Он отомкнул дверь храма, зажег несколько свечей, затеплил самую малую лампадку перед образом и опустился на колени, то и дело осеняя себя крестом. Молился он долго и старательно. Время бежало незаметно, обтекая его со всех сторон невидимой рекой. В храме было тихо, в неплотно прикрытые двери доносились неясные ночные шорохи, шелест травы, треск крыльев от неожиданно взлетевшей с дерева ночной птицы.
Вдруг легкое шуршание послышалось совсем рядом, как будто кто-то провел сухой веткой по каменному полу. Отец Амвросий оглянулся. Никого. «Наверное, мыши… Надо завести кота…» – мелькнуло в голове, и он зашептал чуть громче, чтобы отвлечься от земных звуков:
– Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…
После слов «царствие Твое» шорох повторился вновь, уже чуть ближе и яснее. Отец Амвросий резко повернулся. И вздрогнул. Вдоль алтаря, шурша белой воздушной тканью, скользнула фигура, сотканная из бликов и теней.
Отец Амвросий попытался было подняться с колен, но ноги отказались повиноваться, и он покачнулся. Голова мучительно закружилась, в глазах потемнело, ему стало тяжело дышать. Белая невесомая зыбкая тень стояла в сумраке придела отчётливо и зримо.
– Господи, спаси, спаси меня… – прошептал он, отворачиваясь, чтобы не видеть леденящий душу нереальный кошмар.
Но призрак не исчезал, он словно по воздуху заскользил к тому месту, где за кованой железной дверью находился вход на колокольню.
Отец Амвросий с трудом поднялся на ноги, сделал несколько шагов и остановился, как зачарованный. Привыкшие к огоньку лампады глаза мгновенно ослепли в темноте. Но белая, колеблющаяся словно от ветра, женская фигура была ему отлично видна. Он даже разглядел лицо, скорбное лицо Богородицы, страдающие глаза. Видение махнуло священнику рукой, словно приглашая за собой.
«Она! Это она! Это Дева Мария! Она явилась, чтобы спасти меня!» – радостно всколыхнулось утомленное сердце священника, слезы умиления выступили на глазах, а пересохшие губы зашептали:
– Богородице, дево, радуйся!..
Он изо всей силы сжал наперсный крест и с улыбкой надежды направился к призраку. Слезы застилали глаза, разум мутился, не в силах поверить в чудесное явление. Он приближался, и каждый шаг был как будто шагом в небеса – шагом надежды, просветления, избавления.
Призрак скользнул за тяжёлую дверь. Та чуть слышно скрипнула, шорох шагов стих, замирая где-то вверху. Отец Амвросий, тяжело ступая, начал подниматься по ступеням на колокольню. Ему казалось, что откуда-то сверху, чуть ли не с неба, льется ослепительно яркий свет, а от летящей впереди него фигуры, которая поднималась, не касаясь ногами ступеней, исходит золотое свечение. И он двигался за призраком, не чувствуя ни собственного тела, ни собственной души, – легкий, как дыхание ветра, безмерно счастливый. Ему казалось, что он уже умер, и это его счастливая душа летит к Пастырю, чтобы войти в его сияющий небесный чертог.
Лёгкий ночной ветерок, напоённый запахом сырой земли и травы, освежил лицо священника. Он глубоко вздохнул. От ветерка взлетали и опадали лёгкие невесомые одежды призрака, стоящего на самом верху лестницы. Призрак повернулся к нему, ожидая, когда он поднимется на колокольню. Мертвенный свет луны обливал видение неживым светом, и мираж казался гипсовой статуей, если бы не шевелились от ветра складки белого одеяния. Призрак ждал. И был страшен. Но священник не мог противиться его силе. Он поднялся на последнюю ступень колокольни и застыл в нерешительности, боясь приблизиться к чуду. Он судорожно сжимал наперсный крест и вряд ли мог разжать пальцы.
Призрак призывно протянул к нему бесплотные руки. Глаза его чернели на белом как мел лице огромными бездонными пятнами, а тонкие губы трогала печальная улыбка.
– Идем… – не услышал, а скорее угадал отец Амвросий.
Он дрожал как в лихорадке. Словно в трансе он сделал шаг навстречу. Площадка колокольни была ярко освещена лунным светом, но нереальность происходящего не давала священнику прийти в себя, он был словно во сне и не мог проснуться.
Он сделал еще шаг. И еще… Белая фигура манила и притягивала к себе словно магнитом. Но вдруг священник в ужасе отпрянул. Он узнал тонкое лицо, пронзительный взгляд немигающих глаз, улыбку, трогающую тонкие губы, он узнал лицо, которое изо всех сил старался забыть. Этот грешный лик он боялся, ненавидел и страстно желал.
– Нет! – прошептал отец Амвросий, отступая назад. Пальцы с предсмертной силой впились в острые ребра креста. – Нет, – шептал он, крестом отгоняя наваждение.
Но видение не исчезало. Наоборот, оно подступало к нему всё ближе и ближе. Он чувствовал могильный запах сырой земли, запах тлена, запах чужого тела, и у него страшно закружилась голова.
– Нет! – прошептал он, поднимая руку, чтобы сотворить крест, но руку словно парализовало, она стала свинцовой и не повиновалась.
Белый призрак совсем рядом, он тянет к нему бесплотные руки.
– Я жду тебя…
Губы призрака неподвижны, но священник явственно слышит эти слова.
– Нет… Я не хочу… – шепчет священник. Ему кажется, что он кричит, но слова еле слышно слетают с его губ. – Я не могу…
Призрак взял его за руку. Священнику показалось, что он дотронулся до куска обжигающего льда. «Не бойся, – услышал он. – Теперь мы будем вместе…»
«Это ты… – подумал или прошептал священник. – Ты пришла за мной…»
– Сюда… сюда… – тянула его к краю площадки ледяная рука.
Отец Амвросий оказался на самом краю. Перед ним расстилалось бескрайнее звёздное небо, космическая пустота звала пройти по лунной дороге в чертоги Вседержителя.
– Иди, – прошептало видение и отпустило его руку. – Тебя ждут…
Отец Амвросий постоял на невысоком парапете несколько секунд и легко шагнул на дорогу, ведущую на небо.
Глава шестнадцатая
Когда вечером на следующий день я, мужественно преодолевая похмельный синдром, вернулся в Троепольское, в сенях меня встретили рыдающие древние старухи, мрачная физиономия церковного сторожа Савельича, негромкие распоряжения врача и горестный гомон в комнате. Я заглянул из-за спин столпившихся старух в комнату.
Игорь лежал на кровати белый как мел. Его померкшее лицо и черные, как гудрон, кудри утопали в подушке. Ссохшееся, худое, как щепка, тело едва приподнимало одеяло.
– Что случилось? – испуганно спросил я, обращаясь к одной из старух. Они напоминали черных воронов, слетевшихся к трупу лошади. Они каркали и кружились в доме и во дворе, переходя с места на место, их черные одежды произвели на меня ужасное впечатление.
– Батюшка наш… – всхлипнула одна из них. – Отец Амвросий… Помирает…
– Почему? Отчего? Он же еще вчера был здоров… – Я хотел добавить «как бык», но вовремя замолчал.
– Ночью сегодня… – всхлипнула старушка. – С колокольни упал… Все косточки себе переломал. Сейчас кончается…
– Да вы что?! Что за ерунда?! – Я был ошарашен. – А зачем он на колокольню полез?
– Кто его знает, милок?.. Без сознания батюшка наш, ничего не говорит. Может, по хозяйственной надобности что-то…
– Ночью? – поразился я. – По хозяйственной надобности?! А почему в больницу не везут?
– Нельзя, врач говорит. По дороге помрет, пусть уж лучше в родимом доме, под образами отойдет, всё ж лучше…
– Пришел в себя, пришел! Сейчас прощаться будет, – прошелестело в толпе.
Я попытался было проникнуть в комнату, где лежал Игорь.
– Вы куда? – встал на пороге врач.
– Я родственник, – нагло заявил я и подошел к кровати.
Отец Амвросий лежал, бессмысленно уставив глаза в потолок.
– Игорёк, это Сергей. – Я осторожно тронул желтую руку, лежащую поверх одеяла. – Что случилось? Скажи, это они? Да? Они?
Огромные миндалевидные глаза остановились на моем лице. Мне на секунду стало жутко. В их черном бездонном озере я как будто видел чей-то чужой, жуткий и холодный взгляд. Прямо мне в глаза взирала смерть.
– Игорёк, ты слышишь меня? – Я вновь тронул ледяную руку. – Это они, скажи!
Бескровные губы разжались, прозрачный пузырь слюны возник в черной щели рта и беззвучно лопнул.
– Кто это был, Игорь? – настаивал я. – Скажи, кто тебя так?
Его губы сомкнулись, глаза заволокло страшной непрозрачной пеленой, он как будто силился различить что-то за моей спиной. Я оглянулся. Но рядом никого не было. И я понял смысл этого взгляда в пустоту…
Я отпустил безжизненную руку, вышел из дома и перед десятками встревоженных лиц, с ожиданием и надеждой смотрящих на меня, сказал:
– Отец Амвросий умер…
Старушка, одна из тех любопытных особ, которые, как кошки, лезут лапой в любую щелку, где видят маломальское шевеление, с охотой рассказывала мне:
– Всенощную он служил – лица на нем не было… Уж не заболел ли, думали мы с Марьей Петровной… Из Москвы гости были, те, что на колокол отцу Амвросию деньги давали… А он, сердешный, словно не в себе был, светел лицом, ликом строг и как будто душой уже в другой мир смотрел. Чувствовал свою смертыньку…
Ледяной холодок пробежал по спине. Я поежился. «Чувствовал смертыньку…» Неужели и он ощущал, как стремительно сжимается кольцо, охватывая горло железным холодным обручем, как текут, отщелкивая секунды, последние часы, как всё ближе и ближе подступает к нему белая стена, без выбоинки, без кирпичика, мертвенная стена, за которой – ничего… А может быть, он просто тихонько сдвинулся после смерти жены, от одиночества и бесконечных молитв, как говорится, «креза пошла»? Ведь когда я его видел в последний раз, он был почти не в себе – разъяренный фанатик с безумными глазами. Проповедь мне такую задвинул, пытался что-то внушить, заставить покаяться…
– Тот, что был из Москвы, пачку денег батюшке вручил на поминовение усопших. Потом уехали все, а он в дом пошел, мы видели… А Марья Петровна мне и говорит: гляди, мол, Наталья, на колокольне белое свечение будто… Поглядела я, и правда, батюшки светы, будто что-то белое колышется. Жутко нам стало… Неужто, думаем, ангел Господень на землю к нам спустился, церковь нашу своим дыханием освятить… А луна-то такая, за весь год только однажды такая луна и бывает, крупная да я