее озарилось радостью, и она так крепко сжала Колючку в объятиях, что та охнула. И матушка отстранила ее и оглядела с головы до ног со счастливой улыбкой, а потом снова прижала к груди.

— Прости, Колючка…

— Хочешь, называй меня Хильд. Если тебе так нравится.

И Колючка фыркнула и рассмеялась.

— Давно меня так никто не называл, я соскучилась…

— Но тебе же никогда не нравилось!

— За последний год многое изменилось.

— Здесь тоже… С ванстерцами война, король слег, праматерь Вексен не пускает в наши гавани корабли… но об этом потом.

— Да.

И Колючка медленно закрыла за собой дверь и привалилась к ней. И только сейчас поняла, как же устала. Так устала, что чуть не съехала по двери на пол.

— Мы вас ждали еще несколько недель назад! Я уже начала беспокоиться! Хотя нет, беспокоиться я начала прямо с того дня, как вы отплыли…

— Река замерзла, и мы ждали ледохода.

— Но я зря беспокоилась — ты вернулась. Полсвета объехала — и вернулась! И как ты выросла, боги мои!

— Ты ничего не скажешь по поводу моей прически?

Матушка протянула руку и заправила свалявшуюся прядку ей за ухо. Потом осторожно провела кончиками пальцев по исполосованной шрамами щеке.

— Главное, ты вернулась. Живая. Я слышала, как о вас рассказывали такое… Отче Мир, а это что такое?

Матушка ухватила ее за запястье и подняла к глазам, и свет из эльфьего браслета отразился у нее на лице, и в глазах заплясали золотистые отблески.

— Это… — пробормотала Колючка, — это долгая история.

Приветствия

Бранд сказал, что поможет им разгрузиться.

Может, потому, что это было благое дело. А может, потому, что он никак не мог расстаться с командой. Может, потому, что он боялся встречи с Рин. Боялся, что с ней что-нибудь случилось, пока он был в отлучке. Боялся, что она скажет, что это его вина.

В общем, поэтому он сказал: ну, корабль я в этот раз не подниму, уж не обессудьте, но разгрузиться помогу, и сказал себе: это ж благое дело, разве нет? Как выяснилось, совершая благие дела, многие не так уж и бескорыстны, да.

А когда они разгрузились и половина команды разбрелась в разные стороны, он обнял Фрора, Доздувоя и Ральфа, и они вспомнили, что Одда говорил, когда они плыли вниз по Священной, и смеялись над его шутками. И они смеялись и смеялись, пока Матерь Солнце не села за холмы, под которыми стоял Торлбю, и тени не сгустились над мачтой, которую узоры теперь покрывали сверху донизу.

— Смотри, как ты ее разукрасил, Колл! — сказал Бранд, разглядывая резьбу.

— Это рассказ о нашем плавании.

Колл тоже сильно изменился за время пути: по-прежнему дерганый и подвижный, но очерк лица стал тверже, а голос — ниже, и руки крепче. И он нежно провел ладонью по резьбе, в которой искусно чередовались деревья, реки, корабли и фигурки людей.

— Вот здесь внизу — Торлбю, Священная и Запретная текут вверх по этой стороне и вниз по той, а Первогород — он у самой верхушки. Вот тут мы переплываем море Осколков. Вот здесь Бранд поднимает корабль. А здесь мы встречаем Дженнера Синего.

— Какой ты у меня искусник! — сказала Сафрит, крепко прижимая его к себе. — Хорошо, что ты все-таки не сверзился со своей верхотуры…

— Точно, — пробормотал Бранд, разглядывая мачту словно впервые.

Колл показал еще фигурки:

— Скифр посылает Смерть на равнину. Князь Варослав перегораживает цепью Запретную. Колючка сражается с семью солдатами. Отец Ярви заключает союз с Императрицей и…

Тут он наклонился и кое-что подправил в коленопреклоненной фигурке в самом низу. Встряхнул свой видавший виды ножик и сдул стружку.

— А вот и я, мачту разукрашиваю.

Отступил на шаг и широко улыбнулся:

— Готово.

— Работа настоящего мастера, — веско сказал отец Ярви и провел сухой ладонью по затейливой резьбе. — Я думаю выставить эту мачту во дворе цитадели, чтобы каждый гетландец мог увидеть совершенные ради их блага великие дела — в том числе и плоды твоего труда, Колл.

И тут улыбки изгладились с их лиц, и на глазах выступили слезы, ибо они увидели: путешествие их подошло к концу, и пришло время расстаться. Их дороги сплелись в одну, и рука об руку они осилили долгий путь, но теперь они пойдут каждый своей дорогой, подобные листьям, что несет буря, и кто знает, в какую далекую гавань дорога их приведет… Но боги переменчивы, и, возможно, пути их снова скрестятся — кто знает, кто знает…

— Как же мне не везет… — пробормотал Доздувой, медленно качая головой. — Только нашел друзей — и они уже уходят. Злая, злая удача…

— Ох, ну хватит тебе стонать! Злая удача, злая удача… — рассердилась Сафрит. — Вот мужу моему точно не повезло — его угнали в рабство, но он не сдавался, изо всех сил он трудился, чтобы вернуться ко мне, никогда не отчаивался и погиб в бою, сражаясь за свободу своих товарищей!

— Так и есть! — подтвердил Ральф.

— Спас мне жизнь, — сказал отец Ярви.

— Чтобы ты мог спасти мою жизнь и жизнь моего сына.

И Сафрит пихнула Доздувоя в плечо, да так сильно, что серебряные браслеты на его запястье зазвенели.

— Смотри, как ты богат! Ты силен, здоров как бык, и денег у тебя куры не клюют, и у тебя есть друзья, с которыми ты, может быть, снова встретишься!

— Кого только не встретишь на кривой дорожке к Последней двери, эт точно… — пробормотал Ральф, задумчиво теребя бороду.

— Так что это огромная удача, просто огромная! — твердо сказала Сафрит. — Благодари бога, которому ты поклоняешься, за каждый день своей жизни!

— Надо же, такое мне раньше и в голову не приходило, — пробормотал Доздувой, морща лоб от непривычных мысленных усилий. — Но я непременно подумаю над этим! И впрямь, моя жизнь полна скрытых блаженств…

И тут начал тщательно перебирать серебро у себя на запястье.

— Вот только разок в кости сыграю… или пару раз…

И пошел себе туда, где уже горели городские огни.

— Ну вы только посмотрите… Не в коня корм! Никаких уроков не извлек! — сердито сказала Сафрит.

Она стояла, уперев руки в боки, и смотрела вслед Доздувою.

— Можно подумать, их вообще кто-нибудь извлекает, — заметил Ральф.

Бранд протянул ему руку:

— Я буду скучать по тебе.

— А я — по тебе, — сказал кормчий, накрывая своей лапищей его запястье. — Ты хороший гребец, хороший боец, и вот с этим у тебя тоже все хорошо.

И он постучал Бранда по груди и наклонился поближе:

— Пребывать в свете, так ты говорил, парень?

— Я по вам по всем буду скучать.

И Бранд поглядел на Торлбю, на улицу, по которой ушла Колючка, и к горлу подкатил комок. Вот так вот взяла и просто ушла, хоть бы слово сказала. Как будто он никто и звать его никак. Обидно. Очень.

— Ты не волнуйся.

И Сафрит положила ему руку на плечо и сжала пальцы.

— Найдешь себе другую.

— Такую, как она, — нет.

— А это что, плохо? — удивилась мать Скейр. — Да я знаю дюжину девиц в Вульсгарде, которые глаза друг другу выцарапают ради такого парня, как ты.

— А это что, хорошо? — парировал Бранд. — И потом, зачем мне безглазая жена?

Мать Скейр прищурилась, и ему опять стало не по себе.

— А ты женись на победительнице.

— Разумный совет, — согласился отец Ярви. — Однако тебе пора, мать Скейр.

И он мрачно покосился на стражу над городскими воротами.

— Полагаю, в данный момент ванстерцы здесь не слишком желанные гости…

Служительница прорычала:

— Мать Воронов снова танцует на наших границах…

— Вот почему мы, как Служители, должны утвердить волю Отца Голубок, и пусть кулак разожмется и станет раскрытой ладонью.

— Этот твой союз… — И Скейр с недовольным видом почесала бритую голову. — Прекратить вековую вражду — дело не простое, кровь губкой не смоешь…

— Вот это деяние, достойное песен.

— Люди предпочитают песни, в которых льют кровь, ибо они глупы.

И глаза ее вновь превратились в голубые щелки.

— Сдается мне, ты хочешь залечить одну рану, чтобы нанести другую, гораздо более глубокую. Но я дала тебе слово, и я сделаю, что смогу.

— Мы все делаем то, что можем.

И они с отцом Ярви сцепили на прощание руку, и эльфьи браслеты Служительницы зазвенели.

И тут его взгляд, спокойный и ровный, нашел Бранда.

— Благодарю тебя, Бранд, за помощь.

— Я лишь делал то, что положено.

— Я думаю, ты сделал гораздо больше положенного.

— Ну… старался творить добро.

— Возможно, скоро настанет время, когда мне понадобится человек, у которого на уме не высшее благо, а обычное. Пойдешь со мной, коли позову?

— Это будет честь для меня, отец Ярви. Я ж ваш должник. Вы ж меня на корабль взяли.

— Нет, Бранд. Это я обязан тебе.

И Служитель улыбнулся.

— И совсем скоро я намерен вернуть долг.

* * *

Бранд спускался с холма, лавируя между палатками, шалашами и хлипкими хибарами, которые выросли у ворот города, как грибы после дождя. Как же много их стало… Видно, люди бежали от войны с ванстерцами и теперь вот жмутся в страхе к стенам Торлбю.

Сквозь щели в плетеных стенах просачивался домашний свет очагов, в вечернем воздухе разносились голоса, откуда-то доносилась печальная песня. Он прошел мимо большого костра, вокруг которого сидели старики и дети, вихрем взвивались искры, освещая изможденные лица. В воздухе стоял густой запах дыма, навоза и немытого тела. Кислая вонь его детства, но тогда он ее не чувствовал. А теперь он знал, что скоро они выберутся отсюда.

И он шел и то и дело ощупывал кошелек под рубахой. Увесистый такой. В том кошеле лежало красное золото князя Варослава, и желтое золото Императрицы Виалины, и доброе серебро в монетах, на которых отчеканен профиль королевы Лайтлин. Этого хватит на хороший дом у стен цитадели. И Рин ни в чем не будет нуждаться. Он улыбался, открывая скрипучую дверь их хибарки.

— Рин, я…

И осекся, увидев там кучу незнакомых людей. Мужчина, женщина и сколько детей? Пять? Шесть? Все сидели, тесно прижавшись друг к другу, у очага, где он обычно грел усталые ноги. И Рин среди них не было.

— Вы кто такие?

Страх схватил его холодной рукой за сердце, и он положил руку на рукоять кинжала.

— Все в порядке! — И мужчина поднял вверх ладони. — Ты Бранд?

— А кто ж еще? Где моя сестра?

— А ты не знаешь?

— Если б знал, стал бы спрашивать? Где Рин?

* * *

Он стоял перед хорошим домом у самых стен цитадели.

Домом, приличествущим богатой женщине — из хорошего тесаного камня, двухэтажным, с драконьей головой на коньке крыши. Уютный дом, в котором горит огонь в очаге, и свет его льется сквозь щели в ставнях на вечернюю улицу. Красивый дом рядом с ручьем, что течет у глубокой канавы под узким мостом. Чистый и ухоженный дом со свежевыкрашенной зеленой дверью, а над дверью вывеска качается. А на вывеске меч.

— Здесь?

Бранд частенько таскал в дома богатых ящики и бочки и хорошо знал здешние крутые улочки. И эту тоже знал. Но никогда не был в этом доме и понятия не имел, как могла оказаться в нем сестра.

— Здесь, — ответил мужчина и постучал в дверь костяшками пальцев.

Бранд стоял и все не мог решить, какую позу принять, и когда дверь резко распахнулась, как раз перетекал из одной в другую и застыл с глупым видом.

Рин изменилась. Даже больше, чем он. Превратилась в женщину — высокую, с худым лицом. И волосы остригла. И на ней была туника доброго сукна, богато расшитая по вороту, под стать жене богатого торговца.

— Все хорошо, Хейл? — спросила она.

— Уже лучше, — ответил мужчина. — К нам тут вот кто пришел.

И он отступил в сторону, и свет упал на лицо Бранда.

— Рин… — прохрипел он, не зная что сказать, — я…

— Ты вернулся!

И она бросилась ему на грудь, и чуть не повалила на землю, и чуть не задушила в обьятиях.

— Так и будешь стоять на ступеньках и таращиться?

И она затолкала его в дверь.

— Передай привет деткам! — крикнула она удаляющемуся Хейлу.

— Обязательно!

И она пинком захлопнула дверь и стащила рундук с плеча Бранда. А когда она ставила его на пол, выложенный красивой плиткой, с шеи ее свесилась серебряная цепочка с серебряным же ключом.

— Чей это ключ? — пробормотал он.

— Думаешь, я замуж выскочила, пока ты был в отъезде? Это мой собственный ключ к моим собственным сундукам! Ты есть хочешь? А пить? У меня…

— Рин, чей это дом?

Она широко улыбнулась.

— Твой. Мой. Наш.

— Вот этот дом — наш? — Бранд непонимающе вытаращился. — Но… как у тебя…

— Я же говорила тебе, когда-нибудь я и меч откую.

Бранд широко распахнул глаза:

— Сдается мне, то был клинок, о котором впору петь в песнях…

— Король Атиль тоже так решил.

Глаза Бранда чуть из орбит не вылезли:

— Король Атиль?

— Я открыла новый способ плавки стали. С большим жаром. Первый клинок треснул, когда мы его стали закаливать, а второй выдержал. Гейден сказала, что нужно его показать королю. А король встал в Божьем зале и сказал, что последнее слово за сталью и лучше стали он еще не видел. И теперь, как я слышала, он носит мой меч у пояса.

И она пожала плечами, словно покровительство короля Атиля — это так, сущий пустяк.

— А потом все захотели такой меч. И Гейден сказала, что не станет удерживать меня. Сказала, что я должна быть мастером, а она — подмастерьем.

Рин пожала плечами.

— Видать, это благословение Той, что Бьет по Наковальне, как мы и говорили.

— Боги, — прошептал Бранд. — Я-то хотел изменить твою жизнь. А ты… ты сама всего добилась.

— Без тебя — не добилась бы.

И Рин взяла его за запястье и мрачно нахмурилась, заметив шрамы.

— Что случилось? Откуда это?

— Да ничего особенного. Канат соскользнул, когда корабль через Верхние волоки тащили.

— Думаю, это не вся история.

— У меня и поинтересней есть.

Рин сморщила губку:

— Только без участия Колючки Бату, умоляю.

— Она спасла Императрицу Юга от ее дяди, Рин! Представляешь? Императрицу! Юга!

— Я это уже слышала. Про это поют по всему городу. Как она одна с дюжиной солдат расправилась. Потом их стало пятнадцать. В последний раз, когда я слышала про это, уже двадцать или даже больше. А еще она скинула в пропасть какого-то герцога и обратила в бегство орду коневодов, получила в награду эльфью реликвию и подняла на плечи целый корабль. Корабль! Подняла!

И она презрительно фыркнула.

Бранд удивленно поднял брови:

— Я смотрю, в песнях склонны… преувеличивать…

— Ты потом мне расскажешь, как дело было.

Рин взяла лампу и повела его через другую дверь, за которой обнаружилась лестница, уходящая вверх, в темноту.

— Пойди посмотри на свою комнату.

— У меня своя комната есть? — пробормотал Бранд — нет конца чудесам этого вечера!

Как часто он мечтал об этом? Когда у них и крыши над головой не было, и есть было нечего, и на всем белом свете они могли рассчитывать лишь друг на друга?

И она обняла его за плечи, и он наконец-то почувствовал себя дома.

— У тебя есть комната.

Когда тебя неправильно понимают

— Мне, похоже, новый меч нужен.

Колючка вздохнула, нежно опустив на стол отцовский меч. Пламя горна тут же высветило многочисленные царапины и зазубрины. За годы постоянной полировки лезвие стало почти полукруглым, оплетка рукояти висела засаленными клочьями, а дешевое железное навершие едва держалось.

Подмастерье окинула меч Колючки быстрым взглядом, а на саму нее и вовсе не глянула.

— Похоже, что так.

На ней была только обожженная во многих местах кожаная рубаха, перчатки до локтей, а плечи — голые, все в бисеринах пота, видно было, как напрягаются мускулы, когда она ворочала в алеющих углях полосу металла.

— Это хороший меч.

И Колючка провела пальцами по изрубленной стали.

— Отцовский. Много повидал. И с отцом, и со мной.

Подмастерье даже не кивнула в ответ. Не очень-то вежливо с ее стороны, но Колючка сама не отличалась хорошими манерами, и поэтому решила не таить зла на девушку.

— А мастер твой здесь? — спросила она.

— Нет.

А где? Не дождавшись ответа, Колючка все-таки спросила:

— А когда он придет?

Девица фыркнула в ответ, вытащила полоску металла из углей, оглядела ее и пихнула обратно. Фонтаном полетели искры.

Колючка решила начать разговор с начала:

— Я ищу кователя мечей с Шестой улицы.

— Ну так вот она я, — ответила девица, хмуро глядя на лежавшую в углях заготовку.

— Ты?

— Я — кователь мечей с Шестой улицы, да.

— Я думала, ты… старше.

— Похоже, у тебя с этим туго… с думаньем.

Колючка с мгновение прикидывала, оскорбиться ей или нет, и решила не оскорбляться. В конце концов, сколько ж можно оскорбляться, надо и меру знать.

— Мне уже это говорили. Просто не так-то часто увидишь девушку, которая умеет мечи ковать.

Тут она подняла взгляд. Острый такой, пронзительный. В глазах играли отсветы горна, и она смотрела из-под челки, рассыпавшейся по лицу, с такими твердыми и почему-то чрезвычайно знакомыми чертами… Но ладно, сейчас не до этого. Девица-кузнец ответила:

— Как и девушку, которая ими машет.

— Эт точно, — кивнула Колючка и протянула руку. — Я…

Девушка-кузнец вытащила заготовку из горна, да так близко от протянутой руки Колючки, что та быстро отдернула ладонь от раскаленного железа.

— Я знаю, кто ты такая, Колючка Бату.

— А. Ну да.

Видать, слава действительно шла впереди нее. И, похоже, это не так-то здорово. Во всяком случае, не всегда здорово.

Девушка взялась за молот и стала бить по металлу, придавая ему форму клинка. Колючка смотрела, как она бьет по наковальне, и слушала ее музыку — полезная вещь, кстати. Короткие, быстрые удары, ни одного лишнего движения, все точные, четкие, совершенные — как удар мастера меча. С заготовки летела раскаленная пыль. Колючка больше понимала в том, как драться мечом, но даже полный кретин сразу бы понял: эта девица — умелый мастер.

— Говорят, ты куешь лучшие мечи в Торлбю, — сказала Колючка.

— Я кую лучшие мечи в землях вокруг моря Осколков, — сказала девушка, поднимая стальную плашку.

Раскаленный металл светился, на потном лице играли красноватые отблески.

— Отец говорил мне — не возгордись.

— А это не гордыня. Это факт.

— Скуешь мне меч?

— Нет. Не скую.

Вообще-то да, люди, которые в своем ремесле лучшие, часто не утруждают себя вежливостью, но тут творилось что-то совсем странное.

— У меня деньги есть.

— Не нужны мне твои деньги.

— Почему?

— Ты мне не нравишься.

Колючка обычно оскорблений не спускала, но такого поворота беседы не ожидала. Он застал ее врасплох.

— Ну… тогда придется мне искать другого кузнеца.

— Вот и ищи.

— Ну так найду.

— Вот и найди. И пусть он скует тебе меч подлиннее.

И ковательница мечей с Шестой улицы наклонилась сдуть пепел с металла.

— А когда скует, возьми и засунь его себе в задницу.

Колючка схватила свой старый меч со стола и хотела было треснуть наглую девку по голове плашмя, но передумала и развернулась к двери. Но не успела она дойти до нее, как девушка снова заговорила:

— Как ты можешь так обращаться с моим братом?

Да она ж сумасшедшая. Вот оно что!

— Каким еще братом?!

Девушка мрачно покосилась.

— Брандом.

Колючка пошатнулась, как от удара кулаком в подбородок.

— Не тот ли Бранд, что…

— Какой же еще? — и она ткнула себе пальцем в грудь. — Я Рин.

Колючка теперь поняла — точно. Они ж похожи. И она снова пошатнулась и жалобно пискнула:

— Я не знала, что у Бранда есть сестра…

Рин презрительно хмыкнула:

— Откуда тебе знать? Вы всего лишь год проплавали на одном корабле.

— Он ничего мне не сказал!

— А ты спрашивала?

— Конечно! Ну как бы да. — Колючка сглотнула. — На самом деле нет.

— Его год дома не было. — И Рин снова сердито пихнула клинок в уголья. — И вот он заявляется домой, и знаешь, о чем он со мной разговаривает?

— Ну…

И она взялась за мехи и принялась раздувать их с такой яростью, что Колючка вспомнила себя на тренировочной площадке, как она Бранда по морде била…

— Колючка Бату бежала по веслам, пока мы плыли мимо эльфьих руин! Колючка Бату спасла его жизнь, когда они щит к щиту стояли! Колючка Бату заключила союз, который спасет мир! Я уж думала, все, еще раз скажет что-нибудь про Колючку Бату, за нос его укушу! Так что же? Думаешь, что он мне следом сказал, а?

— Ну-у…

— Что Колючка Бату по дороге домой ему ни полслова не сказала. Как мозоль срезала — и забыла. И вот что я тебе скажу, Колючка Бату, чо-то мне кажется, что ты сука стервозная, вот ты кто, он для тебя столько сделал, а ты… В общем, не буду я тебе ковать меч…

— Так, хватит, — рявкнула Колючка. — Ты вообще не знаешь, что между нами было.

Рин бросила раздувать меха и зло поглядела на нее:

— Ну так расскажи!

— Ну…

Вот только этого ей и не хватало. Расчесать эту ссадину, когда она только начала заживать. И потом, она не хотела расписывать, что она сама виновата — ишь, губу раскатала, ну и обожглась. И ей пришлось не смотреть на Бранда, и не разговаривать с Брандом, и вообще с Брандом не иметь дела, и так каждый день, просто потому что она боялась обжечься снова.

— Все наоборот, в общем, было, ты все неправильно поняла!

— А тебе не кажется, что люди слишком часто тебя неправильно понимают? Может, пора уже задуматься: а вдруг это в тебе что-то не так? А?

И Рин вытащила заготовку из горна и грохнула ее на наковальню.

— Ты вообще ничего обо мне не знаешь, — прорычала Колючка — она тоже начала закипать от гнева. — Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти!

— А кому щас легко? — пожала плечами Рин и взялась за молот. — Но некоторым проще: они могут оплакивать свои несчастья в большом доме, который купил папа!

Колючка обвела руками новую просторную кузницу на заднем дворе дома под стенами цитадели:

— То-то я смотрю, вы с Брандом бедствуете!

Рин замерла, мускулы взбугрились на плечах, и глаза ее полыхнули яростью. Да такой, что Колючка попятилась, не отрывая глаз от все еще занесенного над наковальней молота.

И тут Рин с грохотом отбросила его в сторону, стащила перчатки и швырнула их на стол:

— Пойдем чего покажу.

* * *

— Мама умерла, когда я была еще маленькой.

Рин вывела их за стены. На наветренную сторону, чтобы вонь помоек не смущала добрых горожан.

— Бранд ее помнит. Немного. А я нет.

Какие-то мусорные кучи уже занесло землей, и они поросли травой. А некоторые были еще свежими, и они смердели гниющими костями и кожурой, тряпками и экскрементами людей и животных.

— Он всегда говорил, что она велела ему творить добро.

Шелудивая псина настороженно покосилась на Колючку — видно, увидела в ней конкурента — и снова принялась обнюхивать отбросы.

— Мой отец погиб, сражаясь с Гром-гиль-Гормом, — пробормотала Колючка, пытаясь показать, что и у нее в жизни не все было гладко.

Честно говоря, ее подташнивало — от вида этого места, от запаха, от самого факта, что она даже не подозревала о его существовании, потому что мусор у них дома вывозили материны рабы.

— Они положили его в Зале Богов.

— А тебе достался меч.

— Без навершия, — выдавила Колючка, пытаясь дышать через рот. — Горм забрал его себе.

— Повезло, тебе осталось что-то от отца.

А вот Рин, похоже, вонь совсем не смущала.

— Мы-то от нашего ничего не получили. Он любил выпить. В смысле… сильно выпить. Он ушел от нас, когда Бранду было девять. Однажды утром взял и ушел, и нам, мне кажется, было лучше без него.

— А кто вас взял к себе в дом? — тихо спросила Колючка: у нее складывалось нехорошее впечатление, что в сравнении с Рин все ее жизненные трудности окажутся полной ерундой.

— Никто.

Рин немного помолчала, давая ей время осмыслить фразу.

— В то время здесь мало кто еще жил.

— Здесь?

— Ну да. Мы рылись в отбросах. Иногда находили что-нибудь съедобное. Иногда находили что-нибудь, что можно было продать. А вот зимой… — Рин поежилась. — Зимой приходилось туго.

А Колючка стояла, слушала и глупо моргала — а что еще прикажете делать? Ей стало холодно, хотя до лета оставалось всего чуть-чуть. Вообще-то ей всегда казалось, что детство у нее было трудное. А вот теперь выходит, что, пока она страдала в своем прекрасном доме, что матушка называет ее, видите ли, не тем именем, которое ей нравится, некоторые дети рылись в помойках в поисках необглоданных косточек.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Потому что это не рассказал Бранд. А ты — не спросила. Мы попрошайничали. И подворовывали.

Рин коротко и горько улыбнулась.

— Но Бранд все твердил, что надо творить добро. И он работал. В порту, в кузнях. Нанимался на любую работу. Работал как ломовая лошадь. И били его так же. Как ту лошадь. Я заболевала, а он меня выхаживал, я снова заболевала, а он снова меня выхаживал. И он все мечтал, что станет воином, и получит место на ладье, и у него будет семья — команда. И он пошел тренироваться. Что-то из снаряжения он выпросил, что-то занял, но ходил и тренировался. А до тренировки и после — работал. А если после этого кому-то нужна была помощь — он приходил и помогал. Нужно творить добро, всегда говорил Бранд, и если будешь добр к людям, люди будут добры к тебе. Он был добрый мальчик. И вырос таким же. Добрым.

— Я знаю, — проворчала Колючка, чувствуя, что все, рана открылась и болит сильней прежнего — из-за чувства вины, которое ее и вскрыло. — И он лучший из людей, из тех, кого я знаю. Так что это, черт побери, вовсе не новость для меня!

Рин вытаращилась:

— Тогда как ты можешь с ним так обращаться? Да если б не он, я б давно вылетела в Последнюю дверь, и ты тоже! И вот она, благодарность за все…

Так. Оно понятно, она могла где-то ошибаться, кое о чем не знать, хотя знать следовало, и вообще не замечать того, что под носом творится, но есть же какой-то предел!

— Так-так-так, а ну-ка, стой, тайная сестричка Бранда! Нет, понятно, ты раскрыла мне глаза: я себялюбива и вообще сука и все такое. Но. Мы с Брандом рядом на веслах сидели. И в команде оно так: один за всех и все за одного. Да, он стоял со мной плечом к плечу, но и я тоже, и…

— Я не об этом! Я о том, что до этого случилось! Когда ты убила того парня. Эдвала.

— Что?

Тошнота накатила сильнее.

— Я помню, что тогда было! Бранд просто стоял и смотрел!

Рин аж рот раскрыла от удивления:

— Слушай, а вы вообще за этот год хоть парой слов перекинулись?

— Нет! Насчет того дела с Эдвалом — нет, уж будь уверена!

— Ну понятно, — и Рин прикрыла глаза и улыбнулась: мол, теперь все ясно. — Он ведь, глупец, никогда не требует благодарности за то, что сделал. Он тебе ничего не сказал.

Колючка ничего не понимала.

— А что он, черт побери, должен был мне сказать?

— Он пошел к отцу Ярви.

И Рин взяла Колючку за плечо, крепко так взяла, и отчеканила, слово за словом:

— И рассказал, что случилось на берегу. Хотя и знал, что поплатится за это. Это дошло до мастера Хуннана. И его не взяли в поход, и лишили его места на ладье, и он не стал воином, и все его надежды пошли прахом.

И тут из Колючкиной груди вырвался странный звук. Какое-то сдавленное кудахтанье. Так клохтает курица, когда ей сворачивают шею.

— Пошел, значит, к отцу Ярви… — просипела она.

— Да.

— Бранд спас мне жизнь. И из-за этого потерял все, о чем мечтал.

— Да.

— А я над ним из-за этого смеялась и издевалась над ним всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.

— Да.

— Так чего ж он, мать его, просто не сказал мне, что…

И тут Колючка заметила, как что-то блеснуло в вороте рубахи Рин. И она потянулась к этому блестящему, поддела дрожащим пальцем и вытащила на свет.

Бусы. Стеклянные бусы, синие с зеленым.

Те самые, что Бранд купил на рынке в Первогороде. Те самые, про которые она думала: это для нее. А потом решила, что для какой-то другой девицы в Торлбю. Те самые, которые, как выяснилось, предназначались для сестры. О существовании которой она так и не сподобилась узнать, потому что не пожелала спросить.

Колючка снова жалко кудахнула, только куда громче.

Рин смотрела на нее как на сумасшедшую:

— Что такое?

— Какая же я дура!

— Чего?

— Где он?

— Бранд? В моем доме. В нашем доме.

— Извини.

Колючка уже пятилась.

— Насчет меча потом поговорим!

И она развернулась и побежала к воротам.

* * *

Какой же он все-таки красавец. А сегодня — в особенности. А может, она просто по-другому смотрела на него — ну, после всего того, что узнала.

— Колючка! — Он явно не ожидал ее увидеть — и немудрено. И он тут же забеспокоился: — Что-то случилось?

И тут она сообразила, что выглядит, наверное, кошмарней обычного. И зачем она бежала всю дорогу? Могла бы хотя бы постучаться и ждать, пока откроют, и успела бы перевести дух и вытереть пот со лба. Но она слишком долго ходила вокруг да около. И пришло время говорить прямо. Даже если со лба пот течет.

— Я с твоей сестрой пообщалась, — сказала она.

Он расстроился еще больше:

— Насчет чего?

— Ну, для начала узнала, что у тебя сестра есть.

— Ну это ж ни от кого не секрет.

— Ну, это-то нет.

Он расстроился сильнее:

— И что она тебе сказала?

— Что ты спас мне жизнь. Когда я убила Эдвала.

Он вздрогнул:

— Я же велел ей ничего не рассказывать!

— В общем, она все равно рассказала.

— Так. Может, в дом зайдешь? Если хочешь, конечно.

И он отступил от двери, и она прошла за ним в темный коридор. Сердце стучало сильней и сильней.

— Не стоит благодарности.

— Нет, — ответила она. — Стоит.

— Я ж не хотел совершить… ну, благородный поступок и все такое. Просто хотел сделать… ну, правильно все сделать. Но я все колебался и все никак не мог решиться, а потом все равно все испортил…

Она шагнула к нему:

— Ты ходил к отцу Ярви?

— Да.

— Отец Ярви спас мне жизнь?

— Да.

— Тебя не взяли в поход из-за этого?

Он пожевал губами, словно пытаясь потянуть время и найти отговорку, отпереться от этого — но не сумел.

— Я все хотел тебе рассказать, но…

— Такой, как я, пожалуй, расскажешь…

— Да и я говорить не мастак…

И он откинул волосы и поскреб в голове так, словно она болела:

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя обязанной. Это было бы нечестно.

Она растерянно поморгала:

— Значит… ты не просто рискнул всем, чтобы спасти мою жизнь. Ты еще и молчал, чтобы я, видите ли, себя неудобно не чувствовала.

— Ну… можно и так сказать. Наверное.

И он поглядел на нее исподлобья, и глаза его блестели в темноте. И снова этот взгляд. Жадный такой, словно он смотрит и не может насмотреться. А ведь она пыталась вырвать с корнем все эти надежды, и вот они снова расцвели, и снова все в ней всколыхнулось, сильней прежнего.

Она сделала маленький шажок ему навстречу:

— Прости меня.

— Тебе не за что просить прощения.

— Есть за что. За то, как я с тобой обращалась. На обратном пути. Ну и на пути туда тоже. Прости меня, Бранд. Я еще никогда не чувствовала себя такой виноватой. Я вообще никогда не чувствовала себя виноватой. Придется над этим поработать. Прости… я тебя тогда… неправильно поняла.

Он молча стоял. И ждал. И смотрел. И вообще, вообще никак не пытался помочь!

Ну? Просто возьми и скажи это. Неужели это настолько трудно? Ты ж людей убивала! Ну! Скажи это!

— Я перестала разговаривать с тобой… потому что…

Как же трудно слова выговаривать, словно наковальни из колодца тащишь!

— Я… мне…

Словно по тонкому льду идешь и не знаешь, выдержит ли лед следующий шаг или провалишься в полынью с концами.

— В общем, мне…

Она не сумела выговорить «ты мне нравишься». Даже под страхом смерти не сумела бы! И она крепко зажмурилась.

— В общем, я хотела сказать, что… Ого!

И она резко раскрыла глаза. Он дотронулся до ее щеки, кончики пальцев нежно погладили шрам.

— Ты до меня дотронулся.

Ну и глупость она сморозила! Она и раньше была большой мастерицей по этому делу, но тут что-то прямо на удивленье идиотское она сказанула! А то они оба не видят, что он до нее дотронулся. И самое главное, наверняка не просто так.

Он отдернул руку:

— Я думал…

— Нет! — И она перехватила его руку и приложила обратно. — В смысле, да.

Какие теплые у него пальцы. И она гладила его руку своей, прижимая ее к лицу, и это было… Боги.

— Это ж мне не снится, нет?

И он подошел чуть ближе, и видно было, как кадык дернулся — сглотнул.

— Н-нет…

И он смотрел на ее губы. Смотрел так, словно видел там что-то такое очень интересное, и она боялась до смерти, как никогда еще в жизни не боялась.

— Что мы делаем? — пискнула она — со страху голос стал совсем тоненьким. — В смысле, понятно, что мы… да.

Боги, а вот это ложь, она вообще не понимает, что происходит! Вот жалко, Скифр ее не научила любовному искусству! Ну или как это называется…

— В смысле, понятно, что мы сейчас делаем, но ведь…

И он нежно положил ей палец на губы:

— Заткнись, Колючка.

— Ладно, — выдохнула она и поняла, что уперлась ему в грудь рукой, словно желая оттолкнуть. Она ведь так привыкла отталкивать людей, особенно его, и она заставила себя согнуть руку и просто положить ладонь ему на грудь. Оставалось надеяться, он не заметит, как эта ладонь дрожит.

И Бранд подошел поближе, и ей вдруг до смерти захотелось развернуться и убежать, а потом ее разобрал глупый смех, и она глупо булькнула горлом, не давая смеху вырваться, а потом его губы дотронулись до ее губ. Осторожно, очень нежно, в одном месте, в другом, и тут она поняла, что у нее открыты глаза. И она их быстренько закрыла. Еще б придумать, куда девать руки. Прям как деревянная она вся! А потом ее отпустило.

Он ткнулся в нее носом, и ей стало немного щекотно.

Он тихонько кашлянул, она тоже.

И она прихватила его губу своими, потянула, обняла его за шею и прижала к себе, их зубы с клацаньем столкнулись, и они быстренько расцепились.

Вот тебе и поцелуй. Совсем не похоже на то, как она себе это представляла, боги, сколько же раз она это себе представляла. А ей было очень, очень жарко. Может, от бега, но она же сколько бегала, а ни разу так жарко не было.

Она открыла глаза — он смотрел на нее. Вот этим своим взглядом. И челка на лицо падает. Конечно, это был не первый ее поцелуй, но те ей казались детской игрой. А тут все иначе. Это как настоящий бой отличается от поединка на тренировочной площадке.

— Ух, — выдавила она. — А это… приятно.

И она отпустила его руку, и ухватила его за рубашку, и притянула его к себе, и он улыбнулся уголком рта, и она улыбнулась в ответ…

И тут за дверью загремели.

— Рин, — пробормотал Бранд.

И, словно по команде, оба обратились в бегство. Дальше по коридору, как воришки, которых застали на месте преступления, потом они сталкивались боками на лестнице, хихикали, как два дурачка, влетели к нему в комнату, Бранд быстро захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, словно ее дюжина разъяренных ванстерцев штурмовали.

И они притаились в темноте, тяжело дыша.

— Почему мы убежали? — прошептал он.

— Не знаю, — шепнула она в ответ.

— Думаешь, она нас слышит?

— А вдруг? — ужаснулась Колючка.

— Не знаю…

— Значит, это твоя комната?

Он вытянулся, улыбаясь, как король, только что одержавший победу на поле битвы.

— Да. У меня есть своя комната.

— Как и подобает такому герою, — сказала она и обошла ее кругом, внимательно разглядывая.

Много времени это не заняло. В углу стояла кровать с тюфяком, укрытая старым, вытертым до ниток Брандовым одеялом, а в другом стоял, открытый, его рундук. И меч, который раньше принадлежал Одде, у стены. Все. Ну и голые доски пола и голые стены. И тени по углам.

— Мебели не многовато?

— Я еще не все купил…

— Ты еще ничего не купил, — отозвалась она, снова разворачиваясь к нему.

— Здесь, конечно, совсем не так, как во дворце Императрицы, извини уж.

Она фыркнула:

— Я зимовала под перевернутым кораблем с сорока мужиками. Думаю, я как-нибудь потерплю.

Он смотрел на нее не отрываясь. Она подошла поближе. Этот взгляд. Немного голодный. Немного испуганный.

— Значит, останешься?

— Сегодня у меня других дел нет…

И они снова поцеловались — на этот раз крепче. Теперь уж она не волновалась ни из-за сестры Бранда, ни из-за своей матери, воообще ни из-за чего. Она думала только об этом. О поцелуе. Сначала. А потом обнаружилось, что есть и другие части тела… Она удивилась, что это уперлось в ее бедро, и пощупала, а когда сообразила, что это тычется ей в бедро, быстро отстранилась. Потому что почувствовала себя глупо. И испугалась. А еще ей было жарко, и накатило возбуждение, и она вообще не понимала, что чувствует.

— Извини, — пробормотал он, нагнулся и поднял одну ногу, словно пытаясь прикрыть вспухшее под штанами место, и это выглядело так смешно, что она рассмеялась.

Он обиделся:

— Ну и ничего смешного.

— Да ладно тебе.

И она притянула его к себе за руку, и подцепила его ногу своей, и не успел он охнуть от неожиданности, как они повалились на пол, он на спине, а она сверху, оседлав его. Так обычно заканчивались их поединки, только сейчас все было по-другому.

Она прижалась бедрами и задвигалась, взад и вперед, сначала медленно, потом все быстрее. Она вцепилась ему в волосы и подтащила к себе, щетина защекотала ей подбородок, и их губы так тесно прижались друг к другу, что голова заполнилась его обжигающим дыханием.

Она же его сейчас раздавит… Но ей так понравилось ощущение, а потом она испугалась — как же так, ей это нравится! А потом она плюнула и решила, что пусть все идет как идет, а волноваться она будет потом. И она постанывала с каждым выдохом, и тоненький голосок в глубине попискивал, что это глупо и неправильно, но ей было все равно. Он запустил ей руки под рубашку, одна гладила спину, другая ребра, перебирала их одно за другим, и ее сотрясала приятная дрожь. И она отстранилась, тяжело дыша, и посмотрела на него. Он лежал, приподнявшись на локте, и смотрел на нее.

— Извини, — прошептала она.

— За что?

И она разодрала рубашку и стащила ее, и она зацепилась за эльфий браслет на запястье, но все-таки Колючка содрала ее и отбросила.

И на мгновение ей стало стыдно — ну что она за женщина, бледная, плоская, кожа да кости. Но он совсем не выглядел разочарованным, напротив, он обхватил ее, и прижал к себе, и принялся целовать, покусывая губы. Мешочек с костями отца упал ему на глаз, и она закинула его за плечо. И она принялась расстегивать ему рубашку, путаясь в пуговицах, словно они были с булавочную иголку, провела ему ладонью по животу, запустила пальцы в волосы на груди. Браслет светился мягким золотом, и свет этот отражался у него в уголках глаз.

Он поймал ее руку:

— Мы можем… не делать… ну… этого…

Конечно, они могли не делать этого. Более того, наверняка существовала тысяча причин тому, чтобы этого не делать. Но на каждую из этих причин ей было глубоко наплевать.

— Заткнись, Бранд.

И она высвободила руку и принялась расстегивать ему пояс. Она не знала, что дальше делать, но ведь даже у самых дурных получается…

Так что не так-то уж это все сложно, правда?

Как бы один

Они уснули друг у друга в объятиях, но долго это не продлилось. Как же она мечется во сне! Дергается, извивается, дрожит, пинается и катается с боку на бок! После особо удачного удара коленом в бок он проснулся и выкатился из собственной кровати.

Поэтому он устроился на рундуке, на крышке, отполированной до зеркальной гладкости его собственным задом — сколько ж миль туда и обратно он на нем веслом ворочал! Сидел и смотрел на нее.

Она затихла во сне — лицом вниз, руки широко раскинуты. Луч солнца из узкого окна падал ей на спину, одна рука свешивалась с кровати, на полу золотился отблеск света эльфьего браслета. Одна длинная нога высовывалась из-под одеяла, через бедро шел морщинистый шрам, переплетенные золотыми и серебряными кольцами волосы разметались по лицу, и так видел он половину закрытого глаза и маленький кусочек щеки с похожей на стрелу отметиной шрама.

Понятное дело, сидел он с глупой улыбкой. И слушал, как она храпит. Вспоминал, как она храпела ему над ухом, пока они плыли по Священной и Запретной. И как ему это нравилось. И глазам своим не верил — надо же, случилось. Вот она, обнаженная, лежит в его постели.

А потом он вдруг начал беспокоиться.

Что люди-то подумают? Ну, когда узнают, что они… сделали это? Что скажет Рин? И мать Колючки? А если она забеременеет? Он слышал, что с первого раза обычно ничего не бывает, но вдруг? А ведь она скоро проснется. А что, если она больше не захочет быть с ним? И с чего бы ей вообще этого хотеть? И в самом потаенном уголке души зрел самый страшный вопрос. А что, если она проснется и… ничего такого не скажет? Это что ж, получается, у него теперь девушка есть? И что дальше с этим делать?!

— Боги, — пробормотал он и уставился, моргая, в потолок.

В конце концов, они же ответили на его молитвы и привели ее к нему в постель, правда? Ну так с чего бы им забирать ее из постели?

Всхрапнув особенно сильно, Колючка дернулась, потянулась, сжала кулаки, дернула ногами — мускулы ходуном заходили. Высморкнула из носа соплю, утерлась ладонью, протерла глаза другой ладонью и сбросила спутанные волосы с лица. И вдруг застыла, а потом резко вывернула голову и уставилась на него широко открытыми глазами.

— Доброе утро, — сказал он.

Она удивленно пробормотала:

— Значит, это не сон?..

— Похоже, что нет.

Ага. Это самый настоящий кошмар!

Они долго смотрели друг на друга.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила она.

— Нет! — ответил он, пожалуй, слишком поспешно и слишком громко. — Нет. Хочешь, чтобы я ушел?

— Нет.

И она медленно села, натянула одеяло на плечи, выставила колени и широко зевнула.

— Почему? — оказалось, он сказал это вслух.

Она замерла на половине зевка — так и застыла с открытым ртом.

— Что, не задалась вчерашняя ночка, да?

Она вздрогула, словно он залепил ей пощечину.

— Что я сделала не так?

— Ты? Нет! Ты ничего… я о себе говорю вообще-то.

На самом деле он не был так уж уверен, что говорит о себе, но слова вылетали как-то сами по себе:

— Рин же тебе сказала, да? Что мой собственный отец не хотел, чтобы я рождался. Что моя мать не хотела, чтобы я у нее был.

Она нахмурилась:

— Я слышала, твоя мать умерла.

— А разве это не одно и то же?

— Нет. Не одно.

Он не слушал:

— Я вырос, ковыряясь в помойках. Я выпрашивал еду для сестренки. Я возил кости, как раб.

Он не хотел это говорить. Никому и никогда. Но это вырвалось. Само. Как рвота.

Колючка захлопнула рот:

— Я, конечно, сука, дура и задница, Бранд, но не такая уж задница, чтобы заноситься перед тобой из-за всего этого. Ты хороший человек. Человек, которому можно доверять. И все, кто тебя знает, так думают. Колл только о тебе и твердит, Ральф тебя уважает. Ты даже отцу Ярви нравишься — а ведь ему никто не нравится.

Он удивленно поморгал:

— Я же всегда молчу.

— Правильно! Ты слушаешь, что другие люди говорят! А еще ты красивый и хорошо сложен. Мне Сафрит тыщу раз говорила.

— Правда, что ли?

— Они с матерью Скейр целый вечер твой зад обсуждали!

— Ээээ…

— Да от тебя любая девушка без ума будет! К тому же теперь ты не на помойке живешь! Непонятно только, почему ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой…

— В смысле?

Ему и в голову не приходило, что она может сомневаться! Она ж всегда выглядела такой уверенной в себе!

Но она только крепче натянула на плечи одеяло и посмотрела на свои босые ноги с недовольной гримасой:

— Я себялюбива.

— Ты… честолюбива, вот. И мне это нравится.

— Я злая.

— Нет. Ты остроумная. И это мне тоже нравится.

Она осторожно потерла шрам на щеке:

— Я страшная.

Тут он зверски разозлился — даже сам от себя такого не ожидал:

— Какой идиот это сказал? Во-первых, это вранье, во-вторых, я ему рыло начищу!

— Я сама могу кому угодно рыло начистить. В этом вся и проблема. Я не… ну, ты понимаешь.

И она вытащила руку из-под одеяла и почесала бритую половину головы.

— Я не такая, какой должна быть девушка. Или женщина. Никогда не была и не буду. Я не умею…

— Чего?

— Ну… улыбаться. Не знаю… шить. Тоже не умею, вот.

— Мне не нужно ничего зашивать!

И он съехал со своего рундука и встал перед ней на колени. Его сомнения рассеялись. Перед этим все как-то расстроилось, и он не позволит этому случиться снова. Упрется изо всех сил — и не позволит.

— Я засматривался на тебя еще с нашего приезда в Первогород. Или даже раньше.

И он протянул руку и накрыл ее ладонь своей. Может, это и выглядело неуклюже, зато все честно.

— Просто я думал, что такая, как ты, — не для меня.

И он посмотрел ей в лицо, отчаянно пытаясь подобрать нужные слова:

— Я когда смотрю на тебя и понимаю, что ты моя… в общем, я чувствую… словно награду выиграл.

— Награду, на которую никто другой не позарился… — пробормотала она.

— А мне плевать на других! — сказал он и опять разозлился — она даже глаза вскинула. — Ежели они такие дурни и сами не видят, что хоть все море обплыви, лучше тебя не сыщешь, — мне же лучше, вот!

И он замолчал, и залился краской, и подумал, что вот теперь точно все испортил.

— Мне приятней слов в жизни никто не говорил.

И она протянула руку и откинула волосы ему с лица. Так ласково и нежно, словно перышко его коснулось. И он думать не мог, что она может быть такой нежной.

— Мне тоже приятного мало в жизни говорили. Ну так и что ж теперь…

Одеяло сползло с ее голого плеча, и он потянул его вниз и провел рукой по ее боку, по спине, и кожа шуршала о кожу, такая теплая и гладкая, и она прикрыла глаза, и его…

И тут внизу раздался грохот. Кто-то колотил во входную дверь, да так, что стало понятно: надо идти открывать. Бранд услышал скрип отодвигаемого засова и чьи-то голоса.

— Боги, — пробормотала Колючка, в ужасе распахнув глаза. — А если это матушка?

Никогда в жизни они так быстро не одевались — даже когда на них в степи коневоды налетели. Они хватали одежду, кидали ее друг другу, спешно натягивали на себя, он путался в пуговицах и в результате застегнул все сикось-накось, потому что смотрел не на пуговицы, а на то, как она на попе штаны поправляет. Краешком глаза.

— Бранд? — послышался голос Рин.

Они застыли без движения, он в одном сапоге, она и вовсе босая, и Бранд осторожно отозвался:

— Да?

— Ты там как? — Рин поднималась по лестнице.

— Хорошо!

— Ты один?

Она уж у самой двери!

— Конечно!

И тут он сообразил: она же ж может войти! И виновато добавил:

— Ну как бы да.

— Ты врать совсем не умеешь. У тебя там Колючка Бату?

— Ну как бы да.

— Так да или нет? Ты там или не там, Колючка, разрази тебя гром?

— Ну как бы да, там, — пискнула Колючка.

Повисло долгое молчание.

— Мастер Хуннан приходил.

На него словно ушат ледяной воды вылили.

— Сказал, что голубка прилетела, с вестью. На Халлебю напали, и все ж ушли воевать на север, и он собирает всех, кто остался, в поход. Кто-то еще испытание не прошел, кто-то раненый, кто-то еще тренируется — в общем, всех таких он собирает. Встречаются на берегу.

— И он позвал меня? — дрожащим голосом спросил Бранд.

— Он сказал, что Гетланд нуждается в тебе. Еще сказал, что всякому мужу, что готов выполнить свой долг, найдется место на ладье.

Место на ладье. Рядом с братьями по оружию, плечом к плечу. И у него будет цель в жизни. Он будет пребывать в свете. И все надежды и мечты, которые, как он думал, давным-давно перегорели, вдруг ожили и всколыхнулись. И он решительно ответил:

— Сейчас спущусь.

Сердце вдруг забилось быстро-быстро. Он слышал удаляющиеся шаги сестры.

— И ты пойдешь под началом этого ублюдка? — спросила Колючка. — После всего того, что он с тобой сделал? Что он сделал со мной?

Бранд стащил с кровати одеяло:

— Я ж не ради него это делаю. А ради Гетланда.

Она презрительно фыркнула:

— Да ладно тебе. Ты ради себя самого это делаешь.

— Ну хорошо, ради себя. А что, я не заслужил?

Она помолчала, перекатывая желваки на скулах:

— Я так поняла, меня он не звал.

— А ты бы пошла под его началом? — спросил он.

И покидал в одеяло кой-какие вещи и завязал его узлом.

— Конечно, пошла бы. А потом морду б ему набила.

— Может, поэтому он тебя и не позвал.

— Хуннан не позвал бы меня, даже если б он горел, а я б стояла рядом с ведром воды. Никто из них не позвал бы. Воины Гетланда, подумаешь. Смешно слышать. Хотя нет, грустно.

И она застыла с сапогом в руке и нахмурилась.

— А ты не потому ли так быстро убегаешь, чтобы от меня избавиться, а? Потому что ежели что, ты так и скажи. Хватит с нас недомолвок…

— Это не так.

А про себя подумал: да ладно? Отчасти ведь так и есть. Ему нужно вздохнуть свободно. Подумать.

— Иногда мне кажется, лучше бы я осталась в Первогороде, — пробормотала она.

— Ты бы тогда никогда со мной не легла.

— Я бы тогда умерла богатой и прославленной, и единственное, о чем бы жалела перед смертью, так об этом.

— Дай мне неделю сроку, — сказал он, перепоясываясь мечом Одды. — Я никуда не сбегаю, но я должен это сделать. У меня может не быть другого шанса.

И она свирепо оскалилась и зашипела:

— Но только неделю! А то пойду и найду себе другого Поднимателя Кораблей!

— Договорились.

И он поцеловал ее. Губы у нее были обметаны, и дыхание кислое — ну и что. И он закинул за спину щит, и подхватил узелок из одеяла, и сделал глубокий вдох, и отправился в стальные объятия Матери Войны.

На пороге он замешкался, словно его что-то остановило, и обернулся. Последний, прощальный взгляд. Ну и проверить: она точно здесь? Это был не сон? Нет, не сон. Вот она сидит. Улыбается. Она так редко улыбалась, и поэтому ему так нравились ее улыбки. Они же на вес золота! И он остался очень доволен, что в этот раз она улыбается не кому-нибудь, а именно ему.

Избранный Щит

С цитаделью Торлбю у Колючки были связаны самые неприятные воспоминания. Последний раз ее сюда привели как убийцу — в цепях. И отправили в подземелье. А перед этим ее привели сюда к телу отца, которое положили в Зале Богов. И он лежал, бледный и холодный, под высоким куполом, и мать всхлипывала рядом, и она посмотрела на суровые лица Высоких богов и поняла: она молилась напрасно. И в ней всколыхнулась память о том дне, и вместе с ней гнев, который она почувствовала тогда, гнев, который полыхал в ней с того самого дня. И она вцепилась в мешочек с костями отца и мрачно оглядела высокие двери Зала Богов.

Во дворе, под огромным кедром, тренировались мальчишки. На той самой площадке, на которой тренировалась и она, Колючка, и наставник выкрикивал команды, а они пытались встать в шаткую и неуклюжую щитовую стену. Какие же они еще маленькие. Неуклюжие, и двигаются медленно. Поверить невозможно, что когда-то и она была такой же.

Но Колл уже вел ее дальше.

— Ты — Колючка Бату?

В уголке площадки сидел старик, закутанный, несмотря на жару, в толстый черный мех. На коленях у него лежал обнаженный меч. Он казался таким высохшим, и сгорбленным, и бледным, что Колючка его сразу не узнала. Даже золотой обруч на лбу не помог.

Она неуклюже припала на одно колено рядом с Коллом и уставилась в траву:

— Да, мой король.

Король Атиль кашлянул, прочищая горло.

— Я слышал, что ты, безоружная, убила семерых и заключила союз с Императрицей Юга. Я не поверил.

И он прищурил слезящиеся глаза и смерил ее оценивающим взглядом:

— Но сейчас думаю, что зря.

Колючка с трудом сглотнула:

— Их было только пятеро, мой король.

— Вы только посмотрите на нее, только пятеро!

И он хрипло хохотнул, покивав старым воинам, что стояли рядом. Ответом стала пара кривых улыбок. Остальные слушали разговор с весьма кислыми минами. Они ее по-прежнему презирали, и никакой подвиг не заставит их уважать наглую девчонку.

— Ты мне нравишься, девочка! — сказал король. — Пожалуй, встану против тебя с деревянным мечом!

Вот так. С деревянным, значит, можно, а в поход — нельзя. И она опустила взгляд, чтобы он не заметил, как ее глаза вспыхнули гневом, — так и во второй раз в подземелье можно загреметь.

— Это будет честь для меня, — выдавила она.

Атиль раскашлялся и поплотней закутался в свою шубу.

— Да уж, встану, как только выздоровлю… Мой служитель готовит поистине волшебные микстуры… Тьфу ты, я от этого горького дерьма скоро ноги протяну…

— Отец Ярви — искусный целитель, мой король, — сказала Колючка. — Я бы умерла, если бы не он.

— Да уж, — пробормотал Атиль, глядя куда-то в сторону. — Надеюсь, его искусность и мне сослужит добрую службу. Я должен отправиться на север и преподать этим ванстерцам урок. У Крушителя Мечей, видите ли, возникли вопросы к нам…

И голос его стал злым и скрипучим:

— И что мы ему ответим?

— Сталь! — прошипела Колючка, и другие воины эхом повторили это слово.

Атиль сжал пальцы на рукояти меча, бледная рука его дрожала. И Колючка подумала, что, пожалуй, вряд ли в ближайшее время он сможет встать против нее в учебном поединке.

— Сталь, — выдохнул он и медленно осел, кутаясь в шубу.

И стал смотреть на тренирующихся мальчишек — словно забыл, что Колючка все еще здесь.

— Отец Ярви ждет, — тихо проговорил Колл.

И повел ее по траве прочь, через темный зал и вверх по длинной лестнице, и сапоги их скрипели на камне в темноте, а крики мальчишек гасли далеко внизу.

— С Брандом все хорошо?

— Откуда мне знать? — резко отозвалась Колючка — и тут же пожалела об этом. — Прости. Надеюсь, что да.

— А вы с ним… — и Колл покосился на нее, — …ну… это самое?

— Я не знаю, что мы с ним это самое, — гаркнула она — тьфу ты, опять вспылила, и опять зря. — Прости.

— Я смотрю, тебе скучно.

— Это потому что мне заняться нечем, — прорычала она. — А кое-кто уплыл, между прочим, навстречу славе и подвигам! А я нет!

Она уже много дней пребывала в самом скверном расположении духа, и нынешний ушат презрения от воинов Атиля не способствовал его исправлению. Целыми днями она терзалась беспокойством. А что, если Бранд вернется и не захочет больше ее видеть? Или она не захочет с ним больше встречаться? Или он вообще не вернется? После того, как они переспали, в голове стало крутиться гораздо больше вопросов, и ни на один из них она не знала ответа.

— Чертовы мужики, — пробормотала она. — Без них было бы гораздо лучше!

— А я-то чем провинился? — удивился Колл.

— Я не про тебя, — улыбнулась она, взъерошив ему волосы. — Пока.

Заскрипела тяжелая дверь, и она вступила в пещеру чудес. В круглую комнату, слабо освещенную мигающими лампами. Здесь пахло специями и пылью, а по стенам тянулись полки с книгами, банками с сушеными листьями и цветными порошками, черепами животных и какими-то палочками, пучками травы и усеянными блестящими кристаллами камнями.

Сафрит тоже была здесь. Она поманила Колючку с лесенки, которая вела к арке с другой дверью.

— Ты, главное, не волнуйся.

— Чего?

— Все будет хорошо, что бы ты ни решила.

Колючка удивленно посмотрела:

— Вот теперь я заволновалась.

В соседней комнате она увидела отца Ярви. Тот сидел на высоком стуле у очага, посох эльфьего металла поблескивал в свете пламени.

Сафрит у самого порога опустилась на колени и поклонилась так низко, что чуть не стукнулась лбом о пол, а Колючка фыркнула и решительно шагнула вперед.

— С каких это пор люди тебе земно кланяются? А, отец Ярви? Я думала, ты отказался от престола…

И тут она огляделась и увидела королеву Лайтлин. Та сидела по другую сторону очага, спустив платье с одного бледного плеча. И прижимала к себе меховой сверток. Конечно, это же принц Друин. Наследник Черного престола.

— Боги.

Они что, сговорились? В каждом углу ее особа королевского рода подстерегает… Она опустилась на одно колено, тут же сбила локтем какой-то кувшин с полки, попыталась поймать его, сбила еще один… в общем, государыню она приветствовала, прижимая к груди груду звякающих осколков и кувшинного содержимого:

— Прошу прощения, моя королева. У меня на колени вставать не очень получается…

И тут же вспомнила, что эти самые слова она произнесла при их последней встрече в порту Торлбю. Перед отплытием. И лицо ее вспыхнуло — прямо как тогда.

Но Лайтлин, похоже, этого не заметила.

— Таковы все лучшие люди.

И она указала на третий высокий стул рядом с очагом:

— Лучше присядь.

Колючка присела, но удобней себя не почувствовала. Королева и служитель склонили головы к плечу, прищурились и разом уставились на нее. Как же они похожи… Они все-таки мать и сын, что бы там ни говорила клятва — мол, что теперь у служителя нет другой семьи, кроме Общины. Оба они смотрели на нее — и молчали. Под этим двойным оценивающим взглядом Колючка почувствовала себя крошечной, величиной с булавочную головку. А принц все сосал и сосал грудь, а потом высунул из меха тоненькую ручку и дернул за золотую прядку.

— Когда мы последний раз виделись, — наконец произнесла Лайтлин, — я сказала тебе: дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой — делает, что должен, без лишних слов. Похоже, ты хорошо усвоила урок.

Колючка изо всех сил пыталась не нервничать. Конечно, Торлбю казался ей теперь маленьким, а славные воины — не такими уж и славными, но Золотая Королева по-прежнему внушала благоговейный ужас.

— Я старалась, моя королева.

— Отец Ярви сказал мне, что ты хорошо училась. И стала смертельно опасной в бою. Он сказал мне, что ты убила шестерых коневодов в бою на Запретной. И что семеро воинов, посланных убить Императрицу Юга, вступили в бой с тобой, и ты, безоружная, всех их убила.

— Мне помогли. У меня была замечательная наставница и хороший человек рядом — хорошие люди, в смысле. В общем, меня… поддерживали. Да. Хорошие люди.

Губы Лайтлин изогнулись в едва заметной улыбке:

— Ты научилась быть скромной…

— Благодаря отцу Ярви я многому научилась, моя королева.

— Расскажи мне об Императрице Юга.

— Ну…

А что рассказывать? Что она совсем не похожа на королеву Лайтлин?

— Ну… она молодая, невысокого роста, умная…

— И щедрая.

Королева посмотрела на эльфий браслет на запястье у Колючки, который вспыхнул розовым — потому что Колючка залилась краской.

— Я пыталась отказаться от подарка, моя королева, но…

— Я отправляла его, чтобы разрушить союз. А он помог заключить новый. Мое вложение обернулось невиданной прибылью, чего мне еще желать? Не жалеешь, что не осталась в Первогороде?

Колючка растерянно заморгала:

— Я…

— Я знаю, что Императрица просила тебя об этом. Просила стоять за ее плечом, защищать от врагов, помогать в деле управления огромным государством. Не каждому делают такое предложение.

Колючка сглотнула:

— Мой дом — здесь.

— Да. И ты изнываешь от скуки в Торлбю, пока праматерь Вексен закрывает берега моря Осколков для наших кораблей, а ванстерцы терзают наши границы. Славная воительница сидит без дела, пока юнцы и старики идут в бой. Мой царственный супруг наверняка показался тебе не слишком умным. Он подобен человеку, что пытается срезать траву на лугу ложкой, а наточенный серп оставляет ржаветь на полке.

И королева посмотрела на младенца у себя на руках.

— Мир меняется. Так суждено. Но Атиль — не из тех, кто легко принимает перемены. У него хребет из стали, а сталь плохо гнется.

— Он не похож на себя прежнего, — тихо сказала Колючка.

Служитель с королевой обменялись взглядами, значение которых она не поняла.

— Он болен, — сказал Ярви.

— И он должен успокоить чувства тех, кто старше и еще менее расположен к переменам, — сказала Лайтлин.

Колючка облизала губы:

— Я совершила много глупостей, так что не мне обвинять в глупости другого человека. Особенно короля.

— Но ты хотела бы выйти на бой?

Колючка вздернула подбородок и выдержала взгляд королевы:

— Таково мое предназначение.

— Должно быть, твоя воинская гордость уязвлена — ведь тебя не взяли в поход.

— Отец говорил: не возгордись.

— Хороший совет.

Принц уснул, и Лайтлин осторожно отняла его от груди и передала Сафрит. И запахнула платье.

— Твой отец некогда был Избранным Щитом королевы. Так ли это?

— Да. При матери короля Атиля, — тихо сказал отец Ярви.

— И что с ним сталось? — спросила королева.

Сафрит укачивала принца, что-то нежно напевая.

Колючка почувствовала, что мешочек с костями враз потяжелел. И кошки на душе заскребли.

— Его убил Гром-гиль-Горм. В поединке.

— Крушитель Мечей. Опасный противник. Злейший враг Гетланда. И вот теперь мы снова воюем с ним. Некогда и у меня был Избранный Щит.

— Хурик, — сказала Колючка. — Я видела его на тренировочной площадке, видела, как он дерется. Это был поистине великий воин.

— Он предал меня, — сказала королева, не отрывая холодного взгляда от Колючки. — Мне пришлось убить его.

Колючка сглотнула:

— Вот оно как…

— И я искала и не находила ему достойной замены.

Повисло тяжелое молчание.

— А теперь — нашла.

Колючка изумленно распахнула глаза. Поглядела на Ярви. Потом снова на королеву.

— Это меня, что ли?

Ярви поднял увечную руку:

— Ну не меня же.

Сердце Колючки бешено забилось:

— Но… я же не прошла испытание. Не принесла присяги…

— Ты прошла куда более суровые испытания, — сказала королева. — К тому же Избранный Щит обязан клятвой только мне, и никому больше.

Колючка соскользнула со стула и встала на колени у ног Лайтлин. В этот раз у нее получилось это сделать, не сшибив ни единого предмета.

— Скажите мне нужные слова, моя королева, и я поклянусь.

— А ты храбрая.

И Лайтлин подалась вперед и нежно дотронулась до шрама на щеке Колючки:

— Но не спеши. Сначала выслушай нас.

— Не приноси поспешных клятв, — проговорил отец Ярви.

— Это не только великая честь, но и тяжелое бремя. По моему слову ты должна будешь выйти на бой. И может так статься, что ты погибнешь в бою.

— Смерть ждет всех нас, моя королева.

Да о чем тут раздумывать? Все же понятно!

— Я мечтала об этом всю жизнь, с тех самых пор, как взяла в руки меч. Я готова. Скажите, что говорить.

— Отец Ярви?

Колл влетел в комнату, запыхавшийся и весь красный от возбуждения.

— Не сейчас, Колл…

— Ворон прилетел!

И он подал служителю крохотную полоску бумаги, испещренную крохотными буквами.

— Весть от матери Скейр. Наконец-то.

И Ярви развернул грамотку у себя на коленях. Быстро пробежал глазами. Колючка восхищенно следила за ним: надо же, он читает! Читает слова, написанные буквами на бумаге! Это ж волшебство, не хуже того, что Скифр в степи показывала!

— И что там сказано? — спросила Лайтлин.

— Гром-гиль-Горм принимает вызов короля Атиля. Он прекратит набеги — до дня летнего солнцестояния. В этот день воины Ванстерланда и Гетланда встретятся в битве у Амонова Зуба.

И Ярви свернул записку и прищурился.

— Что еще?

— Крушитель Мечей тоже шлет нам вызов. Он вызывает короля Атиля биться с ним один на один.

— Поединок, — проговорила Лайтлин.

— Поединок.

— Король не сможет выйти на бой.

И Лайтлин посмотрела на своего сына. На служителя.

— Он не успеет выздороветь к сроку.

— Мы будем уповать на Отца Мира — возможно, до этого не дойдет.

— Твои круги движутся, отец Ярви.

И он смял бумажку и бросил ее в огонь.

— Да, движутся.

— В таком случае мы должны быть готовы выступить на север через неделю.

Королева Лайтлин встала. И выпрямилась. И Колючка, все еще стоявшая перед ней на коленях, подумала, что за такой женщиной можно и на смерть пойти. Ибо она сурова, мудра и прекрасна.

— Хорошо. Пусть она выучит слова клятвы.

Халлебю

Прошел дождь, и пламя пожара угасло. Все сгорело. Или почти все. Из земли торчала пара обожженных остовов. Несколько почерневших печных труб. От деревни Халлебю остался втоптанный в грязь пепел и щепки. По пожарищу бродили какие-то люди, пытались отыскать что-нибудь полезное. Ничего не находили. Еще несколько человек стояли, свесив головы, вокруг только что вывороченной земли.

— Здесь и в лучшие-то времена посмотреть было не на что, — пробормотал Бранд.

— А сейчас и времена-то не лучшие… — отозвался Раук.

На развалинах сгоревшего дома стоял на коленях старик — весь в саже, тонкие волосы развевались на ветру. И хрипло повторял, глядя в небо:

— Они увели моих сыновей. Увели моих сыновей. Увели моих сыновей…

— Бедный дядька…

И Раук утер ладонью текущий нос и поморщился, взвешивая на руке щит. Они как из Торлбю отплыли, он все морщился.

— С рукой что-то? — спросил Бранд.

— Стрелой попали пару недель назад. Ничо страшного.

Выглядел Раук не очень. Какой-то весь исхудавший, изможденный, даже глаза какими-то бесцветными стали — ни следа не осталось от прежнего боевого задора и наглости. Бранд и в жизни не думал, что будет скучать по прежнему Рауку — и на тебе.

— Щит понести?

Раук сначала было вскинулся — мол, как так? А потом враз сник и тихо ответил:

— Спасибо.

И уронил щит, застонал сквозь стиснутые зубы и пару раз крутанул рукой:

— Рана-то плевая, а как болит, зараза…

— Наверняка уж скоро затянется, — подбодрил Бранд, закидывая второй щит за спину.

Похоже, сегодня они им все равно не понадобятся — ванстерцы уже давно ушли. Ну и к лучшему — Хуннан собрал весьма жалкое ополчение. Пара десятков мальчишек в доспехе не по росту, чуть старше Колла, но совсем зеленых. Они стояли и испуганно таращились на пожарище. Несколько седобородых стариков, один и вовсе беззубый, другой лысый, а третий с мечом, заросшим ржавчиной от рукояти до затупившегося кончика. И раненые. Раук, парень, которому выбили глаз, до сих пор кровивший из-под повязок, и еще один, с раненой ногой, от которого толку никакого — он только всех задерживал. Ну и Сордаф, целый и невредимый, насколько мог судить Бранд. Просто Сордаф — он же идиот, это всем известно.

Бранд разочарованно вздохнул. И ради этого он оставил Колючку? Голую. В своей кровати. Вообще без одежды. Да уж, боги свидетели, много дурацких решений он принял в своей жизни, но это — худшее. Пребывать в свете ему захотелось, ага. Лучше б он в тепле сейчас лежал.

Раук растирал руку бледными пальцами.

— Надеюсь, скоро заживет… Как в щитовой стене стоять-то, ежли рука ранена? Ты стоял когда-нибудь?

Раньше он бы с подначкой спросил. А сейчас в голосе звучал лишь страх.

— Да, на Запретной.

Раньше он бы с гордостью ответил. А сейчас ему в голову лезло, как он кинжал всадил в чье-то тело. И ему тоже стало страшно.

— В бою с коневодами. Не знаю, чего они на нас полезли, но… в общем, бой был. А ты?

— Я тоже стоял, да. Стычка была, с ванстерцами, пару месяцев назад.

Раук с шумом втянул в себя сопли, и оба замолчали, вспоминая то, что совсем не хотелось вспоминать.

— Убил кого-нить?

— Угу.

Перед глазами всплыло лицо того коневода.

— А ты?

— Угу, — отозвался Раук, глядя в землю.

— А Колючка шестерых, представляешь? — он произнес это слишком громким и слишком веселым голосом — но боги, как же не хотелось поговорить о том, как он стоял и убивал.

— Ты б видел, как она дралась! Жизнь мне спасла.

— Некоторым нравится, да.

Раук все так же тупо таращился своими бесцветными глазами в землю.

— А остальным, я так понял, нет. Лишь бы это все быстрей кончилось, вот как все думают.

Бранд хмуро оглядел пепелище на месте деревни. А ведь здесь люди жили, надеялись на что-то…

— А помнишь, как раньше все думали? Пойдем в поход, братство, все такое…

— Да, вон оно как все вышло. Не как в песнях.

— Нет, совсем не как в песнях, — и Бранд поддернул оба щита повыше.

— Они увели моих сыновей. Они увели моих сыновей. Они увели моих сыновей…

Мастер Хуннан поговорил с женщиной, которая успела убежать, когда пришли ванстерцы. А теперь шел к ним, засунув правую руку за пояс, более хмурый, чем обычно. Седые волосы развевались на ветру.

— Пришли на закате, два дня назад. Говорит, дюжины две их было, но я думаю, меньше. И при них собаки были. Убили двоих, десятерых увели в рабство, а пятерых или сколько там, кто болен был или слишком стар, в домах спалили.

— Боги, — прошептал кто-то из мальчишек и осенил грудь священным знамением.

Хуннан прищурился:

— Такова война, парень. А ты чего ждал?

— Значит, они уж два дня как ушли.

Бранд поглядел на старика и на парня с раненой ногой.

— И мы не сможем идти быстро. Мы их не догоним.

— Да.

Хуннан смотрел на север, и на скулах у него желваки ходуном ходили. Он смотрел на север, и взгляд его не обещал ничего хорошего.

— Но мы и не можем оставить это неотмщенным. Здесь недалеко ванстерская деревня. Прямо тут, за рекой.

— Риссентофт, — сказал Сордаф.

— А ты откуда знаешь?

Тот пожал плечами:

— Там торжище большое, скотину продают. Мы с дядей по весне туда овец гоняли. Тут брод есть неподалеку.

— Его не стерегут? — спросил Бранд.

— Мы ж не стережем…

— Значит, решено.

Хуннан проверил, как ходит в ножнах меч, и громко объявил:

— Мы переправимся через брод и пойдем на Риссентофт. Давайте, дохляки, вперед шагом марш!

И наставник опустил голову и пошел первым.

Бранд побежал за ним и тихо, чтобы другие не слышали — зачем спорить с вожаком при всех, и так вид у всех унылый — заговорил:

— Мастер Хуннан, подождите. Они плохо поступили с нами, но разве это правильно — делать с ними то же самое?

— Раз мы не можем добраться до пастухов, проредим стадо.

— Это сделали не овцы. И не пастухи. Это были воины.

— Такова война, — скривился Хуннан. — Правильно, неправильно — какое это имеет значение? Король Атиль сказал: последнее слово за сталью. За сталью — значит, за сталью.

Бранд показал на уцелевших жителей Халлебю, копавшихся на пепелище.

— Разве мы не должны остаться и помочь им? Какой смысл сжигать какую-то деревню только из-за того, что она стоит через реку и…

Хуннан резко развернулся к нему:

— Это может помочь следующей деревне! Мы — воины, а не няньки! Я дал тебе второй шанс, парень, но, думаю, зря. Я был прав, в тебе больше от Отче Мира, чем от Матери Войны.

Поглядев на то, что сделала с деревней Матерь Война, Бранд подумал: а чем это плохо-то?

— А если б твоих близких убили, а? Сожгли твой дом? Угнали в рабство твою сестру? Тогда бы ты мстил?

Бранд оглянулся на остальных — люди понуро ковыляли следом. Вздохнул и поддернул два висевших за спиной щита.

— Да, — наконец сказал он. — Я бы мстил.

Правда, все равно непонятно, что в этом во всем хорошего…

Огонь

— Мне, похоже, нужен новый меч.

И Колючка со звоном бросила отцовский клинок на стол.

Рин как раз затачивала чей-то меч. Проведя по нему еще раз точильным камнем, она вскинула хмурый взгляд:

— Где-то я это уже слышала.

— Очень надеюсь, что теперь ты согласишься.

— С чего бы это? Потому что ты переспала с моим братцем?

— Потому что битва грядет. А королева Лайтлин желает, чтобы ее Избранный Щит вышла на бой с достойным оружием.

Рин отложила точильный камень и подошла, отряхивая ладони от пыли.

— Избранный Щит королевы? Ты, что ли?

Колючка вздернула подбородок и гордо ответила:

— Я.

И они так смотрели друг на друга некоторое время, а потом Рин взяла Колючкин меч, прикинула длину, потерла большим пальцем дешевое навершие и положила обратно.

— Ну, если королева Лайтлин так сказала — значит, так оно и есть.

— Вот и славно, — проворчала Колючка.

— Мне понадобятся кости.

— Для чего?

— Чтобы сплавить с железом, которое пойдет на сталь.

И Рин кивнула в сторону блестящего клинка в тисках на верстаке — того самого, что она точила.

— Для этого я использовала кости ястреба. Еще у меня были волчьи. И медвежьи. Умеючи, можно вселить дух животного в клинок. Так что подбери что-нибудь. Для силы. Чтоб клинок стал смертоносным. Что-то значимое для тебя.

Колючка с мгновение подумала, а потом ее осенило! Она улыбнулась — точно. Это то, что нужно. Колючка сняла с шеи мешочек и выложила гладкие от времени, пожелтевшие косточки на стол. Она их столько с собой носила. Настало время найти им хорошее применение.

— Как насчет костей павшего героя?

Рин изумленно вскинула брови:

— Хм. Что ж, отлично.

* * *

Они остановились на усыпанной пеплом прогалине у реки. Стоявшие кольцом камни в центре почернели — здесь что, пожар был?

Рин скинула с плеча здоровенную сумку с инструментами:

— Вот мы и пришли.

— А зачем ты так далеко забралась?

И Колючка сбросила наземь мешки с углем, с наслаждением выгнула спину и вытерла потное лицо ладонью.

— А чтоб никто не узнал, что я здесь делаю. Кстати. Разболтаешь — убью.

И Рин бросила Колючке лопату:

— А теперь иди к реке и накопай мне глины с тиной.

Колючка мрачно покосилась на нее, потрогала языком дырку в зубах.

— Да уж, со Скифр-то поприятней было.

— Это кто?

— Неважно.

Охнув, она вошла по пояс в поток — леденющий! Это летом-то! Но делать нечего, и Колючка принялась выкапывать со дна тину с илом и выбрасывать все это на берег.

У Рин с собой был припасен кувшин. Она положила туда пару сероватых кусков железной руды и черный пепел, оставшийся от костей Колючкиного отца, щепотку песка, две стеклянные бусины, а потом принялась замазывать глиной крышку.

— А стекло для чего? — спросила Колючка.

— Чтоб примеси из железа убрать, — пробормотала Рин, не поднимая глаз. — Чем больше жар в горне, тем чище сталь и крепче клинок.

— Где ты всему этому выучилась?

— Сначала ходила в подмастерьях у кузнечных дел мастера по имени Гейден. Смотрела, как другие работают. Поговорила с купцами, что оружие со Священной возят.

И постучала себя пальцем по голове — на виске осталось грязное пятнышко.

— А остальное сама додумала.

— Гля, какая умная…

— В стали хорошо разбираюсь, да.

И Рин аккуратно поставила кувшин в самой середине каменного круга.

— Мне еще глина нужна.

И Колючка, ежась, снова влезла в воду, а Рин стала устраивать печь. Она навалила угля, потом камней, замазала все глиной, и в результате у нее получилось что-то вроде домика под куполом, высотой где-то ей по грудь, с дверкой-отверстием внизу.

— Помоги мне.

Рин брала глину прямо руками, Колючка тоже. В четыре руки они быстро обмазывали домик.

— Расскажи, каково это? Ну, быть Избранным Щитом королевы?

— Я об этом всю жизнь мечтала, — сказала Колючка и надулась от гордости. — Королева Лайтлин — наилучшая госпожа, для меня честь служить ей.

Рин покивала:

— Ее не зря Золотой Королевой прозвали.

— Да. Это великая честь.

— Понятное дело. Но каково это? Что ты делаешь-то?

Тут Колючка сникла:

— На самом деле ничего особенного. После присяги я только и делаю, что стою столбом за плечом королевы, когда она сидит в монетном дворе, и сурово гляжу на купцов, которые к ней приходят чего-то выпрашивать. Они словно на иноземном языке разговаривают, ни слова не разумею в их тарабарщине…

— Не жалеешь, что согласилась? — спросила Рин, загребая очередную пригоршню серой вязкой массы.

— Нет! — резко ответила Колючка, но потом, подумав и пошлепав ладонями по глине, добавила: — Немного. Но такое со мной не в первый раз случается.

— Я смотрю, ты вовсе не такая, как кажешься. Снаружи — бой-баба, а внутри…

Колючка вздохнула:

— Да мы все такие. Не такие, как кажемся.

* * *

Рин осторожно подула на лопату, и угли ярко заалели, а потом легла на живот и засунула все в отверстие в печи. И принялась дуть, до красноты раздувая щеки. Потом села на корточки, глядя, как занялись наконец угли и в отдушине заплясало рыжее пламя.

— А что у вас с Брандом? — спросила она.

Колючка, конечно, понимала, что ее обязательно об этом спросят. Но что ответить, так и не придумала.

— Не знаю.

— Слушай, разве это такой сложный вопрос?

— Ну вот представь себе — да.

— Так. Ты что, бросила его?

— Нет, — ответила Колючка — и сама удивилась, насколько уверенно прозвучал ее голос.

— А он? Что он сказал?

— Мы обе знаем — Бранд тот еще молчун. Так что я не удивлюсь, если да, он не захочет больше меня видеть. Я не из тех, о ком мужчины мечтают. Ну ты понимаешь.

Рин нахмурилась, помолчала, а потом сказала:

— Вообще-то, мужчины все разные. И мечтают о разном. Женщины, кстати, тоже.

— Но он же сбежал! При первой же возможности!

— Он так долго хотел стать воином. И вот ему выпал шанс.

— Ну да.

И Колючка горько вздохнула.

— Я-то думала, после того, как мы… ну ты понимаешь… станет проще.

— Не стало?

Колючка поскребла бритую голову, нащупала среди щетины безволосую полоску шрама.

— Неа, ни хрена не стало. Я вообще перестала понимать, что происходит, Рин. То есть я очень хочу… но я не понимаю. Я ни на что не гожусь. Только мечом махать.

— Откуда ты знаешь? Может, в тебе откроется талант раздувать мехи?

И Рин бросила их рядом с печным отверстием.

— Если нужно взвалить на себя груз, — пробормотала Колючка, опускаясь на колени, — взваливай, а не скули.

И она сжала зубы и взялась за мехи, и раздувала их до тех пор, пока плечи не заболели, в груди не осталось дыхания, а рубашка не вымокла от пота.

— Поддай еще! — приказывала Рин. — Еще жару!

И стала что-то тихо напевать — оказалось, молитвы. Тому, кто Возжигает Пламя, Той, кто Бьет по наковальне, и Матери Войне, Матери Воронов, что собирает мертвых и превращает ладонь в кулак.

Колючка раздувала мехи до тех пор, пока в воздуховоде не вспыхнуло натуральное пламя ада. В сгущающейся темноте отверстие пылало, как пасть дракона. Она, конечно, вместе со всеми перетащила корабль через Верхние волоки, сначала туда, потом обратно, но так, как сегодня, она еще не ухайдакивалась.

Рин фыркнула:

— Отойди, убивица. Я покажу, как это делается!

И она взялась за мехи, спокойная такая, и сильная, и стала раздувать их мощными размеренными движениями — прям как ее брат с веслом управлялся. Угли разгорелись еще сильней, а на небе высыпали звезды, и Колючка пробормотала свою собственную молитву. Молилась она отцу и привычно поискала пальцами мешочек, но кости отца сплавлялись сейчас со сталью — и это было правильно.

И она влезла в реку и долго пила, а потом отмокала, а потом приплелась обратно и взялась за мехи снова, воображая, что это голова Гром-гиль-Горма, и раздувала и раздувала их, и одежда ее высохла у печи, а потом вновь вымокла от пота. А в конце они работали бок о бок, вместе, и жар упирался своей тяжелой рукой Колючке в лицо, из воздуховода вырывалось красно-синее пламя, а от спекшейся глины шел дым, и в ночное небо взвивались искры, а над вершинами развалился толстый и белый Отче Месяц.

И только когда руки у Колючки уже отваливались, а в груди уже не осталось дыхания, Рин сказала: «Хватит», и они, черные от сажи, упали на спину и лежали, как две вытащенные на берег рыбы.

— И что теперь?

— Теперь ждем, когда остынет.

И Рин вытащила из мешка здоровенную бутыль и выдернула пробку.

— Ну и напьемся мальца.

И она сделала хороший глоток, горло в пятнах сажи дергалось, когда она глотала. А потом утерла рот и передала бутылку Колючке.

— Вижу, ты знаешь дорогу к сердцу женщины!

И Колючка прикрыла глаза и вдохнула запах доброго эля, а потом попробовала его на язык, и проглотила, и облизнула сухие губы. Рин положила лопату на печку, исходящую переливающимся жаром — жарила шипящий на раскаленном металле бекон.

— А ты, я погляжу, и смелая и умелая, а?

— Много кем пришлось работать.

И разбила в лопату яйца — те тут же запузырились.

— Значит, битва будет?

— Похоже на то. При Амоновом Зубе.

Рин посолила яичницу.

— А Бранд там будет сражаться?

— И он, и я. Впрочем, у отца Ярви другое мнение. Но с ним всегда так.

— Я слышала, он хитрый и коварный человек.

— Без сомнения. Но он не слишком-то любит рассказывать про свои хитрости.

— А хитрецы — они все такие.

И Рин перевернула бекон ножом.

— Горм вызвал короля Атиля на поединок. Чтобы все в поединке, а не в битве решилось.

— Поединок? Ну так Атиль — он же мечник, каких поискать!

— Был. Раньше. Сейчас он тяжело болен.

— Доходили слухи, да…

И Рин сняла лопату с печи и села на землю, а лопату положила между ними. От запаха яичницы с беконом Колючка чуть слюной не захлебнулась.

— Вчера видела его в Зале Богов, — сказала Колючка. — Пытался выглядеть молодцом, но, несмотря на все отвары отца Ярви, еле на ногах держался.

— Дело плохо. Раз битва-то надвигается…

И Рин вытащила ложку и передала ее Колючке.

— Да уж. Куда уж хуже.

И они принялись запихивать в рот дымящуюся яичницу, и Колючка готова была поклясться, что ничего вкусней в жизни не едала — еще бы, как у мехов умаялись.

— Боги, — с набитым ртом проговорила она, — женщина, которая умеет жарить отличную яичницу, кует отличные мечи — и к тому же приносит отличный эль? Если с Брандом не выйдет, я за тебя замуж выйду.

Рин фыркнула:

— Если парни по-прежнему будут обходить меня стороной, я, пожалуй, соглашусь!

И они весело рассмеялись. А потом они ели, пили — и немного напились, не без этого. А печка все полыхала и полыхала жаром.

* * *

— Как же ты храпишь!

Колючка резко проснулась, протерла глаза — оказывается, на сером небе уже показалась Матерь Солнце.

— А то я не знаю.

— Ну что, пора вскрывать печь. Посмотрим, что у нас получилось.

Рин принялась разбивать печь молотом, а Колючка отгребала в сторону все еще дымящиеся угли, прикрывая лицо ладонью — ветер то и дело сносил на нее пепел и золу. Рин взялась за щипцы и извлекла раскаленный, желтый от жара кувшин.

Выставила его на плоский камень, разбила, отгребла в сторону белую пыль и вытащила изнутри какую-то штуку — прямо как ядрышко ореха из скорлупы.

Сталь, сплавленная с костями отца. Пламенеющий темно-красным слиток, величиной с кулак.

— Ну как, получилось? — спросила Колючка.

Рин постучала по слитку, перевернула его — и медленно улыбнулась.

— Да. Получилось.

Риссентофт

В песнях гетландцы Ангульфа Полуногого бросились на ванстерцев подобно ястребам с вечернего неба.

Полусброд мастера Хуннана бросился на Риссентофт подобно стаду баранов с высокой лестницы.

Парень с больной ногой не мог идти, уже когда они подошли к реке, и им пришлось оставить беднягу на южном берегу. Остальные вымокли до нитки на переправе, а у одного парнишки течением утянуло щит. А потом они заплутали в вечернем тумане и только ближе к вечеру, усталые, стучащие зубами и злые, набрели на деревню.

Хуннан треснул не в меру говорливого юнца по кумполу, велел всем молчать и жестами разделил отряд на несколько групп по пять человек и отправил осмотреть улицы. Точнее, не улицы, а утоптанную грязь между хибарами.

— Не отставать! — зашипел Бранд на Раука — тот сильно отстал, щит болтался на безвольной руке, а сам парень выглядел совсем бледным и усталым.

— Да тут нет никого, — проворчал беззубый старик, и оказалось, что он прав.

Бранд прокрался вдоль стены и заглянул в распахнутую дверь. Ни души. Даже собак нет. Жилье смердело нищетой — привычный запах. Но отсюда и вправду все сбежали.

— Видно, услышали, что мы подходим, — пробормотал он.

Старик поднял бровь:

— Да ну?

— Тут кто-то есть! — испуганно заорал кто-то, и Бранд сорвался с места и выскочил из-за плетня со щитом наготове.

В дверях дома стоял старик с поднятыми руками. Не большого дома. Или там красивого дома. Просто дома. Сгорбленный, с заплетенными на ванстерский манер седыми волосами. Вокруг стояли, наставив копья, трое Хуннановых парней.

— Я безоружен, — сказал он, поднимая руки еще выше. Руки у него дрожали — неудивительно. — Я не хочу драться.

— Некоторые из нас тоже не хотят, — сказал Хуннан и прошел сквозь строй парней. В руке он держал меч. — Но иногда драка сама нас находит.

— У меня ничего нет.

Старик беспокойно оглядывался на окруживших его воинов. А они все прибывали в числе.

— Пожалуйста. Только не жгите мой дом. Мы его с женой строили.

— А где она? — спросил Хуннан.

Старик сглотнул, горло под серой щетиной судорожно дернулось.

— Умерла прошлой зимой.

— А как насчет жителей Халлебю? Они тоже не хотели, чтобы их дома сожгли.

— Я знаю людей из Халлебю. — Старик облизал губы. — Я к этому отношения не имею.

— Однако ж знаешь, что там случилось, правда?

И Хуннан ударил его мечом и рассек руку. Брызнула кровь, старик вскрикнул, пошатнулся, оползая наземь, ухватился за дверной проем.

— Ух, — сказал кто-то из юнцов.

Хуннан зарычал и рубанул старика по затылку. Звук был такой, словно бревно треснуло. Тот, содрогаясь, перекатился на спину. Изо рта торчал язык. Потом он затих, по каменному порогу растеклась кровь, наполняя алым глубоко вырезанные руны богов, охранявших дом.

Те же самые боги стерегли дома в Торлбю. Видимо, сегодня они были заняты чем-то другим.

Бранд стоял и смотрел в холодном оцепенении. Все случилось так быстро, что он не успел ничего сделать. Даже подумать не успел, что надо бы это остановить. Это просто случилось, а они стояли вокруг и смотрели. И все, теперь ничего не поправишь.

— Рассредоточиться, — сказал Хуннан. — Обыскать дома, потом поджечь их. Сжечь здесь все.

Лысый старик неодобрительно покачал головой, и Бранду стало муторно и гадко, но они сделали, как приказано.

— Я останусь здесь, — сказал Раук, бросил щит на землю и сел на него.

Бранд плечом выбил дверь ближайшего дома и застыл на месте. В низенькой комнатушке, прям как у них с Рин когда-то, у очага стояла женщина. Тощая, в грязном платье, всего на пару лет постарше Бранда. Она стояла, уперевшись рукой в стену, смотрела на него и тяжело дышала. Видимо, напугалась до смерти.

— Ты там как? — спросил Сордаф из-за двери.

— Хорошо… — ответил Бранд.

— Ах ты мать твою! — толстяк довольно осклабился, сунув голову внутрь. — Кто-то тут есть, как я погляжу!

И он размотал веревку, отрезал часть своим кинжалом и дал Бранду.

— Везет тебе, парень, ее по хорошей цене продать можно!

— Да, — сказал Бранд.

Сордаф вышел, покачивая головой:

— В войне ж удача главное, кому-то везет, а кому-то, мать его, нет…

Женщина молчала — и он тоже. Бранд навязал ей на шею веревку, не слишком туго и не слишком свободно, но она даже не двинулась. Он обмотал другой конец вокруг запястья, чувствуя себя странно окоченевшим. В песнях воины именно этим и занимаются, разве нет? Рабов захватывают! Нет, это совсем не похоже на благое деяние. Вообще не похоже. Но если б не он, ее б захватил кто-то другой. Потому что так поступают все воины.

Снаружи уже подпаливали дома. Женщина застонала, увидев тело старика. Застонала снова, увидев, как вспыхнула крыша ее лачуги. Бранд не знал, что ей сказать. Что сказать другим. Он привык молчать и потому не сказал ничего. У одного парнишки слезы текли, когда он поджигал дома — но он все равно их подпаливал один за другим. Скоро воздух заполнил запах гари, трещало в огне дерево, вспыхнувшая солома улетала высоко в ночное небо.

— Какой в этом во всем смысл? — пробормотал Бранд.

Раук просто потер раненое плечо.

— Всего одна рабыня, — недовольно проговорил Сордаф. — И сосиски. Разве это добыча?

— Мы сюда не за добычей пришли, — строго сказал мастер Хуннан. — Мы пришли сюда совершить благое дело.

А Бранд стоял с женщиной на веревке и смотрел, как горит деревня.

* * *

Они молча ели черствый хлеб, растянувшись на холодной земле. Никто не разговаривал. Они еще не ушли из Ванстерланда и опасались разводить костер, и каждый сидел, погруженный в свои мысли, в темноте и мрачном молчании.

Бранд дождался рассвета — в черной туче над головой зазмеились серые полосы. Он все равно не спал. Все думал о том старике. И о том, как парнишка плакал, подпаливая крышу. Слушал, как дышит женщина — она теперь его рабыня, собственность. Просто потому, что он навязал ей на шею веревку и сжег ее дом.

— Поднимайся, — прошипел Бранд, и она медленно встала.

Он не видел ее лица, но, судя по поникшим плечам, она не собиралась сопротивляться.

На часах стоял Сордаф. Толстяк дул в ладони, растирал их и снова дул.

— Мы пойдем прогуляемся, — скзаал Бранд, кивнув на ближайшую рощицу.

Сордаф ухмыльнулся:

— Еще бы. Ночка-то холодная…

Бранд повернулся к нему спиной и пошел прочь, время от времени дергая за веревку — женщина шла за ним. Они шли через подлесок, молча, под сапогами Бранда хрустели ветки. Вскоре лагерь остался далеко позади. Где-то ухнула сова, и он затащил женщину подальше в кусты, подождал, прислушался — никого.

Он не знал, сколько идти до опушки. Когда они вышли из леса, Мать Солнце уже поднималась на востоке — маленькое серое пятнышко. Он вытащил подаренный Рин кинжал и осторожно срезал веревку с шеи женщины.

— Иди, — сказал он. Она стояла и не двигалась. Он показал пальцем: — Иди. Иди домой.

Она сделала шаг, оглянулась, сделала еще шаг, словно не верила и думала, что это какой-то розыгрыш.

Он стоял и не двигался.

— Спасибо, — прошептала она.

Бранд поморщился:

— Не за что меня благодарить. Просто иди. Уходи.

Она побежала. Он смотрел ей вслед, как она убегает дорогой, которой они возвращались, через мокрую траву, вниз по покатому склону. Матерь Солнце поднималась все выше, и он теперь видел вдали Риссентофт — крохотное черное пятнышко, над которым все еще поднимался дым.

Наверное, Риссентофт выглядел так же, как Халлебю. До войны.

И теперь они опять выглядели одинаково.

Замерзшие озера

Королевская свита остановилась в виду лагеря. Лил дождь, в долину ручейками стекали алые огоньки факелов, под темнеющим небом горели тысячи костров. Воины Гетланда собирались на битву. Колючка спрыгнула с коня и подала королеве руку. Лайтлин, конечно, никакая помощь не требовалась — она управлялась с лошадью гораздо лучше Колючки. Но той очень хотелось быть хоть в чем-то полезной.

В песнях Избранный Щит защищал королеву от подосланных убийц, или доставлял тайные послания прям в пасть врага, или сражался в поединках, о которых потом слагали легенды. Оказалось, в жизни все не так, как в песнях. Надо было это давно понять.

Она совершенно потерялась среди огромного множества слуг и рабов, сопровождавших Золотую Королеву подобно хвосту кометы, осаждавших ее бесчисленными вопросами, на каждый из которых у нее находилось время ответить, даже если она в этот момент кормила грудью наследника престола. Король Атиль, конечно, сидел на Черном престоле и все такое, но после нескольких дней в обществе королевы Лайтлин Колючка поняла, кто на самом деле правит Гетландом.

И если с Виалиной их соединяла девичья дружба, то с Лайтлин и намека на такое быть не могло. Никаких задушевных разговоров и просьб называть по имени. Лайтлин была раза в два старше Колючки. Она была женой, матерью, непревзойденным коммерсантом, управительницей огромного хозяйства. Красивая, хитрая, коварная и очень сдержанная. Настоящая женщина. Такая, какой Колючке не стать никогда.

— Благодарю, — пробормотала она, принимая руку Колючки и грациозно — а что она делала не грациозно? — соскальзывая с седла.

— Я всегда к вашим услугам.

Лайтлин не отпустила ее руку.

— Нет. Ты рождена не для того, чтобы торчать за моей спиной на скучных переговорах в монетном дворе. Ты рождена, чтобы сражаться.

Колючка с трудом сглотнула:

— Так дайте же мне шанс.

— Очень скоро ты его получишь.

Лайтлин наклонилась к ней и крепче сжала Колючкину ладонь:

— Клятва верности — обоюдоострое оружие. Однажды я это упустила из виду, но это больше не повторится. Нас с тобой ждут великие дела. О которых будут петь в песнях.

— Мой король? — В голосе отца Ярви звучало беспокойство.

Атиль едва не упал, слезая с лошади, а теперь стоял, ухватившись за плечо служителя, и тяжело дышал, сжимая обнаженный меч. И выглядел он так, что краше в гроб кладут.

— Мы договорим позже, — сказала Лайтлин, отпуская руку Колючки.

— Колл, вскипяти воды! — приказал отец Ярви. — Сафрит, неси травы!

— Я видел, как этот человек отшагал тысячу миль по ледяной пустыне, — тихо сказал Ральф. Он стоял рядом с Колючкой и, сложив руки на груди, смотрел на Атиля. — Король совсем плох.

— Да. — И Колючка проводила взглядом короля, которого буквально затаскивал на себе в шатерь служитель. — А ведь нам в бой идти. Злая удача…

— Отец Ярви не верит в удачу.

— А я не верю в кормчих, а они почему-то ходят за мной по пятам.

Ральф засмеялся и спросил:

— Как здоровье матушки?

Колючка хмуро покосилась на него:

— Ей, как всегда, все не нравится.

— Все ссоритесь?

— Ну, раз уж ты спросил, отвечу: гораздо меньше, чем раньше.

— Да ты что? Похоже, кто-то из вас двоих повзрослел!

Колючка сердито прищурилась:

— А может, кого-то из нас двоих один старый мудрый воин научил ценить семью?

— Ну, тогда вам точно очень повезло в жизни.

И Ральф, глядя в землю, смущенно подергал себя за бороду:

— Я вот тут подумал… наверное, следует мне повидаться с ней.

— Ты просишь у меня разрешения?

— Нет. Но мне все равно хотелось бы его получить.

Колючка закатила глаза и пожала плечами:

— Кто я такая, чтобы становиться между двумя юными возлюбленными?

— Я тоже не стал бы этого делать… — и Ральф красноречиво показал глазами на что-то за ее плечом. — Так, пойду-ка я займусь чем-нибудь полезным…

Колючка обернулась и увидела приближающегося Бранда.

Вообще-то она очень хотела его увидеть. Но стоило этому произойти, как она отчаянно занервничала. Так, словно впервые выходила на тренировочную площадку, причем против него. Они же давно друг друга знают, правда? Но она почему-то не знала, как себя с ним вести. Подначивать и подшучивать, как гребцы на корабле? Жеманиться, как девица, у которой руки просят? Принять царственно-холодный вид, как королева Лайтлин, у которой просят в долг? Осторожничать, как опытный игрок при игре в кости?

Он подходил все ближе, а она с каждым его шагом отступала все дальше на скользкий лед, на замерзшее озеро, и лед скрипел под ее ногами, и в любой момент могла раскрыться полынья. Раскрыться — и поглотить ее.

— Колючка, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

— Бранд, — сказала она и тоже не отвела взгляда.

— Что, дождалась меня все-таки, а?

Ага. Значит, подшучиваем и подначиваем.

— Женихи в очередь выстраивались перед моим домом — от порога до самого порта. О моей несказанной красоте ходят легенды, ты ж в курсе.

И она зажала одну ноздрю пальцем и смачно сморкнулась на траву.

— У тебя новый меч, — сказал он, поглядывая на ее пояс.

Она поддела пальцем ничем не украшенную крестовину и выдвинула клинок из ножен наполовину. Он вытащил меч целиком, сталь тихонько зазвенела.

— Работа мастера, лучше которого на берегах моря Осколков не сыскать…

— Она молодец, да.

И Бранд провел пальцем по желобку с клеймом Рин, взмахнул мечом крест-накрест, поднял к глазам и смерил взглядом. Мать Солнце вспыхнула на блестящей стали, кончик сверкнул искоркой.

— Не было времени навесить на него что-нибудь нарядное, — сказала Колючка. — Но он мне и без украшений нравится.

Бранд тихонько присвистнул:

— Отличная сталь.

— Сплавлена с костями героя.

— Серьезно?

— Ну, отцовские пальцы слишком долго висели без дела на моей шее.

Он улыбнулся и вернул ей меч, и она обнаружила, что улыбается в ответ.

— Так вроде ж Рин тебе отказала?

— Королеве Лайтлин не отказывают.

На лице Бранда проступило прежнее растерянное выражение:

— В смысле?

— Королева посчитала нужным, чтобы у ее Избранного Щита был приличный меч, — сказала она, задвигая клинок в ножны.

Бранд вытаращился на нее с открытым ртом.

— Я знаю, что ты думаешь, — поникла Колючка. — Ведь у меня даже щита нет.

Тут он захлопнул рот и сказал:

— Думаю, ты и есть щит, причем самый лучший. Был бы я королевой, выбрал бы тебя.

— Извини за прямоту, но королевой тебе не стать.

— Ага, никакое платье не налезет, — и он медленно покачал головой и снова улыбнулся. — Надо же… Колючка Бату — Избранный Щит!

— А у тебя как дела? Еще не спас Гетланд? Я видела, как вы на берегу собирались. Грозное войско юных героев. Не считая парочки грозных вояк преклонного возраста.

Бранд поморщился:

— Спасли, как же. Ничего мы не спасли. Старика в деревне убили. И сосиски сперли. Сожгли деревню, потому что она стояла на ванстерской стороне реки. Женщину в рабство угнали.

Бранд поскреб в голове.

— Я ее отпустил.

— Доброе дело сделал, да?

— Хуннан бы с тобой не согласился. Он бы всем раструбил, какой я недоделанный дурак, но тогда пришлось бы признать, что весь этот поход был дурацкий, так что… — Бранд вздохнул с растерянным видом. — В общем, завтра я приношу воинскую присягу. Вместе с какими-то юнцами, которые не знают, за какой конец меч держать.

Колючка сказала голосом отца Ярви:

— Отче Мир оплакивает методы! А Матерь Война радуется результатам! Ну что, доволен?

Бранд опустил глаза:

— Д-да. Наверное.

— Что, недоволен?

— Ты когда-нибудь жалела, что убила кого-то?

— Нет. А что, должна?

— Да нет. Я просто спросил.

— Да нет.

— Значит, тебя и впрямь Матерь Война коснулась.

— Коснулась? — фыркнула Колючка. — Да она мне затрещину дала. Коснулась…

— Я всегда хотел стать воином. Ну, знаешь, братство, плечом к плечу и все такое…

— А знаешь, когда получаешь то, о чем давно мечтал, всегда разочарование наступает.

— Почему же. Иногда оно того стоит, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Теперь-то она точно знала, что значит этот взгляд. А что, если через это замерзшее озеро вполне возможно переправиться? Просто идти шаг за шагом. Страшно, да, но ведь и здорово тоже! И она сделала крохотный шажок навстречу:

— Ты где спишь?

Он не отступил:

— На свежем воздухе, где ж еще.

— Избранному Щиту полагается шатер.

— Хочешь, чтоб я обзавидовался?

— Да нет, он совсем маленький.

И она сделала еще один шаг:

— Но в нем есть кровать.

— Ну-ка, ну-ка…

— И холодно там.

Еще один шажок. Теперь они оба улыбались.

— Одной-то спать.

— Дело поправимое. Могу договориться с Сордафом, он тебе в одеяло напердит — сразу согреешься.

— Сордаф, конечно, мужчина видный, но не в моем вкусе.

И она протянула руку и отвела волосы ему с лица.

— Я кое о ком другом думала.

— Люди смотрят, — тихо сказал Бранд.

— А мне плевать.

Трусость

Они построились и стали на колени. Трое парнишек и Бранд. Двое с копьями набежали на того старика. Третий плакал, когда дома поджигал. А он отпустил единственную рабыню, которую они увели.

Молодцы. Отличные воины, все как один.

Но какие уж есть. А вокруг стояли воины Гетланда в полном вооружении. Совсем скоро Бранд и эти юнцы вступят в их братство. И встанут с ними плечом к плечу в бою с Гром-гиль-Гормом и его ванстерцами. И там, в условленном месте, все они шагнут в объятия Матери Войны.

Король Атиль сильно изменился за тот год, что Бранд его не видел, причем не к лучшему. Кожа его посерела и стала такого же цвета, что и седые волосы, слезящиеся глаза обвелись темными кругами. Он ссохся в своем кресле и едва шевелился, словно Королевский Обруч давил ему на лоб страшной тяжестью. В руках он держал меч, и руки его заметно дрожали.

Отец Ярви сидел на высоком табурете рядом с королем, королева Лайтлин, с очень прямой спиной, сидела с другой стороны: плечи назад, сжатые в кулаки руки на коленях, бледные глаза пристально следят за толпой. «Супруг мой болен, но я сильна как никогда», — говорил ее вид.

Колючка стояла за плечом королевы, выпятив подбородок, и вызывающе смотрела на собравшихся. Руки она сложила на груди, выставив пылающий ослепительным белым светом эльфий браслет на всеобщее обозрение. Поистине она выглядела как героиня легенд, как настоящий Избранный Щит — от наполовину выбритой головы до пят. Бранд смотрел и не верил, что эта женщина выбралась из его постели всего-то час назад. Ну, хоть что-то приятное во всем этом…

Король медленно обвел взглядом мальчишек и Бранда, потом покашлял, прочищая горло.

— Вы молоды, — сказал он таким сиплым и тихим голосом, что его заглушал хлопающий на ветру полог шатра. — Но мастер Хуннан счел вас достойными присяги в пору, когда Гетланд осажден врагами.

И он немного приподнялся в кресле, и Бранд разом припомнил славного мужа, чьим речам он внимал на морском берегу в Торлбю.

— Мы двинемся к Амонову Зубу навстречу ванстерцам. В такой битве каждый щит на счету!

Тут его скрутил приступ кашля, и он просипел:

— За сталью последнее слово…

И обессиленно упал в кресло, а отец Ярви наклонился и что-то прошептал ему на ухо.

Вечно хмурый мастер Хуннан вышел вперед с мечом в руке и встал над первым мальчишкой.

— Клянешься ли ты в верности Гетланду?

Парнишка сглотнул:

— Клянусь.

— Клянешься ли ты верно служить своему королю?

— Клянусь.

— Клянешься ли ты стоять плечом к плечу со своими товарищами в щитовой стене и повиноваться приказам?

— Клянусь.

— Тогда поднимись, воин Гетланда!

Мальчишка встал, скорее испуганный, чем счастливый, и все вокруг ударили себя кулаками в грудь, и заколотили рукоятями топоров в щиты, и затопали ногами, выражая свое одобрение.

У Бранда разом в горле пересохло. Скоро и его очередь подойдет! Это день, который он будет с гордостью всю жизнь вспоминать! Но тут он вспомнил пепел Халлебю и Риссентофта, истекающего кровью на пороге собственного дома старика, женщину, которую он вел на веревке… нечем тут гордиться, если честно…

Толпа радостно завопила, когда второй мальчишка в третий раз сказал «клянусь» и стоявший за его спиной воин дернул его наверх, как рыбку из пруда.

Бранд поглядел в глаза Колючке, та улыбнулась уголком рта. Он бы улыбнулся в ответ, но его снедали сомнения. Мать, умирая, наказывала: твори добро. Разве добро он творил в Риссентофте?

Третий мальчишка опять плакал, принося свои клятвы, но воины сочли их слезами счастья и гордости, и орали громче прежнего, и звон оружия действовал Бранду на нервы.

У Хуннана заходили на скулах желваки, и взгляд стал еще суровей, когда он шагнул к Бранду. Толпа затихла.

— Клянешься ли ты в верности Гетланду?

— Клянусь, — просипел Бранд. Во рту разом стало сухо.

— Клянешься ли ты верно служить своему королю?

— Клянусь, — просипел Бранд, и сердце бешено заколотилось.

— Клянешься ли ты стоять плечом к плечу со своими товарищами в щитовой стене и повиноваться приказам?

Бранд открыл рот, но слова не шли. Молчание затягивалось. Улыбки исчезали с лиц. Все взгляды были устремлены на него. Поскрипывал доспех, воины тревожно переминались с ноги на ногу.

— Ну? — резко сказал Хуннан.

— Нет.

Повисло ошеломленное молчание, похожее на затишье перед грозой, а потом толпа удивленно зароптала.

Хуннан смерил его неверящим взглядом:

— Что?

— Поднимись, юноша, — донесся до него скрипучий голос короля.

В ропоте толпы теперь слышалась ярость.

— О таком мне еще не приходилось слышать. Почему ты отказываешься принести клятву?

— Потому что он трус, — рявкнул Хуннан.

Толпа зароптала сильнее, послышались гневные выкрики. Мальчишка, стоявший рядом с Брандом, смотрел на него удивленно раскрытыми глазами. Ральф сжал кулаки. Отец Ярви заломил бровь. Колючка зло скривилась и шагнула вперед, но королева предостерегающе подняла палец.

Поморщившись от напряжения, король поднял исхудалую руку, и толпа затихла. Атиль не отводил глаз от Бранда:

— Я спросил его, не тебя.

— Может, я и трус, — сказал Бранд, и странное дело, голос его прозвучал громче и смелей, чем обычно. — Давеча мастер Хуннан убил старика-фермера, и я струсил и не остановил его. Мы сожгли деревню, и я струсил и не возразил. Во время испытания он выставил троих учеников против одного, и я струсил и не посмел заступиться. А ведь воин должен защищать слабых от сильных! Разве нет?

— Лжешь! Будь ты проклят! — взревел Хуннан. — Да я…

— Ты! Придержи язык! — рявкнул отец Ярви. — Говорить будешь, когда король разрешит!

Наставник смерил его ненавидящим взглядом, но Бранду было все равно. У него словно камень с души упал. Словно он все время нес на себе «Южный Ветер», а тут вдруг избавился от ноши. И он впервые за все время с тех пор, как покинул Торлбю, чувствовал, что наконец-то пребывает в свете.

— Бесстрашный воин, говорите? — И он указал на Колючку. — Вот она. Колючка Бату, Избранный Щит королевы. В Первогороде она одна сражалась с семью воинами и спасла Императрицу Юга. По всему морю Осколков поют о ней песни! А вы — вы набираете в войско мальчишек, которые не знают, с какой стороны браться за копье! Что это за самоубийственная гордость? Что это за глупость? Я мечтал стать воином. Служить тебе, мой король. Защищать свою страну. Встать плечом к плечу с братьями по оружию.

И он посмотрел Хуннану прямо в глаза и пожал плечами:

— Если быть воином значит именно это — тогда нет, я не хочу быть воином.

Толпа снова вскипела гневными криками, и снова король Атиль поднял дрожащую руку и призвал всех к тишине.

— Многим здесь не по нраву твои речи, — сказал он. — Но это не речи труса. Среди мужчин есть и те, кого коснулся Отче Мир.

Усталый взгляд его перешел на отца Ярви, потом упал на Колючку, и одно веко задергалось.

— А среди женщин бывают такие, кого коснулась Матерь Война. Смерть… ждет нас всех.

И вдруг лежавшая на мече рука задрожала сильнее обычного.

— Но каждый из нас должен отыскать… достойную дорогу… к ее… двери…

И он чуть не выпал из кресла. Отец Ярви соскочил со стула и успел его подхватить. Меч соскользнул с колен и упал в грязь. Служитель с Ральфом подняли короля с кресла и увели в шатер. Голова Атиля безвольно качалась. Ноги волочились по грязи. Толпа роптала все громче и громче, теперь в ее голосе слышался страх.

— Король меч уронил!

— Плохая примета…

— Не будет нам удачи в бою!

— Нет нам милости от богов…

— Успокойтесь! — Это поднялась королева Лайтлин и окатила толпу ледяным презрительным взглядом. — Что я вижу? Воинство Гетланда или толпу судачащих рабынь?

Она подняла из грязи королевский меч и прижала его к груди, как делал это король. Но руки ее не дрожали, и глаза глядели твердо, и голос звучал громко и уверенно.

— Сейчас не время для сомнений! Крушитель Мечей ждет нас у Амонова Зуба! Король не с нами, но мы знаем, что он сказал бы!

— Последнее слово за сталью! — выкрикнула Колючка, и эльфийский браслет вспыхнул яростным красным.

— Сталь! — взревел мастер Хуннан, вскидывая меч.

С железным шорохом обнажались мечи, и острия их грозно вздымались к небу.

— Сталь! Сталь! Сталь! — взревела в тысячу глоток толпа.

И только Бранд стоял и молчал. Он всегда думал, что добро и благо — это когда ты сражаешься плечом к плечу с братьями. А теперь оказалось, что, возможно, благо заключается в том, чтобы не сражаться вовсе.

Назначенное место

Воинства Ванстерланда и Гетланда стояли друг против друга над глубокой зеленой равниной.

— Какая трава высокая, здесь, наверное, хорошо овец пасти, — заметил Ральф.

— Или сойтись в бою.

Колючка, прищурившись, оглядела выстроившихся ванстерцев: фигуры воинов четко выделялись на фоне яркого неба, иногда в свете Матери Солнца вспыхивали клинки. Ванстерцы стояли в не слишком плотной щитовой стене, между яркими пятнами щитов остро торчали копья, над центром вяло болталось темное знамя Гром-гиль-Горма, перед строем маялась кучка лучников, а на флангах стояли легковооруженные застрельщики.

— Словно в зеркало глядимся, так похоже на нашу армию, — пробормотал отец Ярви.

— Вот только над ними чертова эльфья башня торчит, — мрачно отозвалась Колючка.

Над дальним концом ванстерских порядков вздымался Амонов Зуб — плетенная из эльфьих металлических прутьев полая внутри башня, коническая, узкая. Громадина в тридцать человеческих ростов, торчащая над скальным выступом.

— А для чего ее построили? — восхищенно разглядывая Зуб, спросил Колл.

— Кто ж теперь скажет? — отозвался служитель. — Сигнальная башня? Памятник эльфьему высокомерию? Храм Единого Бога, которого они разбили на множество богов?

— Я скажу тебе, чем она станет, — и Ральф обвел мрачным взглядом собранное в ее тени войско. — Могильным памятником. Здесь сотни и сотни лягут.

— Сотни и сотни ванстерцев, — резко отозвалась Колючка. — И потом, нас больше.

— Да, — согласился Ральф. — Но битвы выигрывают опытные воины, а числом мы их почти не превосходим.

— К тому же Гром любит прятать своих конников, — заметил отец Ярви. — И да, наши армии почти равны по численности.

— И у них есть король, а у нас… — и Ральф оглянулся на лагерь.

Атиль не вставал с одра болезни с прошлого вечера. Поговаривали, что Последняя дверь уже раскрылась перед ним, и отец Ярви не отрицал этого.

— Даже победа в этой битве ослабит Гетланд, — сказал служитель. — И праматерь Вексен знает это. Этот бой — часть ее плана. Она знала, что король Атиль примет вызов. Мы выиграем лишь в том случае, если битвы не будет.

— И что, у тебя наготове какое-то эльфье волшебство, чтобы остановить ванстерцев? — спросила Колючка.

Отец Ярви бледно улыбнулся:

— Надеюсь, немного служительской магии нам поможет.

Колл оглядывал войско на том краю долины, пощипывая редкую щетинку у себя на подбородке.

— Интересно, Фрор там?

— Вполне возможно, — ответила Колючка.

А ведь они с ним тренировались, смеялись, дрались и гребли на одном корабле.

— А что ты будешь делать, если вы встретитесь в бою?

— Убью, наверное.

— Тогда лучше уж вам не встречаться, — и Колл поднял руку. — Едут!

Гормово знамя в центре двинулось с места, от строя отделился отряд всадников и порысил вниз по склону. Колючка проложила себе дорогу среди отборных королевских воинов и подошла к Лайтлин, но королева жестом отослала ее.

— Держись сзади, Колючка. И капюшона не снимай.

— Мое место рядом с вами.

— Сегодня ты не мой щит, сегодня ты мой меч. Иногда меч лучше не показывать до времени. Когда время придет, ты узнаешь.

— Да, моя королева.

Весьма неохотно Колючка вновь накинула капюшон, подождала, пока королевская свита тронет коней, и, сгорбившись в седле подобно вору, которому не место в песнях о героях, поехала последней. А они скакали вниз по склону, мягкая земля комьями летела из-под копыт. С ними мчались два знаменосца — один с золотым штандартом Лайтлин, второй с серым Атиля. Знамена весело хлопали на ветру.

Ванстерцы все приближались. Двадцать самых славных их воинов — в высоких шлемах, суровых, с заплетенными в косы волосами, с золотыми кольцами в кольчугах. А впереди скакал человек в ожерелье из наверший мечей поверженных врагов, четырежды обернутом вокруг мощной шеи. Человек, который убил отца Колючки. Гром-гиль-Горм, Крушитель Мечей, в полном блеске боевой славы. Слева скакал его знаменосец, здоровенный раб-шенд в усаженном гранатами рабском ошейнике, черное знамя развевалось над ним. А справа ехали двое крепких светловолосых парнишек. Один насмешливо улыбался и вез за спиной огромный щит Горма, а второй презрительно кривил губы и держал здоровенный Гормов меч. А между ними и королем, сжав зубы так крепко, что жилы вздулись на бритой голове, скакала мать Скейр.

— Привет вам, гетландцы!

Копыта гигантского жеребца Горма глухо затопали, когда он придержал коня в болотистой низине. Гром улыбался яркому небу.

— Матерь Солнце улыбается нашей встрече!

— Хорошее предзнаменование, — заметил отец Ярви.

— Для кого из нас? — засмеялся Горм.

— Возможно, для нас обоих? — И королева Лайтлин дала шенкелей своей лошади.

Колючка умирала как хотела двинуться следом — она ж должна защищать королеву! — и с трудом удержалась, чтобы не всадить пятки в бока своему скакуну.

— Королева Лайтлин! Вижу, красота ваша и мудрость не подвержены действию времени…

— Равно как ваша сила и мужество, — ответила королева.

Горм задумчиво почесал в бороде:

— Когда я в последний раз был в Торлбю, меня не удостоили столь вежливых речей!

— Мой муж говорит: хороший враг — лучший дар богов. Что ж, у Гетланда такой враг есть — Крушитель Мечей.

— Вы мне льстите, и мне, не скрою, это по нраву. Но где же король Атиль? Я так хотел обновить узы дружбы, соединившие нас в Божьем зале!

— Боюсь, супруг мой не сможет с вами встретиться, — сказала Лайтлин. — Сегодня я за него.

Горм недовольно выпятил губы:

— Жаль, такой прославленный воин не сможет участвовать в битве! Но Матерь Воронов никого не ждет, даже великих.

— У нас есть выбор, — и Ярви подъехал поближе. — Мы можем избежать кровопролития. И тем избавить северян от ярма Верховного короля в Скегенхаусе.

Горм заломил бровь:

— Ты не только служитель, но и волшебник?

— Мы молимся одним и тем же богам, поем песни об одних и тех же героях, страдаем от такой же погоды. И все же праматери Вексен раз за разом удается стравить нас. Если сегодня при Амоновом Зубе начнется бой, при любом победителе в выигрыше останется только она. А ведь Ванстерланд и Гетланд, объединившись, могут достигнуть столь многого!

Отец Ярви подался вперед в седле:

— Так давайте же разожмем кулак и протянем открытую ладонь! И заключим союз!

Колючка при этих словах ахнула от удивления — и не она одна. По рядам воинов с обеих сторон пробежал ропот, кто-то выругался, люди обменивались сердитыми взглядами. Но Крушитель Мечей поднял руку, призывая войско к тишине.

— Смелая идея, отец Ярви. Вы, без сомнения, известный своей хитростью человек. И говорите словами Отче Мира, как и подобает служителю.

Горм с недовольным видом пожевал губами, длинно выдохнул через нос и вздохнул.

— Но, боюсь, это невозможно. Моя служительница придерживается иного мнения.

Ярви удивленно заморгал и поглядел на мать Скейр:

— Разве?

— Я говорю о моей новой служительнице.

— Приветствую, отец Ярви.

Гормовы молодые оруженосцы разъехались, чтобы дать дорогу другому всаднику. Укутанному с ног до головы в плащ всаднику на бледном коне. Она опустила капюшон, и ледяной ветер растрепал желтые волосы, а глаза на изможденном лице вспыхнули лихорадочным блеском. Улыбка же ее полнилась такой злобой и горечью, что хотелось отвести взгляд и не смотреть.

— Думаю, вы знакомы с матерью Исриун, — пробормотал Горм.

— Одемово отродье, — прошипела королева Лайтлин — похоже, появление Исриун явно не входило в ее планы.

— Вы ошибаетесь, моя королева, — и Исриун криво улыбнулась. — Моя единственная семья теперь — Община. Так же, как и у отца Ярви. Наша единственная мать — праматерь Вексен. Разве не так, братец? После того, как сестра Скейр не справилась с поручением в Первогороде, праматерь утратила к ней доверие.

У Скейр дернулась щека.

— И праматерь отправила меня занять ее место.

— И ты позволил? — пробормотал Ярви.

Горм снова пожевал губами, и вид у него был кислей прежнего.

— Я принес клятву верности Верховному королю и не могу нарушить ее.

— Сила Крушителя Мечей равна его мудрости, — сказала Исриун. — Он знает свое место в порядке вещей, мудро устроенном Единым Богом.

Горм скривился еще больше, но промолчал.

— А вот вы в Гетланде свое место явно забыли. Праматерь Вексен требует наказать вас за высокомерие, наглость и вероломство! А сейчас Верховный король собирает великую армию из людей Нижних земель и инглингов — тысячи и тысячи воинов! И он призывает на битву сильнейшего из них — Йиллинга Яркого! Он их возглавит! Море Осколков не видело армии многочисленней этой! Они пойдут на Тровенланд во славу Единого Бога!

Ярви фыркнул:

— И ты заодно с ними, да, Гром-гиль-Горм? Нравится тебе ползать на коленях перед Верховным королем? И класть земные поклоны перед его Единым Богом?

Ветер забросил прядь длинных волос на покрытое шрамами лицо Горма, но тот сохранял неподвижное спокойствие статуи.

— Я держу клятвы, которые дал, отец Ярви.

— И все же, — продолжила Исриун, нервно ломая руки, — Община всегда ратует за мир. Единый Бог даст вам прощение, хотя вы его и не заслуживаете. Избегать кровопролития — богоугодный замысел. Поэтому мы держимся нашего предложения — пусть поединок королей разрешит наш спор.

Тут она злорадно оскалилась:

— Правда, Атиль слишком стар, слаб и болен. Он не сможет вступить в бой. Без сомнения, таково наказание Единого Бога за вероломство.

Лайтлин покосилась на Ярви, и служитель незаметно кивнул.

— Атиль выслал меня вместо себя, — сказала она, и сердце Колючки, и без того часто бившееся, заколотилось о ребра. — Вызов королю — это вызов и королеве.

Мать Исриун презрительно рассмеялась:

— И ты сразишься с Крушителем Мечей, позолоченная королева?

Лайтлин оскалилась:

— Ты, верно, забыла, детка. Королева не сражается. Вместо меня на бой выйдет мой Избранный Щит.

И тут на Колючку снизошло страшное спокойствие, и на ее скрытом капюшоном лице расцвела улыбка.

— Это жульничество! — тявкнула Исриун — теперь она уже не улыбалась.

— Это закон, — отрезал Ярви. — Служитель короля обязан знать его. Вы вызвали нас на бой. Мы приняли вызов.

Горм отмахнулся огромной лапищей, словно от надоедливой мухи:

— Жульничество это или по закону, мне все равно. Я выйду против любого, — в голосе звучала скука. — Показывай свого поединщика, Лайтлин, и завтра на рассвете мы встретимся на этом поле, и я убью его, и сокрушу его меч, и повешу его навершие на мою цепь.

И он обвел глазами войско Гетланда.

— Однако твой Избранный Щит должен знать, что Матерь Война дохнула на меня в колыбели, и предсказано, что не дано мужу убить меня.

Лайтлин изогнула губы в ледяной улыбке, и тут все щелкнуло, как детали в замке, и стало на место, и замысел богов в отношении Колючки Бату стал очевиден.

— Мой Избранный Щит — не муж.

Настало время обнажить меч. Колючка сорвала и отбросила плащ. В гробовом молчании воины Гетланда расступились, и она тронула своего коня и поехала между ними, не сводя глаз с короля Ванстерланда.

И когда он увидел ее, лоб его прорезала глубокая складка.

— Гром-гиль-Горм, — тихо сказала она, поравняв коня с Ярви и королевой. — Крушитель Мечей.

Конь матери Исриун шарахнулся в сторону.

— Творитель Сирот.

И Колючка придержала лошадь рядом с ним, и на его хмурое лицо пал отсвет яростного алого света ее эльфийского браслета. А она нагнулась к нему и прошептала:

— Тебе конец.

Храбрость

Потом они некоторое время лежали не шевелясь. Ее волосы щекотали лицо, ребра упирались в его ребра с каждым жарким вдохом. Она поцеловала его открытый рот, потерлась носом о щеку, а он лежал и не шевелился. Она соскользнула с него, вытянулась рядом с довольным ворчанием, и он лежал и не шевелился. И она прижалась к нему, положила голову на плечо, и дыхание ее замедлялось, замедлялось, замедлялось, а он лежал и не шевелился.

Наверное, он должен был держать ее крепко, как скряга держится за свое золото, досуха выжать каждый миг, пока они еще вместе.

Но Бранд… не мог. Ему было муторно и погано на душе. А еще он боялся. И ее потная кожа липла к его, и жар ее тела душил, и он вывернулся из ее объятий и встал, запутался в темноте головой в пологе, с проклятиями захлопал ладонью и отбросил его. Полог захлопал и обвис, покачиваясь.

— Ты решил наказать мой шатер за недостойное поведение? — донесся до него ее голос.

Ее скрывала темнота. Только на плече отражался полумесяц света — видно, она приподнялась на локте. Глаза блестят. И золото в волосах.

— Значит, ты с ним сразишься?

— Ну да.

— С Гром-гиль-Гормом.

— Разве что он устрашится и не явится.

— С Крушителем Мечей. Творителем Сирот.

Имена тяжко падали в глухую темноту. Имена, от которых у самых великих воинов поджилки тряслись. Имена, которыми матери пугали непослушных детей.

— Сколько раз он выходил на поединки?

— Говорят, раз двадцать.

— А ты?

— Ты знаешь сколько, Бранд.

— Знаю. Нисколько.

— Ну, примерно.

— Сколько людей он убил?

— Кладбища полны ими.

Теперь ее голос звучал сурово, и на одеяло падал злой красный отблеск браслета.

— Больше, чем кто-либо на море Осколков.

— Сколько наверший мечей у него болтается на цепи? Сотня? Две сотни?

— И среди них то, что принадлежало моему отцу.

— Хочешь пойти по его стопам?

Браслет вспыхнул сильнее, осветил сердитые складки у губ.

— Ну, раз ты спросил, отвечу. Я собираюсь убить этого здоровенного ублюдка и бросить его труп воронам.

Повисло молчание, снаружи кто-то прошел с факелом, рыжий свет осветил Колючкину щеку, на щеке проступил шрам в форме звездочки. Бранд опустился на колени, лицом к лицу с ней:

— Мы можем уехать.

— Нет. Не можем.

— Отец Ярви. Это он подбил тебя на это. Это все обман, мошенничество чистой воды. Как с этим отравителем в Ялетофте. Это его хитрый план…

— А хоть бы и так? Я не ребенок, Бранд, я все понимаю. Я дала клятву отцу Ярви. И королеве. И я прекрасно понимала, что к чему. Я знала, что должна буду выйти на поединок. Я знала, что могу умереть, защищая ее.

— Если поедем верхами, к утру будем уже в десяти милях отсюда.

Она сердито отпинала одеяло и опрокинулась на спину, закрыв руками лицо.

— Мы не сбежим, Бранд. Ни ты, ни я. Я сказала Горму, что ему пришел конец. Все очень расстроятся, если я не явлюсь, как ты считаешь?

— Мы можем поехать на юг, в Тровенланд. Наняться на корабль, поплыть вниз по Священной. В Первогород. Виалина приютит нас. Ради всех богов, Колючка, он же Крушитель Мечей…

— Бранд, хватит! — рявкнула она, да так неожиданно, что он отшатнулся. — Думаешь, я всего этого не знаю? Думаешь, у меня в голове все это не крутится, как чертов осиный рой? Думаешь, я не знаю, что по всему лагерю люди сидят, задают себе те же самые вопросы — и получают те же самые ответы?

И она наклонилась вперед, блеснув глазами:

— Я скажу, что ты можешь для меня сделать, Бранд. Ты можешь стать единственным человеком в лагере, который думает, что я выиграю. Или просто притвориться, что так думает. Это не твой выбор, а мой. Я его сделала. А ты выбирай — хочешь ты стать со мной плечом к плечу или нет.

Он стоял на коленях и моргал, словно ему только что залепили пощечину. Затем он сделал длинный вдох и выдохнул.

— Я всегда буду рядом. Буду стоять плечом к плечу с тобой. Всегда.

— Я знаю. Просто это я должна сегодня бояться.

— Прости.

И он протянул руку и дотронулся в темноте до ее лица, и она прижалась щекой к его ладони.

— Просто… Мы так долго к этому шли. Я не хочу тебя терять.

— А я не хочу теряться. Но ты же знаешь — именно для этого я и рождена.

— Если кто и победит его, так это ты.

Еще б поверить в это…

— Я знаю. Но у меня не слишком много времени.

И она взяла его за запястье и потянула в постель.

— И я не хочу потратить его на разговоры.

* * *

Бранд сидел с Колючкиным мечом на коленях и полировал его.

Он отполировал его до зеркального блеска, от рукояти до блестящего кончика. Звезды погасли, и небо посветлело, и Матерь Солнце поднялась из-за Амонова Зуба. Сталь сверкает. Клинок наточен. Но он водил и водил по нему тряпицей, бормоча молитвы Матери Войне. Точнее, он бормотал одно и то же, одно и то же:

— …пусть она не умрет, пусть она не умрет, пусть она не умрет…

Чего не имеешь, то и хочешь. А когда получаешь, вдруг наваливаются сомнения. И тогда ты понимаешь, что можешь это потерять, — о, тогда оказывается, что тебе это так нужно, так нужно…

Отец Ярви бормотал свои собственные молитвы, приглядывая за стоявшим на огне горшком. Время от времени он бросал туда высушенные листики то из одного мешочка, то из другого. Варево пахло немытыми ногами.

— Хватит уже полировать-то, — сказал он.

— Я не могу быть рядом с ней.

И Бранд перевернул меч и принялся яростно протирать его с другой стороны.

— Все, что я могу, это полировать меч и молиться. И я собираюсь этим заниматься до упора.

Бранд знал, что Колючка не выкажет страха. Но она сидела, положив локти на колени и свесив руки, и даже немного улыбалась, и эльфий браслет на ее запястье ярко горел. На левой у нее был стальной наруч — и все, доспеха она не надела. Только кожаную куртку, прошитую стальными кольцами, туго перевязанную ремнями и поясом, чтобы ничего не болталось. И не за что было ухватиться. Над ней стояла королева Лайтлин и заплетала ее спутанные волосы, туго-туго, умело и быстро, словно убирала ее к свадьбе, а не к бою. Обе они не выказывают страха — храбро держатся, да. Две самые храбрые женщины в лагере. Которым есть что терять в случае поражения. Им двоим больше всех нужна победа.

И тут Колючка поглядела на него, и Бранд кивнул в ответ. И тоже не выказал страха. Во всяком случае, сделал все, чтобы не показать, как боится. А что он мог еще сделать? Это да полировать меч и молиться.

— Она готова? — пробормотал отец Ярви.

— Это Колючка. Она всегда готова. Что бы себе ни думали эти идиоты.

Воины начали собираться с первым светом, и теперь вокруг стояла и перешептывалась целая толпа. Люди толпились между шатрами и заглядывали друг другу через плечо. Мастер Хуннан стоял в первом ряду и хмурился так, что казалось, кожа сейчас со лба слезет. Бранд видел их недовольные лица, чувствовал их злость и растерянность. Как это так, какая-то девка сразится за честь Гетланда, а они, присягнувшие воины, будут стоять праздно и смотреть. И кто, главное дело? Девка, которая не прошла испытание. Девка, которую обвинили в убийстве. Она ж даже кольчуги не надела! И щита у ней нет!

Колючка явно плевала на все их перешептывания и уничтожающие взгляды. Она поднялась — высокая, стройная, быстрая, как паук, прям как Скифр, только выше, и шире в плечах, и сильнее. И она раскинула руки и пошевелила пальцами, сжала зубы, прищурилась и оглядела долину.

Королева Лайтлин положила ей руку на плечо.

— Да пребудет с тобой Матерь Война, мой Избранный Щит.

— Она всегда со мной, моя королева, — отозвалась Колючка.

— Время близко.

И отец Ярви перелил свое варево в чашку и протянул ее здоровой рукой:

— Выпей это.

Колючка принюхалась и отшатнулась:

— Как воняет-то!

— Все полезные отвары пахнут плохо. Это обострит твои чувства, приглушит боль. И ты будешь двигаться быстрее.

— А это не жульничество?

— Мать Исриун воспользуется любыми средствами, будь уверена.

И Ярви снова протянул ей исходящую паром чашку:

— Поединщик королевы должен победить. Остальное — пыль под ногами.

Колючка зажала нос и выпила чашку до дна. Потом сморщилась и сплюнула.

Ральф шагнул вперед, держа щит на манер подноса. На нем лежали два только что наточенных кинжала.

— Точно кольчугу не наденешь?

Колючка покачала головой.

— Скорость — вот мой доспех и главное оружие. Я буду двигаться быстро, нападать неожиданно, и всегда нападать, а не защищаться. А вот они мне пригодятся.

И она взяла клинки и вложила их в ножны на груди и на боку.

— Еще один — пусть он принесет тебе удачу.

И Бранд протянул кинжал, который сковала Рин, тот, что он брал с собой на корабль. Тот, что спас ему жизнь в степи.

— Я его сберегу, не волнуйся, — и Колючка засунула его за пояс сзади.

— Пусть он тебя убережет, — пробормотал Бранд.

— Сколько у тебя клинков, — усмехнулся отец Ярви.

— Меня однажды застали врасплох безоружной, и мне не понравилось, — сказала Колючка. — Лучше умереть до зубов вооруженной.

— Ты не умрешь. — Бранд хотел, чтобы в голосе чувствовалась уверенность. Хотя сердце его разрывалось. — Ты убьешь этого ублюдка.

— Да. — И она наклонилась поближе: — Я щас обосрусь от страха.

— А по тебе не скажешь.

— Страх делает тебя осторожной, — пробормотала она, сводя и разводя руки. — Страх помогает выжить.

— Без сомнения.

— Эх, была бы здесь Скифр…

— Тебе больше нечему у нее учиться.

— Немного эльфьей магии нам бы не помешало. Так, на всякий случай.

— Ага, чтоб тебе славы не досталось? Нет уж.

И Бранд показал ей меч, сначала одну сторону, потом другую. Края клинка морозно взблескивали — еще бы, он с первым светом стал их надраивать.

— Не сомневайся.

— Не буду, — сказала она и пристегнула меч сбоку.

И протянула руку за топором.

— А ты почему сомневался? Тогда, на берегу?

Бранд задумался. Перебрал в уме весь этот долгий, странный год. Вспомнил тот день, песчаный берег и что на нем случилось.

— Я хотел творить добро.

И он крутанул топором. Лезвие, испещренное письменами на пяти языках, вспыхнуло.

— Однако если подумать, я просто дурак.

— Если б не сомневался, ты бы меня победил.

— Может быть.

Колючка просунула топор в петлю.

— Я бы провалила испытание, и Хуннан в жизни не дал бы мне второго шанса. Я бы не убила Эдвала. Меня бы не обвинили в убийстве. Я бы не поступила в ученицы к Скифр, не проплыла бы на корабле по Священной, не спасла бы Императрицу, и обо мне бы не пели песни.

— А меня бы взяли в поход, — сказал Бранд. — И я стал бы гордым воином Гетланда и делал то, что прикажет мастер Хуннан.

— А моя мать выдала бы меня замуж за какого-нибудь старого дурака, и я бы неправильно носила его ключ и отвратительно шила.

— И ты не вышла бы на поединок с Гром-гиль-Гормом.

— Нет. И мы бы… и между нами бы ничего не было.

Он долго смотрел ей в глаза:

— Я ни о чем не жалею.

— Я тоже.

И она его поцеловала. Последний поцелуй перед бурей. Мягкое прикосновение ее губ. Горячее дыхание в холоде утра.

— Колючка? — рядом стоял Колл. — Горм уже вышел.

Бранду хотелось заорать в голос, но он заставил себя улыбнуться.

— Быстрей начнешь, быстрей убьешь его.

Он вытащил меч Одды и принялся колотить рукоятью в Ральфов щит, и остальные сделали то же самое, и ударили в щиты, и грохот пошел по войску, и все закричали, зарычали, запели. Она, конечно, совсем не тот поединщик, которого бы они выбрали, но она вышла постоять за Гетланд.

И Колючка, гордо выпрямившись, шла сквозь грохочущий строй, и воины расступались перед ней, как земля перед плугом.

Шла биться насмерть с Крушителем Мечей.

Сталь

— Я тебя заждался, — сказал Гром-гиль-Горм своим певучим голосом.

Он сидел на высоком стуле, а по сторонам стояли на коленях его оруженосцы с мечом и щитом. Беловолосый улыбался Колючке, другой смотрел волком, словно сам собирался броситься в бой. А за ними, у восточного края площадки для поединка, выстроились двадцать ближних дружинников Горма. Там же стояла матерь Исриун — глаза на худом лице горели злобой, ветер трепал волосы. Рядом мрачно переминалась с ноги на ногу матерь Скейр. А за ними собрались сотни воинов. Темные их силуэты четко вырисовывались на фоне неба, в котором уже ярко светила поднявшаяся над Амоновым Зубом Матерь Солнце.

— Подумала — пусть еще немного поживет.

Конечно, она храбрилась. Рядом шли королева Лайтлин и отец Ярви. Следом — двадцать лучших воинов Гетланда. И вот она ступила на пятачок примятой скошенной травы. На таких обычно тренировались: восемь шагов в длину и в ширину, по углам воткнуты копья.

Пятачок, на котором умрет либо она, либо Гром-гиль-Горм.

— Не слишком ценный подарок.

Крушитель Мечей пожал плечами, и железные кольца кольчуги с золотым узором тихо зазвенели.

— Когда Последняя дверь близко, время тянется слишком медленно.

— Возможно, Последняя дверь ближе к тебе, чем ко мне.

— Такое возможно.

И он прихватил пальцами одно из болтавшихся на цепи наверший:

— Ты ведь Колючка Бату?

— Да.

— О которой песни поют.

— Да.

— Та, что спасла Императрицу Юга?

— Да.

— И кто получила от нее в награду бесценную реликвию.

Горм поглядел на эльфийский браслет, полыхавший красным у Колючки на запястье, и удивленно поднял брови:

— А я думал, песни врут.

Она пожала плечами:

— Некоторые — да.

— Что бы ты ни сделал, скальдам все мало, правда?

Горм взял у улыбающегося мальчика щит — здоровенный, крашенный черной краской. Край весь в зазубринах — прощальных подарках от людей, которых он убил на вот таких площадках.

— Я тебя уже где-то видел.

— В Скегенхаусе. Ты стоял на коленях перед Верховным королем.

Он дернул щекой — все-таки она его задела этими словами.

— Все мы становимся на колени перед кем-нибудь. Я бы тебя узнал, но ты сильно изменилась.

— Да.

— Ты дочь Сторма Хедланда.

— Да.

— Это был славный поединок.

Хмурый мальчик протянул Горму меч, тот сжал пальцы на рукояти и вытащил его из ножен. Чудовищных размеров у него клинок, Колючка бы с ним только двумя руками смогла управиться. А ему он был словно ивовая веточка.

— Ну что ж, будем надеяться, и о нашем споют что-нибудь веселое.

— Не рассчитывай на тот же исход, — сказала Колючка, наблюдая за отблесками Матери Солнца на его мече.

Он силен, замах у него серьезный, и доспех отличный, но все эти железяки много весят, так что у нее преимущество в скорости. Она выдержит дольше. А вот кто из них в бою хитрее, покажет время.

— Я выходил на поединок раз двадцать, и отправил в могилу множество храбрецов, и понял одно. Никогда не рассчитывай на тот же исход.

Горм осматривал ее одежду, оружие — прикидывал и оценивал, точно так же, как и она. Интересно, какие преимущества он увидел? И какие уязвимые места?

— Впрочем, я ни разу еще не бился с женщиной.

— Это будет первый и последний раз. Это твой последний бой.

И она гордо вздернула подбородок.

— Дыхание Матери Войны не защитит тебя от меня.

Она надеялась, что он разозлится, а если разозлится, значит, будет действовать безрассудно. Но король Ванстерланда лишь печально улыбнулся:

— Ох уж эта юношеская самоуверенность. Предсказано, что я не паду от руки мужа.

И он встал, и его громадная тень протянулась по примятой траве: гигант, о которым пели скальды, распрямился во весь свой немалый рост.

— А не что я паду от твоей руки.

* * *

— Матерь Война, не дай ей погибнуть, — раз за разом выговаривал Бранд, до боли сжимая кулаки. — Матерь Война, не дай ей погибнуть…

Когда поединщики заняли свои места, на равнину опустилась нездешняя тишина. Только ветер посвистывал в траве да птицы хрипло и громко перекликались в свинцовом небе. Тихонько позванивал доспех на нервно переминающихся с ноги на ногу воинах. Мать Исриун вышла на площадку и встала между ними:

— Вы готовы убивать? Вы готовы умереть? — И она подняла руку с гусиным пером. — Готовы ли вы предстать перед судом Единого Бога?

Горм высился над ней, как гора, — широкий щит впереди, огромный меч наготове.

— Мать Война будет моим судьей, — прорычал он.

Колючка пригнулась и свирепо оскалилась.

— Плевать, кто там судья. — И она повернула голову и сплюнула. — Я готова.

— Тогда начинайте! — воскликнула Матерь Исриун, и бросила перышко, и быстро убежала с площадки.

Перышко медленно-медленно падало, и сотни глаз с обеих сторон следили за ним. Порыв ветра подхватил его, оно запорхало. И падало, падало… Все затаили дыхание.

— Матерь Война, пусть она не умрет, Матерь Война, пусть она не умрет…

* * *

В тот миг, когда перышко коснулось травы, Колючка прыгнула. Она хорошо помнила уроки Скифр. Они вошли в ее плоть и кровь. Всегда нападай. Бей первая. И последняя. Нападай!

Шаг — и в лицо ей ударил ветер. Горм стоял неподвижно и смотрел. Второй — и она растоптала перышко на траве. Он все еще не двигался с места. Третий — и она налетела на него с боевым кличем, размахнулась топором Скифр, снизу ударила мечом, откованным из костей отца. А вот теперь он двинулся навстречу, и ее клинок столкнулся с его, а топор выбил щепы из его щита.

И в то же мгновение она поняла, что еще никогда не сражалась с человеком такой страшной силы. Она привыкла, что человек пятится, когда она бьет по щиту, привыкла, что, когда бьешь, противник отступает. Но бить по Гормову щиту было все равно что рубить старый дуб. А когда столкнулись их мечи, боль стрельнула от ладони до кончика носа, а зубы щелкнули.

Однако не в правилах Колючки тушеваться после достойного отпора.

Горм опрометчиво выставил левый сапог, и она припала к земле, пытаясь зацепить его бородой топора и повалить на спину. Но с ловкостью, какой не ожидаешь в такой махине, он отступил назад, закряхтел, занося огромный меч — и ударил, как скорпион хвостом. Она едва успела увернуться — тот просвистел под хитрым углом, щеку захолодило. Таким ударом можно перерубить все что угодно — щит, шлем, голову.

Но она изогнулась, выжидая, когда он откроется — а ведь он не может не открыться после такого удара! — но ничего подобного! Горм управлялся со своим чудовищным клинком аккуратно и четко, без гнева и пыла — прям как матушка с иголкой. И глаза у него оставались спокойными-спокойными — он прикидывал, выжидал, и дверь его щита так и не приоткрылась.

Итак, первая схватка окончилась вничью. Она отбежала на позицию — ждем другого удобного случая. Ждем, когда он все-таки откроется.

Медленно, осторожно Крушитель Мечей шагнул к центру площадки, глубоко уперев в грязь левую ногу.

* * *

— Так его! — выдохнул Ральф, когда Колючка бросилась на врага, осыпая его ударами. — Так его! — клинок загрохотал о Гормов щит, высекая щепы, Бранд сжал кулаки, ногти впились в ладони.

Он охнул, когда Колючка перекатилась, не попав под удар Гормова меча, сверкающей дугой свистнувшего мимо, шутя отбила жуткий удар и отскочила подальше, на безопасное расстояние. Она качалась и пошатывалась, словно пьяный, водя клинками туда и сюда, как это делала Скифр, и Горм внимательно следил за ней поверх щита, пытаясь отыскать закономерность в ее хаотичных движениях.

— А он осторожный, — прошипела королева Лайтлин.

— Мы сорвали с него броню пророчества, — проговорил отец Ярви. — И он боится ее.

Король Ванстерланда медленно шагнул вперед, вдавливая сапог в землю с такой силой, словно закладывал камень в основание монумента собственной славе. Он пребывал в неподвижности, Колючка же, напротив, непрестанно двигалась.

— Словно Матерь Море против Отче Тверди, — пробормотал Ральф.

— Матерь Море всегда побеждает, — сказала Лайтлин.

— Со временем, — тихо добавил отец Ярви.

Бранд морщился и искоса поглядывал на поединщиков — смотреть туда не было сил, и не было сил отвести глаза.

— Матерь Война, пусть она не умрет, Матерь Война, пусть она не умрет…

* * *

Гормов щит был как ворота цитадели — Колючка не пробилась бы сквозь эту преграду даже с тараном и двадцатью дружинниками. И обойти тоже не получалось. Никогда ей не приходилось видеть такого искусного обращения со щитом. Как быстро он закрывался, а прятался за ним еще быстрее! Но он держал его слишком высоко. С каждым осторожным шагом его левая ножища выдвигалась все дальше, все больше высовывалась из-под края щита — как неразумно, как неправильно… И каждый раз, когда она это видела, ей казалось — вот оно, уязвимое место в его защите.

Завлекательно. Очень завлекательно.

Может, слишком завлекательно?

Только дурак будет думать, что у такого воина нет пары финтов в запасе. А Колючка отнюдь не дура. Будь быстрее, выносливей, умней, говорила Скифр. У нее есть свои финты, да.

И она уставилась на этот сапог, и облизнулась, как кошка на мясо, и смотрела долго, чтобы он заметил взгляд, — и бросилась вперед. Он ударил мечом, но она ждала этого удара, и увернулась, и рубанула Скифровым топором — но не ногу, как он ждал, а на уровне плеча. Глаза его расширились, он отшатнулся, вздернул щит, поймал на него топор, но лезвие все равно ударило его в плечо, и кольчужные кольца полетели, как пыль из выбиваемого ковра.

Она ждала, что он отступит, может, даже упадет, но он просто пожал плечами, словно муху отогнал, и пошел вперед, сокращая расстояние — слишком близко для удара мечом! Р-раз! И он двинул ее щитом по губам, и она пошатнулась и попятилась. Боли нет, сомнений нет, голова не кружится! От боли она стала только яснее! Горм взревел, Матерь Солнце блеснула на стали, и она поднырнула под пронесшийся со свистом клинок.

Что ж, эта схватка тоже завершилась вничью. Но теперь они оба ранены.

Кровь на его кольчуге. Кровь на кромке его щита. Кровь на ее топоре. Кровь на губах. Она оскалилась, и зарычала, и сплюнула красным в траву между ними.

Кровь

Завидев кровь, воины взывыли, подобно псам, и подняли шум, подобный шуму битвы.

Ванстерцы со своего края долины выкрикивали проклятия и молитвы, а гетландцы со своей стороны ревели, подбадривали и сыпали бесполезными советами. Топоры грохотали о щиты, мечи о шлемы, и к небу подымался гвалт, полный ярости и похоти, способный поднять мертвых из курганов или пробудить богов от спячки.

Ибо людям более всего по нраву смотреть, как другие сражаются со Смертью — ведь это дает им ощутить вкус жизни.

А у края площадки, среди рычащих и орущих ванстерцев, Бранд видел, как побелела от ярости матерь Исриун, а матерь Скейр рядом с ней спокойно прищурилась.

Горм размахнулся в заплечном ударе, Колючка увернулась, меч сверкнул совсем близко и взрыл землю, из длинной раны полетели вверх трава и комья. Бранд сунул в рот кулак и закусил костяшки пальцев — сильно, до боли. Стоит ему раз достать ее — все, конец, развалит напополам одним ударом. А поединок словно еще вчера начался, а он как затаил дыхание, так ни разу и не выдохнул…

— Матерь Война, пусть она не умрет…

* * *

Колючка танцевала, кружила по площадке. Это ее трава. Эта трава принадлежит ей. Она королева этой грязи. Она не слышала вопли воинов, не смотрела ни на Лайтлин, ни на Исриун, ни на Ярви. Даже на Бранда не смотрела. Мир сжался до нее и Сокрушителя Мечей и нескольких футов травы у них под ногами. И ей нравилось то, что она видела.

Горм уже дышал тяжело, и пот бежал по нахмуренному лбу. Доспех на нем тяжелый, но она не ожидала, что это даст о себе знать так скоро. Он вот-вот выронит щит! Ха! А она может так кружиться часами. Она тренировалась часами, днями, неделями, всю дорогу вниз по Священной и Запретной и обратно.

Она кинулась на него, целясь мечом поверх щита. Слишком высоко, чтобы он нырнул под клинок, и он нырнул, но, как она и рассчитывала, поднял щит. А теперь — шаг в сторону, цепляем топором, верхней кромкой бороды Скифрова топора, по лезвию бегут письмена на пяти языках. Она хотела дернуть щит вниз, заставить его открыться, может, даже сорвать с руки — но просчиталась. Он взревел и резко дернул щит вверх, топор вылетел у нее из руки и, кувыркаясь, улетел высоко в воздух.

Однако в это мгновение тело его осталось без защиты, а Колючку учили бить и не сомневаться. Меч ее свистнул под нижней кромкой его щита и ударил в бок. Он чуть согнулся, переступил ногами. Острие пробило кольчугу и вошло в плоть.

Но удар не остановил его.

Он зарычал, отмахнул мечом, она попятилась, выпад, назад, он ударил снова, еще сильнее, сталь со свистом рассекла воздух, но она уже пятилась, не отпуская его глазами, и снова закружила вокруг.

Он развернулся к ней, и она увидела прореху в кольчуге, болтающиеся кольца и кровь в ране. И она видела, как он бережет бок, когда становится в стойку, и улыбнулась. В левой руке она теперь держала самый свой длинный кинжал.

Топор она потеряла, но в этой схватке победа — за ней.

* * *

О, теперь-то они ее славили. Как же, она ранила Гром-гиль-Горма! Мастер Хуннан вскинул вверх сжатый кулак, заревел одобрительно. Теперь-то воины, что еще недавно смотрели на нее сверху вниз, оглушительно колотили мечами в щиты, славя ее доблесть.

А те, кто умел складывать висы, уже наверняка нанизывал строки песни в честь ее победы. Они чувствовали вкус победы. А Бранд — нет. У него во рту стоял вкус страха. Сердце колотило о ребра, как молот Рин о наковальню. Он охал и дергался от каждого движения на площадке. И никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным. Он не мог творить добро. Не мог творить зло. Он вообще не мог ничего поделать!

Колючка рванулась вперед, ударила мечом под щит, да так быстро, что Бранд с трудом проследил за ней. Горм опустил щит, но она уже вскинулась и полоснула поверх щита кинжалом. Горм дернулся назад, отступил на шаг — через все его лицо, через подглазье, нос, щеку, протянулась красная полоса.

* * *

На нее снизошла радость битвы. Или это так действовал отвар отца Ярви.

Дыхание рвалось из груди, она плясала, не касаясь травы. Сладкая кровь во рту, кожа горит, как в огне. Она улыбнулась, так широко, что покрытые шрамами щеки чуть не лопнули.

Порез под глазом Горма кровил, по лицу, с перерубленного носа, змеились струйки крови, стекали в бороду.

Он начал уставать. Он был ранен. Он терял бдительность. В ее глазах он был взвешен и измерен и знал это. Она видела страх в его глазах. И сомнение. И он боялся и сомневался все сильнее.

Щит он держал еще выше — прикрывал раненое лицо. Стойка стала менее собранной, державшая меч рука ослабела. Он еще дальше, чем обычно, выставил левую ногу — совсем без прикрытия, колено дрожит.

Может, в начале боя это был финт, но разве теперь ее удержишь такими финтами? Ее дыхание — огонь, слюна ее — молния! Она — буря, что налетает с ветром. Она — воплощенная Мать Война.

— Тебе конец! — крикнула она и не услышала собственного голоса в общем гвалте.

Она убьет Крушителя Мечей и отомстит за отца, и слава ее прогремит по всему морю Осколков! Величайший воин в мире, вот кем она станет! И подвиг ее воспоют в песнях!

Она кружила вокруг него, а он поворачивался вслед за ней, и теперь она оказалась спиной к ванстерцам, спиной к востоку, и она увидела, как Горм сощурился, ибо лучи Матери Солнце били ему прямо в глаз, и он сморщился и отвернулся, и оставил ногу без защиты. Верхний финт, крепче держим рукоять, уворачиваемся от неуклюжего удара и… и она, торжествующе заорав, размахнулась мечом — мощным, круговым ударом.

Клинок, откованный из стали и костей отца, врезался в Гормову ногу над щиколоткой — Колючка вложила в этот удар всю свою силу, весь свой гнев — и все свое умение. Вон он, момент торжества! Она отомстила!

Но вместо того, чтобы разрубить плоть и кость, лезвие врезалось в металл с громким лязгом, и руку пронзила такая боль, что Колючку повело вперед, и она потеряла равновесие.

На нем поножи. Под сапогами — поножи, сталь блестит под разрезанной кожей.

И он бросился вперед, быстрый, как змея, и ни следа не осталось от его наигранной усталости, и он рубанул сверху вниз, их клинки столкнулись, и меч выпал из ее онемевших пальцев.

Она полоснула его кинжалом, но он поймал его на щит и ударил умбоном ей в ребра, она попятилась, едва не упала — ее словно лошадь лягнула.

Горм смотрел на нее поверх щита, и теперь настала его очередь улыбаться.

— Ты сильный противник, — сказал он. — Самый опасный из тех, с кем мне пришлось сражаться.

И он шагнул вперед и закованной в сталь ногой втоптал ее меч в грязь.

— Но тебе конец.

* * *

— О боги, — просипел Бранд, и холод продрал его до костей.

Колючка сейчас билась двумя кинжалами, такими ни до чего не достанешь, а Гром гонял ее по площадке, рубя с плеча своим огромным мечом. Куда девалась его слабость!

Воины Гетланда мгновенно замолчали, а вот ванстерцы заорали с удвоенной силой.

Бранд молился, чтобы Колючка держалась подальше от гиганта, но умом понимал, что ее единственный шанс в том, чтобы подобраться поближе. И точно, она поднырнула под очередной удар с плеча и кинулась вперед, пырнула правой, верхним, змеиным ударом, но Горм дернул щит вверх, и кинжал вонзился между двумя досками и намертво застрял там.

— Прикончи его! — прошипела королева Лайтлин.

Колючка полоснула Гормову правую руку своей левой, кинжал заскрипел по кольчужным кольцам и рассек плоть, потекла кровь, и огромный меч выпал из лапищи Горма.

А может, он его сам бросил. Потому что она ударила снова, а он поймал ее за запястье, и пальцы его сомкнулись с лязгом, от которого Бранд перегнулся пополам, словно его ударили под дых.

— О боги, — просипел он.

Дыхание

Колючка потянулась было за Брандовым кинжалом, но ее локоть налетел на болтающийся Гормов щит. Тот наступал, тесня ее. Левое запястье он держал мертвой хваткой и тянул вверх, эльфий браслет врезался в плоть. Тут он сбросил щит и ухватил ее за правый рукав.

— Попалась! — зарычал он.

— Нет! — и она извернулась, словно бы пытаясь высвободить руку, и он подтянул ее ближе. — Сам ты попался!

И она дернулась, используя его силу против него самого, и долбанула его лбом в подбородок. Голова его откинулась, она заехала ему коленом под ребра и с яростным криком выдрала правую руку.

Последний шанс. Последний. Она выхватила из-за спины Брандов кинжал и ткнула им Горму в шею — тот как раз наклонялся к ней.

Он закрылся щитовой рукой, и кинжал проткнул ее насквозь, гарда в виде сплетенных змей впечаталась ему в ладонь. Она зарычала, нажимая сильней, щит его болтался на ремнях, но он невероятным усилием сдержал клинок, и его блестящий кончик остановился буквально в волоске от шеи. Он смотрел на нее, и на зубах вскипала розовая от крови слюна.

И тут он сомкнул пальцы пробитой ладони на ее кулаке. И крепко сжал их. Все, попалась.

Она подалась вперед всем телом, напрягла каждую мышцу — вонзить ему кинжал в горло! Но сильного силой не одолеешь, а на свете нет сильней человека, чем Крушитель Мечей. Он выставил вперед плечо, глухо зарычал и, дрожа от напряжения, стал теснить ее к краю площадки. Горячая кровь струилась из проткнутой руки, по рукояти кинжала, по ее намертво сжатому кулаку.

* * *

Бранд горестно застонал, когда Горм нажал сильней и Колючка упала на колени. Ванстерцы ликовали.

Эльфий браслет пылал алым сквозь его сжатый кулак, и видна была каждая белая кость. Горм сжимал ладонь все крепче. Она застонала сквозь сжатые зубы, кинжал выпал из разжавшихся пальцев левой руки, отскочил от плеча и упал в траву. А Горм отпустил запястье и перехватил ее покрепче — за горло.

Бранд попытался шагнуть к площадке, но отец Ярви перехватил его за одну руку, Ральф за другую и оттащили его прочь.

— Нет, — прошипел кормчий ему на ухо.

— Да! — взвизгнула матерь Исриун, заходясь от восторга.

* * *

Нечем дышать.

Закаленное тренировками тело Колючки сопротивлялось изо всех сил, но Горм был гораздо, гораздо сильнее. И он отжимал ее, отжимал все дальше и дальше. Его пальцы сдавливали правую руку, сомкнутую на рукояти Брандова кинжала, да так, что кости трещали. Она зацапала по траве левой, где же кинжал, где он… кинжал не находился. Она треснула его кулаком по ноге, но силы убывали, попыталась дотянуться до лица и лишь беспомощно дернула за бороду.

— Убей ее! — визжала мать Исриун.

Горм прижимал ее к земле, с оскаленных зубов капала кровь, горячие капли шлепались о щеку. Грудь ходила ходуном, в горле прощально хлюпало.

Нечем дышать. Лицо горело. Вокруг орали, но она ничего не слышала — в ушах шумело. Она вцепилась Горму в руку, впилась в нее ногтями, но это рука из стали, из дерева, безжалостная, как корни деревьев, что прорастают с годами в скалы и разбивают камень.

— Убей ее!

Она видела лицо матери Исриун, дикую радость на нем, слышала ее вопли:

— Верховный король приказывает! Единый Бог повелевает!

Горм покосился на свою служительницу, и щека его дернулась. Хватка чуть ослабла — а может, ослабла связь Колючкиной души с телом… улетаю… улетаю…

Нечем дышать. В глазах темнело. Она видела Последнюю дверь, время финтов и уловок ушло. Смерть отодвинула засов, широко распахнула дверь. Колючка заколебалась на пороге.

Но Горм не толкнул ее в спину.

Словно бы сквозь завесу она увидела, как собрался хмурыми складками его лоб.

— Убей ее! — заверещала мать Исриун, и верещала она все громче и громче, пронзительней и пронзительней.

— Праматерь Вексен приказывает! Праматерь Вексен приказывает, слышишь ты или нет!

И тут окровавленное лицо Горма перекосилась, и от глаза к губам по нему прокатилась дрожь. И он вдруг перестал скалиться и сжал губы. И хватка правой его руки ослабла, и Колючка со всхлипом вздохнула, и мир в ее глазах перевернулся, потому что она завалилась на бок.

* * *

Бранд неверяще смотрел, как Горм отпустил Колючку и та упала. А ванстерец медленно повернулся к своей служительнице. Голодный рев воинов постепенно стих, и толпа по обе стороны долины погрузилась в молчание, словно бы весь шум куда-то слился, оставив после себя настороженную тишину.

— Я — Крушитель Мечей.

Горм осторожно положил правую руку на грудь.

— Какое безумие обуяло тебя, что ты говоришь со мной столь дерзко?

Исриун ткнула пальцем в Колючку, которая перекатилась на живот и жалостно блевала в траву.

— Убей ее!

— Нет.

— Праматерь Вексен приказывает…

— Хватит с меня приказов праматери Вексен! — вдруг взревел Горм, выпучив глаза на окровавленном лице. — Я устал от высокомерия Верховного короля! Но более всего, мать Исриун… — тут он оскалился от боли и выдернул Брандов кинжал из своей ладони, — …я устал от твоего голоса. Меня бесит твое блеянье, женщина.

Лицо матери Исриун залила смертельная бледность. Она попыталась отступить назад, но татуированная рука матери Скейр прихватила ее за плечи и не дала двинуться с места.

— Ты нарушишь данные им клятвы? — пробормотала Исриун, изумленно раскрывая глаза.

— Нарушу ли я данные клятвы?

И Горм стряхнул с раненой руки щит, и тот покатился по траве.

— Нет чести в том, чтобы держать их! Я нарушаю их! Разбиваю! Плюю на них! И сру на них тоже. Прям на каждую, понятно?! — Он навис над сжавшейся Исриун с окровавленным кинжалом в руке.

— Верховный король повелевает, да? Праматерь Вексен приказывает, да? Старый козел со своей свинюкой — я отрекаюсь от них! Я бросаю им вызов!

Тоненькая шея Исриун задрожала — она сглотнула.

— Если ты меня убьешь, войны не миновать.

— О, войны точно не миновать. Матерь Воронов расправила свои крылья, женщина.

И Горм медленно поднял откованный Рин кинжал, и Исриун не отпускала глазами блестящее острие.

— Перья ее — мечи. Слышишь, как они звенят?

И он улыбнулся.

— Но мне нет нужды убивать тебя.

И он бросил кинжал, и тот подкатился к Колючке, которая как раз стояла на четвереньках и блевала в траву.

— Зачем убивать, если можно продать? Не правда ли, мать Скейр?

И прежняя, точнее, уже новая служительница Горма улыбнулась ледяной, как северное море, улыбкой.

— Возьмите эту змею и наденьте на нее ошейник.

— Вы поплатитесь за это! — дико заверещала Исриун. — Поплатитесь!

Но Гормовы воины уже волокли ее вверх по восточному склону.

И Крушитель Мечей обернулся, отмахнув раненой рукой. С пальцев капала кровь.

— Ты не передумала заключить со мной союз, Лайтлин?

— Ванстерланд и Гетланд ждут великие дела! Никто не сможет противостоять нам! — отозвалась Золотая Королева.

— Тогда я принимаю твое предложение.

И над долиной пронесся потрясенный вздох, словно бы все стояли, затаив дыхание, а теперь выдохнули.

А Бранд вывернулся из рук Ральфа и побежал.

* * *

— Колючка?..

Голос доносился откуда-то издалека, эхом отдавался в темном туннеле. Голос Бранда. Боги, как здорово-то — Бранд зовет…

— Все хорошо? — сильные руки легли ей на плечи, потянули вверх.

— Я возгордилась, — просипела она.

Горло саднило, во рту болело. Она попыталась встать на колени — не вышло, голова закружилось, она чуть не упала, но он подхватил ее.

— Но ты жива.

— Ага, — прошептала она — надо же, из блестящего тумана выплыло лицо Бранда.

Боги, как же хорошо — вон он, Бранд…

— Все закончилось, — и он обнял ее за плечи и поднял на ноги, она застонала.

Переставлять ноги было совсем невмоготу, он вел ее. Какой же он сильный. Не давал упасть.

— Понести тебя?

— Хорошая мысль.

И она поморщилась, увидев собравшихся над долиной воинов Гетланда.

— Нет уж, я лучше пойду. Почему он не убил меня?

— Послушал мать Исриун и передумал.

Пока они медленно поднимались вверх по склону к лагерю, Колючка обернулась. Гром-гиль-Горм стоял посреди площадки, окровавленный, но не побежденный. Мать Скейр уже зашивала ему руку. А правой он держал руку королевы Лайтлин, скрепляя таким образом союз Ванстерланда и Гетланда. Два злейших врага стали теперь друзьями. По крайней мере, на данный момент.

А за ними, сложив на груди руки, стоял Ярви и улыбался.

Несмотря на все молитвы, вознесенные Матери Войне, в выигрыше сегодня остался Отче Мир.

В свете

Бранд еще пару раз звонко ударил по заготовке, затем сунул ее обратно в угли. Полетели и закружились искры.

Рин недовольно поцокала языком.

— Легкая рука — это не про тебя, да?

— Легкая рука — у тебя, — улыбнулся ей Бранд. — Разве не приятно чувствовать себя мастером?

Но она уже смотрела не на него, а на дверь.

— К тебе пришли.

— Отец Ярви, какая честь для нас.

И Бранд отложил молот и вытер лоб ладонью.

— Пришли купить меч?

— Долг служителя — открывать дорогу Отче Миру, — сказал Ярви, заходя в кузню.

— Хороший служитель не чурается дружбы и с Матерью Войной, — заметила Рин.

— Мудрые слова. А ныне еще и своевременные.

Бранд с трудом сглотнул:

— Значит, все-таки война?

— Верховный король еще долго будет собирать воинов. Но да, я думаю, что будет война. И все же. Для мечника война — хлеб.

Рин взглядом указала на Бранда:

— Как по нам, так худой мир лучше доброй ссоры. Говорят, король Атиль пошел на поправку.

— Силы возвращаются к нему, это верно, — отозвался Ярви. — Вскоре он снова начнет терзать своих воинов на тренировочной площадке, с твоим мечом в руке.

— Да славится Отче Мир, — сказала Рин.

— Отче Мир и твои умения, — добавил Бранд.

Ярви отвесил скромный поклон.

— Делаем, что можем. А как боги обходятся с тобой, Бранд?

— Неплохо, — и он кивнул на сестру. — Если бы не тирания мастера, мне б и работа нравилась. Оказалось, я соскучился по кузне.

— Лучше колотить по чушкам, чем разговаривать с людьми.

— Сталь, в отличие от людей, не врет, — сказал Бранд.

Отец Ярви покосился на него. Эдак с хитрецой, словно что-то прикидывая. Впрочем, а когда он смотрел иначе?

— Мы можем поговорить наедине?

Бранд посмотрел на Рин, которая уже раздувала мехи. Она пожала плечами:

— Сталь еще и терпелива.

— А ты нет.

— Идите, раз надо.

И она сердито прищурилась:

— Пока я не передумала.

Бранд стянул перчатки и вывел Ярви в маленький дворик, в котором стоял шум текущей воды. Он сел на скамью, которую вырезал для них Колл. Солнце пробивалось сквозь листву дерева, под которым стояла скамья, пятнами ложились тени, ветерок обвевал потное лицо. Бранд указал отцу Ярви место рядом с собой.

— Приятное местечко.

И служитель улыбнулся Матери Солнце, игравшей с листьями.

— Вы с сестрой молодцы. Хороший дом, хорошее ремесло.

— Это все она. Я пришел на готовое.

— Нет, без тебя бы она не справилась. Я-то помню, как ты держал на плечах вес «Южного Ветра».

И Ярви поглядел на шрамы на Брандовых предплечьях.

— О таком подвиге должны слагать песни скальды.

— Ну их, эти песни.

— Я смотрю, ты взрослеешь. Как Колючка?

— Уже тренируется. Почти весь день.

— Железная женщина.

— Ее коснулась Матерь Война, эт точно.

— И все же она стала иглой, что сшила два великих союза. Возможно, ее и Отче Мир коснулся.

— Только ей этого не говорите.

— Ну а вы… мгм… все еще вместе?

— Да. — Бранд сильно подозревал, что служитель знает ответы на свои вопросы, но каждый новый вопрос таил в себе другой. — Можно и так сказать.

— Хорошо. Это хорошо.

— Ну да, — вздохнул он, припоминая, как ругались они этим утром.

— Что, не очень хорошо?

— Да нет, хорошо, — сказал он, припоминая, как они потом мирились. — Просто… Я всегда думал, что раз у тебя есть девушка, дело сделано. А оказалось, тут еще надо работать и работать.

— Не бывает легких путей, — сказал отец Ярви. — Вы разные, и каждый из вас силен в том, в чем другой слаб, и так вы друг друга поддерживаете. Хорошее это дело, жаль, что редко случается человеку найти того, кто…

Тут он нахмурился, глядя на качающиеся на ветерке ветки, словно бы вспомнил о чем-то давнем и очень неприятном.

— …того, с кем ты составляешь единое целое.

Бранд помолчал, а потом решился:

— Я тут подумал… в общем, хочу расплавить золотой, который князь Варослав подарил.

— Ключ хочешь сковать?

Бранд отбросил носком сапога пару опавших листьев.

— Она-то, наверное, предпочла бы кинжал… но ключ — это ж традиция. Как вы думаете, что на это скажет королева Лайтлин?

— У королевы было три сына и ни одной дочери. Думаю, она очень привязана к своему Избранному Щиту. Но еще я думаю, ее вполне можно убедить.

Бранд еще попихал листья сапогом.

— Люди, наверное, будут шептаться, что это мне надо носить ключ. Меня в Торлбю не очень-то любят.

— Королевские дружинники тебя и впрямь не слишком жалуют, это точно. Особенно мастер Хуннан. Но я также слышал, что враги — это цена успеха. Я так понимаю, что и цена убеждений тоже.

— И цена трусости.

— Только глупец назовет тебя трусом, Бранд. Встать перед лицом воинов Гетланда и сказать то, что ты сказал?

Отец Ярви тихонько присвистнул.

— Люди не сложат об этом песен, но ты проявил редкое мужество.

— Ты правда так думаешь?

— Да. И мужество — не единственное твое достоинство.

Бранд даже не знал, что сказать в ответ на это, и потому промолчал.

— А ты слышал, что Ральф пустил в переплавку то, что заработал в путешествии, и тоже сделал ключ?

— Для кого?

— Для матери Колючки. На следующей неделе они сочетаются браком в Зале Богов.

Бранд растерянно поморгал:

— Ничего себе.

— Ральф стареет. Он этого, конечно, никогда не признает, но ему действительно настало время уйти на покой.

И Ярви покосился на Бранда:

— Я подумал, что ты вполне можешь занять его место.

Бранд снова заморгал:

— Я?

— Я как-то сказал тебе, что мне может понадобиться человек, который хочет творить добро. Так вот он мне понадобился.

— Ага.

Опять у него не получилось сказать ничего вразумительного.

— Если хочешь, присоединяйся к Сафрит и к Коллу. Станешь частью нашей маленькой семьи.

Отец Ярви взвешивал каждое слово, и ни одно из них не было случайным. Он знал, что делал.

— Ты будешь рядом со мной. С королевой. И ее Избранным Щитом. Кормчий ладьи служителя.

И Бранд припомнил, как стоял у руля, а команда колотила по веслам, и солнце сверкало на волнах Запретной.

— Будешь стоять у правой руки человека, который стоит у правой руки короля.

Бранд молчал, барабаня пальцами. Да уж, такие предложения на дороге не валяются. И кто он такой, чтобы ими разбрасываться? И все-таки что-то его удерживало.

— Вы, отец Ярви, хитрый и коварный человек, а я — я не семи пядей во лбу.

— Если б хотел, был бы умнее. Но мне нужны твоя сильная рука и доброе сердце.

— Могу я задать вам вопрос?

— Можешь. Но смотри, я же отвечу.

— Как долго вы планировали поединок Колючки с Гром-гиль-Гормом?

Ярви прищурил свои бледные глаза:

— Служитель имеет дело с подобиями, возможностями и шансами. Но мысль пришла мне довольно давно.

— Когда я подошел к вам в Зале Богов?

— Я же говорил тебе, что благо — оно очень разное для всех людей. Я рассмотрел возможность того, что женщина, владеющая мечом, в будущем сможет вызвать на бой Горма. Он великий, прославленный воин, и он обязательно примет вызов женщины. Но в душе его поселится страх. Он будет бояться женщины больше, чем любого мужчины.

— Вы верите в пророчество?

— Я верю в то, что он в него верит.

— Вот почему вы отдали ее в обучение к Скифр.

— Это одна причина. Вторая — Императрица Теофора обожала диковинки, но поединки ей нравились тоже. И я подумал, что девушка-воительница с далекого севера способна пробудить ее любопытство, и так мы добьемся приема во дворце, а я сумею преподнести ей дар. Однако Смерть открыла перед Теофорой Последнюю дверь до того, как я смог осуществить свой план.

Ярви вздохнул.

— Хороший служитель всегда стремится заглянуть в будущее, но грядущее подобно земле, заволоченной туманом. События не всегда устремляются в прорытое для них русло.

— Это вы про мать Скейр?

— Да, я надеялся, что этот план сработает.

Отец Ярви прислонился спиной к стволу дерева.

— Мне нужен был союз с ванстерцами, но мать Исриун вмешалась и все испортила. Однако она вызвала короля на бой. Поединок — лучше, чем битва, так я рассудил.

Он говорил спокойно, даже холодно — словно не о людях шла речь, а о фигурках на доске.

У Бранда вдруг пересохло во рту:

— А если б Колючка умерла?

— Тогда мы бы спели печальную песнь над ее курганом и прославили ее подвиг в веселых песнях.

Ярви смотрел на Бранда глазами мясника, который прикидывает, какую скотинку лучше зарезать.

— Но мы бы не стали сражаться с ванстерцами и впустую тратить силы. Мы с королевой Лайтлин бросились бы к ногам праматери Вексен вымаливать прощение. Король Атиль поправился бы, и его честь осталась бы незапятнанной. А через некоторое время мы могли бы предпринять еще одну попытку.

Что-то такое было в словах отца Ярви, отчего у Бранда внутри головы начиналась щекотка. Какая-то мысль все вертелась и вертелась и отказывалась облекаться в слова…

— Мы все думали, король Атиль вот-вот шагнет в Последнюю дверь… Откуда вы знали, что он поправится?

Ярви помолчал, открыл было рот — а потом закрыл его. И посмотрел на дверь, откуда доносились удары молота Рин, и снова на Бранда.

— Я думаю, ты хитрей, чем кажешься.

Бранд чувствовал себя так, словно шел по тонкому весеннему льду и тот скрипел под сапогами. Но поворачивать назад поздно.

— Если я буду стоять с вами плечом к плечу, я должен знать правду.

— Я однажды сказал тебе, что правда — дело хорошее, вот только она у каждого своя. Моя правда в том, что король Атиль — железный человек, а железо твердое, а если наточить — то и острое. Вот только не гибкое. Не гнется, а сразу ломается. А иногда от человека требуется гибкость.

— Он никогда бы не заключил мир с ванстерцами.

— А нам нужен был этот мир. Без них мы бы остались одни против полумира.

Бранд медленно кивнул: что ж, головоломка сложилась.

— Атиль бы принял вызов Горма.

— Да. И сразился бы с ним, ибо гордость не позволила бы отступить, и погиб, ибо он слабеет с каждым годом. Я обязан оберегать короля. Для его собственного блага и для блага страны. Нам нужны союзники. И мы отправились на поиски союзников. И я их нашел.

Бранд припомнил, как служитель стоял над огнем и бросал в горшок засушенные листья.

— Вы его отравили. Вашего собственного дядю.

— У меня нет больше дяди, Бранд. Я отказался от семьи, когда вступил в Общину.

И Ярви снова прищурился:

— Иногда великое благо приходится сшивать из маленьких зол. Служитель не может позволить себе роскоши творить одно лишь добро. Служитель должен печься о высшем благе. И выбирать меньшее зло.

— Имеющий власть всегда держит одно плечо в тени, — пробормотал Бранд.

— Так и есть.

— Я понимаю. Я не сомневаюсь в вас, но…

Отец Ярви растерянно поморгал, и Бранд с удивлением понял, что никогда не видел его удивленным.

— Ты что же… отказываешь мне?

— Матушка наказывала мне пребывать в свете.

Некоторое время они сидели, глядя друг на друга, а потом на лице отца Ярви проступила улыбка:

— Я восхищаюсь тобой, Бранд. Ты молодец.

И он встал, и положил руку ему на плечо:

— Но если Матерь Война раскроет свои крылья над морем Осколков, все земли погрузятся во тьму.

— Надеюсь, что нет, — твердо сказал Бранд.

— Ну что ж. — Отец Ярви отвернулся. — Ты знаешь, как оно с ними случается, с надеждами.

И он пошел обратно в дом, а Бранд остался сидеть в тени дерева и мучиться мыслями, правильно он поступил или нет.

— Мне нужна помощь! — позвала из кузни сестра.

Бранд встрепенулся и встал:

— Иду!

Буря идет

Колючка шагала по песку, закинув табурет на плечо. Начался отлив, и ветер свистел над мокрым песком, рваные облака бежали друг за другом по синюшному небу.

Вокруг тренировочной площадки стояла плотная толпа, все орали, а когда она, прокладывая себе дорогу, отпихивала их с дороги, сердито огрызались, а увидев, кто их толкнул, быстро замолкали.

Она поставила табурет рядом с копьем в углу.

Двое парнишек, обменивавшихся ударами, замялись и вытаращились на нее. А она перешагнула через табурет и решительно уселась на него.

Мастер Хуннан нахмурился:

— Избранный Щит королевы почтила нас своим присутствием!

Колючка подняла руку:

— Прошу, не надо аплодисментов.

— Здесь могут находиться только воины Гетланда и те, кто готовится стать воинами Гетланда!

— Эт точно. Но несмотря на это, среди вас, может, и найдется пара достойных воинов, я уверена. Но вы продолжайте, продолжайте, я вас не задерживаю.

— Еще б ты задерживала! — гаркнул Хуннан. — Хейрод, ты следующий!

Поднялся широкоплечий крепыш с розовыми пятнами на пухлых щеках.

— И ты, Эдни.

Ей было лет двенадцать, не больше. Худющая и низенькая. Но держалась она молодцом и встала в позицию, хотя щит ей был явно великоват и болтался в руке.

— Начинайте!

Никаким искусством здесь и не пахло. Мальчик пошел в атаку, пыхтя как бык, Эдни ударила его по плечу, он просто отмахнулся от ее меча, налетел на нее и повалил на землю. Щит слетел с ее руки и укатился колесом по песку.

Мальчик поглядел на Хуннана, ожидая, что тот объявит об окончании схватки, но наставник молча смотрел на него. Хейрод сглотнул, шагнул вперед и неохотно попинал Эдни. И только тогда Хуннан поднял руку и приказал остановиться.

Колючка смотрела, как девчушка поднялась, утирая текущую из носа кровь. Девчушка храбрилась изо всех сил. И тут Колючка вспомнила, сколько раз ее здесь валяли по песку, сколько пинали, как смеялись над ней. Подумала о своем последнем дне здесь и об Эдвале, умершем от ее деревянного меча. Да уж, наверняка мастер Хуннан рассчитывал, что она это припомнит.

Тут он — удивительное дело! — улыбнулся. Нехорошо так улыбнулся.

— Ну и как тебе поединок?

— Мальчишка — кабан кабаном. Драться не умеет вообще.

И она зажала одну ноздрю и смачно сморкнулась на песок.

— Но это не его вина. И он, и она учились у одного и того же учителя. И вот ему должно быть стыдно за эту схватку.

По рядам воинов пробежал шепоток, и улыбка быстренько изгладилась с лица Хуннана, уступив место привычной хмурости:

— Ну если ты такая умная, может, покажешь нам, как надо?

— Именно за этим я сюда и пришла, мастер Хуннан. Мне-то нечему у тебя учиться, как ты понимаешь.

И она указала на Эдни.

— Я забираю ее.

И она показала на девочку постарше, крупную и очень серьезную:

— И ее.

И еще на одну девчушку с очень бледными глазами.

— И ее. Вот им я покажу, как надо. Я буду учить их каждый день, и через месяц мы вернемся и увидим то, что увидим.

— Это что же выходит? Заявилась сюда и забираешь моих учеников? Не будет такого!

— Очень даже будет. Ибо я здесь с благословения короля Атиля.

Хуннан облизал губы, сообразив, что королю возражать не стоит. Однако тут же пришел в себя и бросился в атаку.

— Хильд Бату, — презрительно кривясь, сказал он. — Ты провалила испытание. Ты не сумела стать воином. Ты проиграла в поединке Крушителю Мечей.

— О да, я проиграла Горму, — и Колючка потерла шрам на щеке и улыбнулась. — Но он не сломал мой меч.

И она поднялась и положила ладонь на рукоять.

— А ты — не Горм.

И пошла на Хуннана.

— Считаешь, что дерешься лучше меня?

И она подошла так близко, что едва не отдавила ему ноги.

— Ну так дерись со мной.

И она наклонилась так, что их носы почти касались, и процедила:

— Дерись. Дерись. Дерись. Дерись. Дерись. Дерись.

Хуннан морщился каждый раз, когда она произносила это слово, но молчал.

— Разумный поступок, — похвалила она его. — Я сломала бы тебя, подобно сухой ветке.

Она отодвинула его плечом и обратилась к остальным воинам:

— Вы, верно, думаете, что это нечестно! Но на поле боя нет места честности! Однако старый Хуннан и впрямь уже не тот, как несколько лет назад. Если кто-то из вас считает себя ровней Горму — пусть выйдет против меня! Ну! Кто хочет выйти против меня?

И она поворачивалась вокруг своей оси, переводя взгляд с лица на лицо. Все молчали. Только ветер свистел.

— Никто не хочет? — и она презрительно фыркнула. — Выше нос, вы еще сможете выйти на бой. Впереди столько боев и столько битв — на всех хватит! Я слыхала, Верховный король собирает войско. Из Нижних земель, островитян, инглингов. Тысячи воинов. Идет буря, и у Гетланда на счету будет каждый меч. И каждый мужчина, и каждая женщина, способная поднять его. Вы трое, за мной. Мы вернемся сюда через месяц.

И она подняла руку и ткнула пальцем в Хуннана:

— А вы, мальчики, ждите.

И она забросила табурет на плечо и пошла прочь с площадки, широко шагая по песку в сторону Торлбю. Не оглядываясь.

Но она слышала шаги девочек за спиной.

Благодарности