Он встал, слегка покачнулся. Ресторанные столики завертелись вокруг, а стойка бара почему-то придвинулась вплотную. Ритмичный гул музыки звучал как будто вдалеке, хотя динамики стояли около столика.
– Ты знаешь, у меня первый разряд по плаванию, – слегка заплетающимся языком говорил он Оле, которая выводила его из ресторана. – Меня, между прочим, на Всесоюзные соревнования брали, а я не поехал!.. На фига мне эти соревнования сдались, если я и так плаваю, как… как… – Он почему-то не мог вспомнить, как кто.
– Как топор? – рассмеялась Оля.
– Да, как топор, – покорно согласился Загорский. – Ой, нет, что ты… Как рыба!.. Да, как рыба!.. Селёдка!
– Пряного посола?
– Ну почему сразу пьяного? Я не пьяный. Просто мне весело…
Они быстро спускались по тропинке к морю. По той самой тропинке, около которой недавно состоялось их романтическое знакомство. Антона слегка заносило вправо, но справа был забор, и поэтому он, ударившись плечом, сразу же возвращался на первоначальную траекторию.
Наконец спуск закончился, и они вышли на пляж. Морской берег был совершенно пуст. Немного штормило, волны с шипением накатывались на берег, потом нехотя отползали, оставляя клочья пены, чтобы в следующую минуту обрушить на гальку новый удар. Огромные валуны около пристани были почти полностью скрыты бурлящей водой. По небу неслись рваные тучи, в их просветы выглядывали тревожный серп луны и редкие звезды. От пронизывающего влажного ветра Загорский немного протрезвел, но своей решительности и бесшабашности не потерял. Чуть пошатываясь, он с серьезным видом стал расстёгивать брюки.
– Люблю шторм! – крикнула Оля, стоя по колено в воде. Ее сбивали с ног и толкали в спину волны, окатывая с ног до головы кипящей пеной, но она только смеялась. Платье в одно мгновение промокло и прилипло к бедрам, но она этого как будто не замечала, что-то возбуждённо крича в темноту.
Антон аккуратно сложил одежду на берегу, как будто собирался спать, и придавил ее сверху камнем, чтобы не унес ветер. Остывшая мокрая галька холодила ноги. Он, дрожа от ветра, приблизился к кромке прибоя, и ледяная волна сразу же окатила его с ног до головы.
Оля уже стягивала с себя абсолютно мокрое платье.
– Здорово, правда?! – закричала она, стараясь заглушить грохот бурного моря. – Давай до буйков и обратно!
– Ха, до буйков! – презрительно крикнул в ответ Загорский. – До буйков даже ребенок доплывет. Я – до сетей и обратно.
– Я с тобой! – закричала Оля. Она уже по пояс зашла в воду и с трудом удерживалась на ногах под напором волн.
Метрах в ста от буйков находилась песчаная коса. Вода в тихие дни там хорошо прогревалась, и на отмель приходила греться рыба. Местные жители обычно ставили там переметы, а хорошие пловцы доплывали до сетей, чтобы постоять и отдохнуть на косе, чуть ли не в середине Черного моря.
Ёжась от пронизывающего ветра, Антон решительно вошел в воду и поплыл. Волны его тянули назад, но он, рассекая под углом пенистый гребень, упорно продвигался в открытое море. Проплыв метров тридцать, он еле-еле различил среди горбящейся черной воды буёк, который то подпрыгивал на волнах, то исчезал из виду. Уцепившись за его скользкую вершину, Антон огляделся. Очков на нем не было, и всё, что находилось далее вытянутой руки, терялось в ревущем и бурлящем мраке.
– Эгей! – прокричал он, одной рукой держась за буёк, а другой махая в темноту. Тело отдыхало, взмывая вверх-вниз на волнах, как на качелях.
Через несколько минут светлое пятно показалось в темноте – взмахивая среди волн руками, к буйку медленно приближалась Оля. Она тяжело дышала. Сейчас, с мокрыми волосами, она напоминала русалку, вынырнувшую из пенящихся волн.
– Ну как? – задорно спросил Антон.
– А ты отлично плаваешь! – улыбнулась Ольга, одной рукой держась за буёк. Здесь, вдали от прибоя, можно было более-менее спокойно разговаривать – рёв волн и мокрый ветер не заглушали слова.
– Поплыли дальше?
– Нет, я хочу отдохнуть. – Оля легла на воду, запрокинув к небу лицо. – Отличная погодка!
– Ну, тогда жди меня здесь. Я доплыву до сетей и вернусь, – задыхаясь, сказал Загорский.
Ему хотелось, чтобы девушка удивилась его храбрости, его умению плавать, его бесшабашности. Хмель уже почти совершенно прошел, осталась только уверенность в собственных силах и жажда подвига.
Он оттолкнулся от буйка и поплыл в открытое море.
– Эй, может, не надо? – крикнула ему вслед девушка, качаясь на волнах, как в лодке.
Но Антон уже не слышал ее.
Он плыл всё дальше и дальше, с удовольствием ощущая собственную силу и желание бороться со стихией. Но уже минут через двадцать плечи как будто онемели от ударов ледяной воды, ноги двигались механически, руки с трудом поднимались над поверхностью.
Пора бы уже начаться отмели… Главное, нащупать ногами дно, тогда можно будет встать на косу и немного передохнуть. А обратно плыть легко, волны сами понесут его к берегу. Антон принял вертикальное положение и попробовал встать на ноги. Но ноги сразу же провалились в ледяную черную бездну, а рот захлестнуло солёной пеной. Антон инстинктивно забарахтался, выбираясь на поверхность. Внезапно набежавшая масса воды сильным ударом перевернула его и закрутила в своем холодном брюхе. На несколько секунд он утратил ориентировку в пространстве…
Проклятье, где же эта чёртова отмель? Он попытался приподняться над водой и оглядеться – ничего! Волны – и дальше сплошная черная темень. Берег терялся в чернильном пронзительном мраке. Ни огонька, ни проблеска света. Вот дьявол, он же без очков слепой как крот… Но где-то здесь должна быть эта проклятущая отмель. На ней и волны должны быть выше, и гребешки у них больше… Бурно работая руками, Антон огляделся. Волны вокруг выглядели совершенно одинаково – ровные черные горбики всюду, куда ни кинешь взгляд. Он еще сильнее заработал руками и поплыл… Она такая широкая, эта сволочная отмель, ее невозможно проскочить…
Некоторое время ему казалось, что он продвигается вперед, но на самом деле, выбившись из сил, он продолжал барахтаться на одном и том же месте. Поняв, что далее изображать из себя дельфина бессмысленно, Антон повернулся и поплыл к берегу, стараясь согласовать гребки с направлением волн.
Так он плыл несколько минут, пока ему не показалось, что волны стали как будто круче. «Отмель», – догадался он и попробовал встать на ноги. Но ноги опять ушли вертикально вниз, его захлестнуло волной, вдоль тела скользили какие-то веревки, похожие на водоросли. Антон изо всех сил заработал руками, но на плечи тоже налипли водоросли, мешая двигаться. «Сети, это сети, – догадался он и обрадовался: – Значит, я на отмели…» Но ноги не могли нащупать твёрдое дно – под ними податливо расступалась холодная черная масса воды.
Он сделал еще несколько гребков, немея, руки отказывались подниматься, уставшие ноги не могли освободиться из плена. Чувство усталости и безразличия постепенно овладело им. Антон еще раз попытался освободиться от верёвок, раздирая их руками, но его сразу же накрыла масса солёной воды, забившись в рот, в нос, в глаза.
Отфыркиваясь, на несколько секунд его голова показалась над волнами, сделав последний глоток воздуха, а потом скрылась в черной толще воды и больше уже не появлялась на поверхности…
Утром на песке нашли аккуратно сложенную одежду, придавленную камнем, чтобы не унес ветер, а к обеду рыбаки и спасательная лодка вытащили сети. В них огромной безжизненной рыбой распласталось тело Антона Загорского.
Разбитая белая «волжанка» Артура Божко безобразной грудой железа высилась во дворе «моего» автосервиса.
Я заехал на работу, чтобы полюбоваться этим печальным зрелищем в надежде, что оно натолкнет меня на какую-нибудь очередную гениальную мысль. Около помятой консервной банки, очертаниями слабо напоминающей автомобиль, суетились механики, откручивая уцелевшие детали. Рядом, в углу, с приплюснутой мордой стоял разбитый «шевроле». Он ждал своей очереди. Подушки безопасности в нем сдулись, капот отъехал как-то странно вниз, лобовое стекло прогнулось и висело мятой простыней. В общем-то джип не очень сильно пострадал, но все же от былого великолепия престижной машины в нем осталось немного.
Последствия кратковременного тюремного заключения ничуть не сказались на моих подчиненных – разве что меньше стало шуток и мата в мастерской. Да и веселиться было не с чего – Артура хорошо знали как полномочного представителя близнецов. И его машина здесь часто ремонтировалась, и сам он был в курсе всех дел автосервиса. Он пользовался у моих сотрудников непререкаемым авторитетом, гораздо большим, чем я сам. Я был для них всего лишь подставной куклой, матрешкой, которую можно легко заменить любой другой деревяшкой…
Засунув руки в карманы и мрачно насвистывая похоронный марш, я меланхолически наблюдал за работой механиков. Они тихо переговаривались, не обращая на меня никакого внимания. Чего я ожидал от их работы – я сам не понимал. Может быть, рассчитывал, что они обнаружат следы злоумышленной порчи автомобиля и это натолкнет меня на какую-то идею? Впрочем, сама ситуация ДТП исключала всякую возможность неисправности – налицо была преступная халатность водителя «шевроле» или его злой умысел.
Я сел на старые шины в углу заваленного железом двора. Перед глазами все еще стояла кровавая картина – Артур, лежащий на мусорной куче, и черная змейка, медленно уползающая под горку картофельных очисток. Перед глазами вставало раздраженное, недовольное лицо Шурки – вряд ли такое выражение можно наблюдать у человека, заказавшего убийство своего лучшего друга. Впрочем, как мне казалось, для человека, который только что вытаскивал еще теплый труп лучшего друга и соратника, на его физиономии было слишком мало горя…
Помнится мне, когда в тот день за час до происшествия я заходил в клуб, «шевроле» спокойно стоял около заднего входа, и на него, кажется, никто не покушался. Но может быть, уже тогда за тонированными стеклами прятался коварный убийца… Может быть, он уже держал руку на ключе зажигания, и его нога нетерпеливо пробовала педаль газа, может быть, он уже ждал того мгновения, когда из-за поворота Крапивенского переулка покажется белая морда артуровской «Волги», и тогда он мгновенно вылетит навстречу, сметая всё на своем пути блестящей семитонной махиной.