– Да вроде бы, – уныло признался я.
– Будете писать заметки в местную многотиражку «На свободу – с чистой совестью», и вам сбавят года три за хорошее поведение. Вернетесь лет через… восемь честным человеком… Хотя я лично в это мало верю, – закончила она пессимистически.
– Да не убивал я его! – со слезой в голосе крикнул я, в порыве искренности стуча себя кулаком в грудь. – Понимаете, не убивал! Он был мой друг, с чего бы это я стал его убивать?
– А иконка, мой юный друг, иконка? Иконка-то пропала! – иезуитски улыбаясь, парировала Т.Г. – Ценная икона! – Она посмотрела на листочек. – «Благовещение Божьей Матери», кисти, предположительно, Дионисия, конец пятнадцатого – начало шестнадцатого века… И что скажете, Сергей Владимирович?
– Ну и куда, по-вашему, я ее дел?
– Сообщнику передали.
– А что, у меня и сообщник был? – удивился я.
– Очевидно, да.
– И кто же он, позвольте узнать?
– Вам виднее, милый юноша, вам виднее, – ласково, как мать родная, улыбалась Т.Г.
В отчаянии я чуть было не схватился руками за волосы.
– Послушайте, но ведь должны же быть какие-нибудь отпечатки пальцев, следы… Ну не может же быть так, чтобы ничего не осталось!
– Конечно есть, Сергей Владимирович, – еще нежнее улыбалась Т.Г. – Ваши отпечатки и ваши следы. Самое главное – это отпечатки пальцев на орудии убийства, спортивном арбалете. Эта улика стоит всех прочих, и слава богу, что вы даже не потрудились ее уничтожить. Кроме того, вы нечаянно наступили в лужу крови и ваши прекрасные четкие следы зафиксированы вот на этих фотографиях. – Она протянула мне пачку черно-белых снимков.
– Но послушайте, – защищался я, – я же вам объясняю, как всё было… Я пришел к своему другу за вещами… Да я вообще у него некоторое время жил!..
– Странная манера ходить к друзьям через окна… К тому же через те, которые находятся на сигнализации, – заметила Молодцова. – Но это так, к слову… Извините, я прервала вас, продолжайте, продолжайте…
– Я не знал, что они на сигнализации, – оправдывался я. – Иначе черта с два полез бы… Окна у него не горели, я решил, что его нет дома, а мне нужно было срочно забрать свои вещи. Да поймите же, я не знал, что Рината убили, просто не заметил. Иначе ни за что бы я тогда не остался в одной квартире с трупом, и хрен тогда ваши ребята меня поймали бы. Сначала я принял душ, а потом только наткнулся на мертвое тело. Поверьте мне, в квартире никого не было… Ну сами подумайте: я стреляю в друга, а потом иду принять душ. По-вашему это нормально? В квартире, когда я влез, было темно. Я не сразу пошел в мастерскую. Я слишком поздно увидел, что Ринат мертв. Из этого огромного лука…
– Арбалет. Спортивный арбалет…
– Ну да… Я тронул его, когда наклонился к Ринату. Поэтому на нем есть отпечатки пальцев, понимаете?
– А как же!
– А следы я на полу… Я просто не заметил. Случайно наступил, когда наклонился к Ринату.
– Вот как? – холодно заметила Молодцова. – Предлагаю вам иную версию ваших подвигов. Хотите?
– Валяйте, – уныло согласился я.
– Вы приходите к своему другу днем, когда он работает. Видите, что он один, ситуация благоприятная, знаете, что у него хранится старинная икона огромной ценности. Ведь один из ваших друзей, священник Амвросий, также погибший при загадочных обстоятельствах, наверное, говорил вам о ней, когда вы гостили у него в Троепольском?
– Не помню, – хмуро буркнул я. – Когда я гостил у него в Троепольском, меня больше заботила сохранность собственной шкуры, а не какая-то там древняя икона.
– Вот как? – не поверила Молодцова. – Допустим. Но теперь-то вас интересовала именно икона! Вы убиваете своего друга из арбалета, достаете икону из сейфа и уходите, захлопнув за собой дверь. Не так ли?
– Нет, не так.
– Хорошо, а как? Расскажите вашу версию.
– Я его не убивал.
– Отлично! Но это я уже слышала… Итак, идем дальше. Икона у вас в руках или в руках у вашего сообщника, что почти одно и то же, и теперь уже вас заботит непосредственно само преступление – достаточно ли чисто вы его совершили. И вы решаете вновь проникнуть в квартиру Максютова и замести следы, которые в горячке могли не заметить. Вы проникаете в мастерскую через мансардные окна и, полагая, что у вас в запасе куча времени, сначала делаете свои дела – закусываете, моетесь, – а потом, когда вы хотите уже заняться непосредственно уничтожением улик, вас застают на месте преступления сотрудники милиции. Не правда ли, логично?
– Это как посмотреть, – хмуро сказал я и тут же заметил с мольбой в голосе: – Только все это неправда, поймите же вы! Я его не убивал!.. Поймите, если бы я даже и убил его, то ни за что не стал бы возвращаться на место преступления, даже если бы забыл там свой паспорт.
– Но вы вернулись!
Я тяжело вздохнул. Не женщина – гранитная скала на крутом байкальском берегу…
– Ну посудите сами, если бы я пришел тихонько уничтожить улики, разве стал бы я набивать себе желудок, мыться, блевать, разбивать окна, вести себя, как будто нахожусь у себя дома?
– Почему бы нет? Возможно, вы специально запланировали оставить в мастерской Максютова свою одежду, которая вполне могла бы принадлежать бомжу. Тогда у следствия появилась бы ложная версия, что убийство – дело рук случайно попавшего в квартиру бродяги, и вы рассчитывали на это. Ваше вчерашнее поведение вполне вписывалось в эту задумку. Да, в остроумии вам не откажешь!
– Спасибо, – сдержанно поблагодарил я и с тяжелым вздохом спросил: – А что, на сейфе тоже есть мои отпечатки?
– К сожалению, нет, – вздохнула Молодцова. – Очевидно, вы их успели стереть до прихода наших сотрудников.
– Вот видите! – обрадовался я. – Уж если бы я действительно занимался уничтожением улик, то в первую очередь стер бы свои отпечатки сначала с арбалета, как орудия убийства, а потом уже с сейфа, не правда ли?
– Логично, – милостиво согласилась Т.Г. – Но поведение неопытных преступников иногда трудно поддается логическому осмыслению. А вы неопытный преступник, как я понимаю, иначе сразу же после убийства Максютова, не выходя из мастерской, вы постарались бы уничтожить все улики.
– Я не преступник, – буркнул я. – То есть, конечно… – Тут я немного замялся, вспомнив, что на моей неспокойной совести смерть братьев Палей и не так уж я чист перед законом, как бы мне того хотелось. Пожалуй, для защиты пора было переходить в наступление. – А вдруг Рината убили его же братки, вы этого не допускаете, Татьяна Георгиевна? У бандитов вообще принято не церемониться со своими… Или парни из банды Касьяна на него наехали, у них давняя война идет. Икона – отличный куш.
– Какие братки, какие бандиты? – удивилась Молодцова.
– Ну как же, – пожал я плечами. – Всем известно, что Ринат Максютов был главарем волгоградской преступной группировки. Я читал об этом в газете. Вот вам и мотив.
– Максютов? – Тонко выщипанные брови Т.Г. удивленно поползли вверх. – В первый раз слышу! Вы бредите, молодой человек. Меньше нужно читать желтой прессы. Я не открою вам служебной тайны, если скажу, что главарем так называемой волгоградской преступной группировки является вор в законе Иван Ремизов, по кличке Рэм, который сейчас временно находится на свободе и даже здравствует, в отличие от вашего бедного друга…
Как рыба, вынутая из воды, я ошеломленно приоткрыл рот. Черт побери! Да как же это так? Рэм – это Ремизов, а не P.M., Ринат Максютов! Если бы не дурацкая идея, что пресловутый Рэм – это Ринат, я мог бы предупредить его, и, может быть, он был бы сейчас жив! И уж конечно, я не стал бы лезть к нему в мастерскую через мансардное окно!
Мрачные мысли прибили меня. Вот я и остался один, последний недобиток из Шестой штурмовой бригады. Всех положили чьи-то умелые руки, только меня одного они пожалели пока, оставили гнить заживо в тюрьме, повесили на меня ужасное преступление – убийство собственного друга… Впрочем, может быть, надо мной сжалятся и расстреляют… К тому же на моей совести смерть братьев Палей, бедных невинных ягнят с кровожадными мордами бульдогов… Стоп! Но ведь Толенков тоже пока жив-здоров, если я не ошибаюсь, и даже разгуливает на свободе…
– Кажется, я знаю, кто убил Рината, – прошептал я.
– Позвольте узнать подробнее, – вежливо осведомилась Железная леди прокуратуры Центрального административного округа, мадам Молодцова.
– Это Вячеслав Толенков. Это мог быть только он. Это его рук дело, я чувствую…
– Какие у вас основания подозревать этого человека? – оживилась Т.Г., беря ручку на изготовку и приготовившись записывать. – Улики?
– Улик у меня никаких. Я знаю… Я уверен!
Т.Г. разочарованно откинулась на спинку стула и презрительно обронила:
– И только-то?
Но я не сдавался.
– И еще ему помогала женщина… Я не знаю, кто она… Наверное, Ринат рисовал ее, когда к нему пришел Толенков. И они убили его… Ее изображение я видел на столе возле окна… Но лицо было закрашено черной краской, наверное, чтобы не узнали… Черная маска, как будто она должна скрыть истинные черты…
Т.Г. тяжело вздохнула, что-то записала на листе бумаги и заметила:
– Об этом мы и без вас давно знаем… Тоже не дураки…
Настала моя очередь ехидно удивиться:
– Неужели?
Смерив меня холодным взглядом, Т.Г. нажала кнопку звонка. Отворилась обитая дерматином дверь, и в комнату вошел сержант внутренних войск с массивной кобурой на боку. Я поднялся, привычно сцепив за спиной руки.
– Уведите его… В камеру…
В камере было душно, но не жарко. Старожилы утверждали, что сейчас наступили самые кайфовые для отсидки дни – летняя жара схлынула, а зимний холод еще не наступил, и поэтому здесь еще можно кое-как существовать. Теперь у меня был повод оптимистически рассуждать, как славно, что я загремел сюда именно сейчас, а не в сорокаградусную летнюю жару. А уж до зимы меня или выпустят, или засудят.
Узнав, что я сижу по мокрому делу, сокамерники, разношерстный опытный народец, прониклись ко мне опасливым уважением, по крайней мере, даже бывалые блатари не пытались пока сделать из меня шестерку. На все мои уверения в своей полной невиновности Штурман, некоронованный вор в законе, севший за серию дерзких налетов на сберкассы и обменные пункты, согласно кивал и мудро замечал: